Но кто же изначально был виновником всей цивилизационной заразы, которая, по мнению Андрея, росла словно раковая опухоль или грибница по всему земному шару? И если бы он был глубоко религиозным или воцерковленным человеком, то очевидно нашел бы корни всех бед в библейских рассказах о грехопадении Евы. Он знал, что именно женщины, их природная алчная, изворотливая и хитрая суть создали все предпосылки для роста так называемой «предметной среды». Которая, по сути, была чужда природному миру. Любая тряпка, гребешок, бусинка, колечко – все это было лишь истоками того, отчего мир рано или поздно обрастал кучей чужеродных природе вещей. Спустя века эта самая куча увеличивалась до таких масштабов, что заслоняла собой все живое пространство. Деструктировала созданное творцом до степени полного и бесповоротного разрушения.
Бабы и только бабы всегда провоцировали представителей сильного пола на добывание всех этих маленьких и гнусных «предметиков», отличающих их друг от друга, дающих им мнимое преимущество перед подобными себе. Выделиться в безликой толпе. Чем не смешная цель? Что же на самом деле принадлежит «венцу божьего творения», кроме собственного тела, как инструмента познания? Да, ничего. Но мало кто этого понимает. Андрей с ужасом осознавал, что этого не понимает никто! Эта толпа человекоподобных возомнила себя хозяевами планеты. Жалкие, ничтожные и самонадеянные твари! Они не понимают, что весь этот мир и вся природа дана им лишь во временное пользование. А они взрывают землю гранатами, стреляют пушками, убивают животных, гадят всюду, где только живут.
И да, именно в женщинах, в их природе, он видел истоки этой чудовищной дисгармонии.
А мужчины – более чистые и непорочные создания, чем женщины – всегда были готовы потакать прихотям новоиспеченных Лилит. Почему потакали? Да, просто потому что любили. Чисто и безусловно. В отличие от их бабского продажного племени. Да, трансформация от Евы до Лилит происходила молниеносно. И происходит до сих пор.
Он тут же вспоминал Ирму. В эти минуты он особо ненавидел весь женский род. Ненавидел за их предательство.
Успокаивался он лишь тогда, когда мысли его вновь уносились к жене.
«Слава богу, что Светка у меня не такая. Она почему-то совсем не жадная. Она может подарить домработнице Дашке любую дорогую тряпку, чулки, платья, флаконы духов. Она вечно таскает вещи для сбора погорельцам, лишенцам и каторжанам. Кормит бездомных собак и плачет всякий раз, когда смотрит в их голодные глаза. Эта простофиля способна отдать все, что есть у нее за душой. И хоть она неженка и любит комфорт, и красивые платья, я точно знаю, что она не бросила бы меня, если бы я не стал зарабатывать ни рубля… Если бы я стал совсем нищим или калекой. Или все-таки бросит? Нет… Она не такая. Она идейная и чистая. И умная к тому же. Она будто знает, глубинно знает, что природа всех, даже самых красивых вещей, к счастью, не вечна. Знает, что все вещи рано или поздно превращаются в тлен. Знает и потому совершено безразлична ко всем богатствам мира. Она была с ним счастлива и не роптала на тяготы в голодном 1920, тогда, когда они вернулись из жаркого фруктового Крыма в холодную и полуголодную Москву. И ныне, в нэпманской мишуре жирующих совбуров, ей безразлично почти все, кроме, пожалуй, мороженого».
Он с нежностью вспоминал о том, как она слизывала своим остреньким розовым языком круглое сливочное лакомство и жмурилась от счастья. Он пристально смотрел на ее язык и тут же мечтал поцеловать ее и ощутить его шелковую гладкость.
– Светка, у тