– Лет, милая тетушка? – сказал он. – Посмотритесь в зеркало, и вы увидите, что время оставалось неподвижно с тех пор, как мы виделись в последний раз. Как замечательно хорошо вы сохранились! Когда будем мы праздновать появление первой вашей морщинки? Я слишком стар, я не доживу до этого.
Он взял кресло без приглашения, сел рядом с теткой и окинул глазами ее дурно выбранное платье с видом насмешливого восхищения.
– Превосходно! – сказал он со всею благовоспитанною беззастенчивостью. – Как удачно выбран этот яркий цвет!
– Что вам угодно? – спросила леди Лидиард, ни мало не смягченная комплиментом.
– Мне угодно было засвидетельствовать мое уважение милой тетушке, – отвечал Феликс, совершенно нечувствительный к неласковому приему и совершенно удобно поместившийся в широком кресле.
Нет надобности описывать портрет Феликса Свитсэра – фигура его слишком хорошо известна в обществе. Небольшого роста юркий человек, с блестящими беспокойными глазами, длинными седеющими волосами, падающими кудрями на плечи, с неслышною походкой и вкрадчивыми манерами, неизвестных лет, с неисчислимыми талантами и неограниченною популярностью – он известен всем и принят везде. С какою благодарностью принимает он ласковое внимание восхищенного света, как щедро отплачивает за это внимание! Всякий человек, которого он знает – «превосходный человек», всякая женщина, которую видит – «нежная красавица». Какие пикники устраивает он на берегах Темзы в летнее время! Как старается во время игры в вист, получая заслуженный небольшой доход от нее! Каким несравненным актером является он на всевозможных светских спектаклях (не исключая и брачных)! Вы никогда не читали повести мистера Свитсэра, набросанной в промежутках между теплыми ваннами на германских водах? В таком случае вы не имеете понятия, что такое блестящий вымысел. От никогда не написал второй повести. Он делает все, но делает только однажды. Один романс – отчаяние профессиональных композиторов. Одна картина, только чтобы показать, как легко джентльмен может овладеть искусством и потом бросить его. Поистине всесторонний человек, со всеми приятностями и талантами, постоянно сверкающими на концах его пальцев. Если эти скромные страницы не достигнут никакой другой цели, они окажут, по крайней мере, ту услугу лицам, не принадлежащим к высшему кругу, что познакомят их с мистером Феликсом Свитсэром. Его приятное общество оживляет рассказ, и читатель и писатель (пользуясь отраженным светом) лучше понимают друг друга, благодаря мистеру Свитсэру.
– Теперь, – сказала леди Лидиард, – когда вы, наконец, вернулись, что вы можете рассказать о себе? Разумеется, были за границей? Где?
– По большей части в Париже, милая тетушка, – единственном месте где можно жить, по той простой причине, что французы – единственный народ, который умеет взять от жизни как можно больше. Но в Англии есть родные и друзья, приходится время от времени возвращаться в Лондон…
– Когда проживешь в Париже все деньги, – добавила леди Лидиард. – Вы это хотели сказать, не правда ли?
– Что за блестящее существо! – воскликнул он. – Чего бы я ни дал за вашу быстроту ума! Да, в Париже проживешь деньги, как вы говорите. Клубы, биржа, скачки: попытаешь счастья и здесь, и там, и везде. Выигрываешь и проигрываешь, теряешь и получаешь и никогда не можешь пожаловаться на скуку, – он остановился, улыбка его исчезла, и он посмотрел вопросительно на леди Лидиард. – Как прекрасна должна быть ваша жизнь, – сказал он. – Вечный вопрос, тревожащий ваших ближних: «Где достать денег?» никогда не произносился вашими устами. Завидная женщина! – он опять остановился, удивленный и смущенный на этот раз. – Что случилось, милая тетушка? Вы как будто страдаете от какой-нибудь болезни.
– Я страдаю от вашего разговора, – отвечала леди Лидиард резко. – Деньги именно теперь мое больное место, – продолжала она, устремив пристальный взгляд на племянника, чтобы видеть, какое действие произведут на него ее слова. – Сегодня утром я истратила пятьсот фунтов одним росчерком пера. И не более недели тому назад поддалась искушению пополнить мою картинную галерею, – при этих словах она взглянула на противоположный конец комнаты, завешанный портьерой малинового бархата. – Я содрогаюсь при мысли, чего стоила мне покупка одной картины. Ландшафт Хоббемы[2 - Мейндерт Хоббема (1638–1709), нидерландский живописец.], Национальная Галерея явилась моим соперником при покупке. Но что за беда! – добавила она, утешая себя, по обыкновению, расчетами на будущее. – Картина продастся после моей смерти дороже, чем я за нее заплатила, это меня успокаивает! – Она опять взглянула на Феликса, на лице ее появилась злорадная улыбка. – Что-нибудь случилось с вашею часовою цепочкой? – спросила она.
Феликс, рассеянно игравший своею цепочкой, вздрогнул, как будто слова тетки внезапно разбудили его. Пока леди Лидиард говорила, обычная живость мало-помалу оставляла его, он смотрел так серьезно и таким стариком, что ближайший друг едва ли бы мог узнать его. Пробужденный от задумчивости внезапно обращенным к нему вопросом, он, казалось, искал в уме первый попавшийся предлог, чтоб оправдать свое молчание.
– Я раздумывал, – начал он, – отчего мне недостает чего-то, когда я осматриваю эту прекрасную комнату, чего-то привычного, знаете ли, что я рассчитывал непременно встретить здесь.
– Томми? – подсказала леди Лидиард, продолжая не без злорадства наблюдать за племянником.
– Именно его! – воскликнул Феликс, найдя оправдание и снова оживляясь. – Почему я не слышу позади себя его ворчанья, почему не чувствую его зубов в моих панталонах?
Улыбка сбежала с лица леди Лидиард. Тон, принятый племянником в разговоре об ее любимой собаке, был в высшей степени непочтителен. Она ясно дала ему понять, что не одобряет его. Феликс, нечувствительный к подобным молчаливым упрекам, продолжал:
– Милый маленький Томми! Такой приятный толстячок и такой адский нрав! Не могу сказать люблю я его или ненавижу. Где же он?
– Болен, в постели, – отвечала леди Лидиард с важностью, которая изумила даже Феликса. – Я хотела поговорить с вами о Томми. Вы знаете всех на свете. Не знаете ли хорошего собачьего доктора? Я не довольна тем, к которому обращалась до сих пор.
– Доктор по профессии? – спросил Феликс.
– Да.
– Все шарлатаны, милая тетушка. Видите ли, чем хуже собаке, тем больше ему удастся получить. Я могу указать вам настоящего человека – джентльмена. Знает относительно лошадей и собак больше, чем все ветеринарные врачи вместе. Мы вчера ехали с ним вместе на пароходе через Канал. Вы, конечно, знаете его имя? Младший сын лорда Ротерфилда, Алфред Гардиман.
– Владелец конского завода, воспитывающий знаменитых скаковых лошадей? – воскликнула леди Лидиард. – Любезнейший Феликс, как могу я решиться беспокоить такое известное лицо для моей собаки?
Феликс залился своим веселым смехом.
– Никогда еще скромность не бывала более неуместна. Гардиман умирает от желания представиться вам, миледи. Он, как и всякий другой, слышал о великолепном убранстве вашего дома и жаждет осмотреть его. Он живет здесь близехонько, в Пелл-Мелле. Если он дома, то будет здесь через пять минут. Может быть, лучше прежде мне взглянуть на собаку?
Леди Лидиард покачала головой.
– Изабелла говорит, что лучше ее не беспокоить, – отвечала она. – Изабелла понимает ее лучше всех.
Феликс поднял свои подвижные брови с выражением любопытства и удивления.
– Кто такая Изабелла?
Леди Лидиард была недовольна собою, что неосторожно упомянула имя Изабеллы в присутствии племянника. Феликс был не такой человек, которого она желала бы посвящать в домашние дела.
– Изабелла прибавилась в моем доме после того, как вы были здесь в последний раз, – кратко ответила она.
– Молода и хороша? – спросил Феликс. – А! Вы смотрите серьезно и не отвечаете. Конечно, молода и хороша. Что мне посмотреть прежде: прибавление к вашему дому или прибавление вашей картинной галереи? Вы смотрите на картинную галерею. Это ваш ответ. – Он встал и пошел по направлению к арке, разделявшей комнату, но остановился при первых шагах. – Красивая девушка – большая ответственность, – сказал он с видом насмешливой серьезности. – Знаете ли, я не удивлюсь, если Изабелла будет стоить вам впоследствии больше Хоббемы. Кто это в дверях?
Человек, появившийся в дверях, был Роберт Муди, возвратившийся из банка. Мистер Феликс Свитсэр, будучи близорук, принужден был надеть лорнет и тогда уже разглядел первого министра дома леди Лидиард.
– Ба! Наш достойнейший Муди! Как он сохранился. Ни одного седого волоска в голове, а посмотрите-ка на мою! Чем вы красите волосы, Муди? Если б у него был мой откровенный характер, он бы сказал. Но теперь он держит язык за зубами. О! Если б я умел удержать мой язык, когда, знаете, я служил по дипломатической части, какое бы положение я занимал в настоящее время! Я не буду мешать вам, Муди, если вы имеете что-нибудь сказать леди Лидиард.
Ответив на веселое приветствие мистера Свитсэра вежливым поклоном, с важным видом изумления, который положил конец быстрому потоку юмора этого джентльмена, Муди обратился к своей госпоже.
– Достали вы банковый билет? – спросила леди Лидиард.
Муди положил банковый билет на стол.
– Я здесь лишний? – спросил Феликс.
– Нет, – ответила его тетка. – Мне нужно написать письмо, это займет не больше пяти минут. Можете остаться здесь или пойти посмотреть Хоббему, как хотите.
Феликс, припрыгивая, сделал вторую попытку достичь картинной галереи. Приблизившись на несколько шагов к входу, он опять остановился привлеченный отворенным шкафом итальянской работы, наполненным редким старым китайским фарфором. Будучи, разумеется, отличным знатоком, мистер Свитсэр остановился, чтоб отдать дань удивления содержимому шкафа. «Прелестно! Прелестно!» – проговорил он сам с собою, склонив одобрительно голову несколько набок. Леди Лидиард и Муди оставили его беспрепятственно любоваться фарфором и занялись своим делом.
– Не записать ли вам номер билета на всякий случай? – спросила леди Лидиард.
Муди вынул кусочек бумаги из кармана своего жилета.
– Я записал номер, миледи, еще в банке.
– Очень хорошо, сохраните его. Пока я пишу письмо, не надпишете ли вы адрес на конверте. Как зовут священника?
Муди назвал имя и надписал адрес. Феликс, оглянувшись на леди Лидиард и ее управляющего пока оба они писали, быстро вернулся к столу, как бы пораженный новою идеей.
– Есть еще третье перо? – спросил он. – Не написать ли мне теперь Гардиману, тетушка? Чем скорее вы будете знать его мнение касательно Томми, тем лучше, не так ли?
Леди Лидиард с улыбкой указала на подставку для перьев. Показать внимание ее собаке значило найти прямой путь к ее сердцу. Феликс принялся за письмо, крупным порывистым почерком, набирая много чернил и скрипя пером по бумаге.
– Мы очень похожи на клерков в конторе, – сказал он в своей веселой манере. – Уткнули носы в бумагу и пишем, как будто бы этим снискивая себе пропитание. Вот, Муди, прикажите кому-нибудь из слуг отнести это сейчас же в квартиру мистера Гардимана.
Посыльный был отправлен. Роберт вернулся и ждал, стоя близь своей госпожи с надписанным конвертом в руках. Феликс в третий раз направился, припрыгивая, к картинной галерее. Чрез минуту леди Лидиард кончила письмо и вложила в него банковый билет. Только что взяла она из рук Муди конверт, только что вложила в него письмо, как крик, раздавшийся из внутренней комнаты, где Изабелла нянчилась с собакой, заставил всех вздрогнуть.
– Миледи! Миледи! – отчаянно кричала девушка. – С Томми сделался обморок! Томми умирает!
Леди Лидиард уронила незапечатанный конверт на стол и побежала – да, невзирая на свой малый рост и толщину – бегом побежала во внутренние комнаты.
Оба оставшиеся взглянули друг на друга.
– Муди, – сказал Феликс в своей лениво-цинической манере. – Думаете ли вы, что, если бы с вами или со мной сделался обморок, леди Лидиард побежала бы бегом? Ба! Это такие вещи, которые колеблют веру в человеческую природу. Я чувствую себя адски измученным. Этот проклятый переезд чрез Канал. Я трепещу до глубины желудка, когда только вспомню о нем. Подайте мне чего-нибудь, Муди.
– Чего вам прислать? – холодно спросил Муди.
– Немножко кюрасао и сухарик. Прикажите мне принести это в картинную галерею. Черт бы побрал эту собаку. Пойду посмотреть Хоббему.
На этот раз ему удалось достичь арки, и он скрылся за портьерой, отделявшею картинную галерею.
Глава IV
Оставшись один в гостиной, Муди взглянул на незапечатанный конверт на столе.
Принимая во внимание ценность вложения, имел ли он право заклеить конверт в целях сохранности? Подумав об этом, Муди решил, что не имел права запечатывать письма. Леди Лидиард могла найти нужным сделать какие-нибудь изменения или прибавить постскриптум к написанному. Кроме этих соображений, было ли благоразумно поступать так, как будто дом леди Лидиард был отель, всегда отворенный для всякого входящего? Вещи, стоившие вдвое более пятисот фунтов, были разложены вокруг на столах и в незапертых шкафах. Без дальнейших рассуждений Муди удалился, чтобы велеть слуге подать мистеру Свитсэру просимый им напиток.
Слуга, который принес кюрасао в картинную галерею, нашел Феликса развалившимся на диване и восторгающимся картиной Хоббемы.
– Не мешай мне, – сказал он брюзгливо, заметив, что слуга остановился, устремив на него глаза. – Поставь бутылку и иди!
После запрещения смотреть на мистера Свитсэра, глаза слуги, когда он выходил из картинной галереи, невольно обратились с изумлением на знаменитый ландшафт. И что же он увидел? Он увидел вверху на небе большую тучу, которая грозила дождем, два поникших дерева, которые, казалось, ждали дождя, пыльную дорогу, которая стала еще хуже от бездождия, и маленького бродягу, который спешил домой, испугавшись приближения дождя. Такова была картина на взгляд слуги. Возвратясь в людскую, слуга выразил нелестное заключение о состоянии умственных способностей мистера Свитсэра.
– На чердаке не в порядке у бедняги! – так выразился слуга о блестящем Феликсе.
Тотчас же после ухода слуги тишина в картинной галерее была нарушена голосами, доходившими в нее из гостиной. Феликс приподнялся и сел на диван. Он различал голос мастера Гардимана, который говорил: «Не беспокойте леди Лидиард» и голос Муди отвечавший: «Я только постучу в двери комнаты миледи, сэр. Вы найдете мистера Свитсэра в картинной галерее».
Портьера на арке распахнулась и открыла фигуру высокого худощавого человека с коротко остриженною головою, несколько плотно посаженною на плечах. Неподвижная важность в лице и манере, какую приобретает, по-видимому, всякий англичанин, постоянно живущий в обществе лошадей, – таково было выражение джентльмена при входе его в картинную галерею. Он был хорошо сложенный мускулистый человек с резкими правильными чертами. Если б он не был вполне и исключительно занят лошадьми, он мог бы иметь большой успех в обществе женщин. Алфред Гардиман был в своем роде замечательный человек. Ему предлагали вступить на обычную стезю младших сыновей лордов – церковную или дипломатическую службу, но он отказался от того и другого. «Я люблю лошадей, – говорил он, – и хочу добывать себе средства к жизни лошадьми. Не говорите мне о положении в свете. Заботьтесь о положении моего старшего брата, к которому перейдет наследство и титул». Начав жизнь с этими благоразумными взглядами и небольшим капиталом в пять тысяч фунтов, Гардиман занял свое место в той сфере, которая вполне удовлетворяла его. В то время, к которому относится этот рассказ, он был уже богатым человеком и одним из величайших авторитетов по части коннозаводства в Англии. Богатство не изменило его. Он остался все тем же важным, спокойным, настойчивым и решительным человеком, верным немногим друзьям, с которыми сблизился, и чересчур откровенным в выражении своих чувств к людям, которым он не доверял или которые ему не нравились. Когда он вошел в картинную галерею и остановился на минуту, смотря на Феликса, сидевшего на диване, его большие, холодные серые глаза остановились на маленьком человеке с равнодушием, граничившим с презрением. Феликс, напротив, вскочил на ноги с торопливою вежливостью и приветствовал своего друга с преувеличенною любезностью.
– Добрый старый друг! Это очень любезно с вашей стороны, – начал он. – Я это чувствую, уверяю вас, я чувствую это!
– Вам нечего беспокоиться чувствовать, – последовал спокойный и неприветливый ответ. – Леди Лидиард пригласила меня сюда. Я пришел посмотреть на ее дом и на собаку. – Он окинул галерею своим важным внимательным взглядом. – Я ничего не понимаю в картинах, заметил он с видом покорности. – Я пойду назад в гостиную.
После минутного размышления Феликс последовал за ним.
– Ну, – сказал Гардиман, – что же?
– То дело? – сказал Феликс вопросительно.
– Какое дело?
– Вы знаете. Можно до будущей недели?
– До будущей недели нельзя.
– Можно до завтра?
– Да.
– В какое время?
– Между двенадцатью и часом пополудни.
– Между двенадцатью и часом, – повторил Феликс.
Он опять взглянул на Гардимана и взялся за шляпу.
– Передайте мои извинения тетушке, – сказал он. – Вы можете сами представиться ей. Я не могу больше ждать.
Он вышел из комнаты, с избытком отплатив Гардиману за его равнодушную презрительность тою же монетой на прощанье.
Оставшись один, Гардиман взял стул и взглянул на дверь, которая вела в будуар. Управляющий постучался в эту дверь и исчез за нею, но не являлся назад. «Как долго еще гостю леди Лидиард придется оставаться незамеченным в ее доме?»
Пока этот вопрос складывался в его уме, дверь будуара отворилась. В первый раз в жизни самообладание оставило мистера Гардимана. Он вскочил на ноги, как всякий обыкновенный смертный, пораженный совершенною неожиданностью.
Вместо мистера Муди, вместо леди Лидиард, в отворенных дверях показалась смущенная молодая девушка, появление коей заставило сильнее забиться сердце Гардимана, когда взгляд его остановился на ней. Была ли особа, которая при первом взгляде повергла его в смущение, лицом особенно значительным? Ничего подобного не было. Это была Изабелла по фамилии Миллер. Даже в имени ее не было ничего особенного. Просто Изабелла Миллер. Могла ли она иметь право на отличие по своей наружности?
Ответить на этот вопрос нелегко. Женщины (дадим прежде слово худшим судьям) давно уже нашли, что ей не достает того изящества фигуры, которое обусловливается тонкостью талии и длиной рук и ног. Мужчины (лучше понимавшие в этом) смотрели на ее фигуру со своей точки зрения, и, находя ее необыкновенно миловидною, не желали ничего большего. Может быть, светлый цвет ее лица или сильный блеск глаз (так думали женщины) ослеплял мужчин и делал их неспособными различать ее недостатки. Но в ней были и несомненно привлекательные черты, которых не отрицали самые строгие критики. Улыбка ее, появляясь на губах, мгновенно разливалась по всему лицу. Очаровательная атмосфера здоровья, свежести и добродушия, казалось, окружала ее, куда бы она ни шла и что бы она ни делала. Наконец ее темно-русые волосы низко спускались на широкий белый лоб и были прикрыты маленьким белым кружевным чепцом с темно-лиловыми лентами. Прямой воротничок и манжетки окружали ее нежную круглую шею и полные руки с ямочками. Мериносовое платье, покрывавшее, но не скрывавшее очаровательных линий ее бюста, было одного цвета с лентами и было украшено белым кисейным фартуком, кокетливо собранным складочками около карманов – подарок леди Лидиард. Краснея и улыбаясь, она затворила за собою дверь, и, застенчиво приблизясь к незнакомцу, сказала своим тихим ясным голоском:
– Позвольте узнать, сэр, вы – мистер Гардиман?
Обычная важность знаменитого коннозаводчика оставила его при первых ее словах. Он улыбнулся, отвечая утвердительно, что он мистер Гардиман, улыбнулся, подавая ей стул.
– Нет, благодарю вас, сэр, сказала она с легким грациозным наклонением головы. – Меня послали сюда только затем, чтобы передать вам извинение миледи. Она посадила собаку в теплую ванну и не может оставить ее. Мистер Муди не мог прийти вместо миледи, потому что я была очень испугана и не могла ничем помочь, так что ему пришлось держать собаку. Мы бы очень желали, сэр, знать, полезна ли ей теплая ванна. Пожалуйста, войдите в комнату и объясните нам.
Она направилась обратно к двери. Гардиман, естественно, не спешил следовать за ней. Когда человек очарован прелестью молодости и красоты, понятно, что он не станет спешить перенести свое внимание на больное животное в ванне. Гардиман воспользовался первым представившимся ему предлогом, чтоб удержать ее в гостиной.
– Мне кажется, что я буду в состоянии скорее помочь вам, – сказал он, – если вы прежде расскажете мне кое-что о собаке.
Даже его манера говорить несколько изменилась. Спокойный, сухой, монотонный голос, каким он говорил обыкновенно, несколько оживился под влиянием настоящего возбуждения. Что касается Изабеллы, то, будучи слишком озабочена состоянием Томми, она и не подозревала, что становится жертвой стратагемы[3 - Военная хитрость, действие, которое вводит в заблуждение противника.]. Она отошла от двери и вернулась к Гардиману. Во взгляде ее выражалось нетерпеливое желание узнать, что он скажет.
– Что я могу рассказать вам, сэр? – наивно спросила она.
Гардиман безжалостно воспользовался представившимся ему случаем.
– Можете вы сказать мне, какой породы эта собака?
– Да.
– Сколько ей лет?
– Да.
– Как ее зовут? Какой у нее нрав? Чем она больна? Какие болезни бывали у ее матери и отца? Как…
Голова Изабеллы начинала кружиться.
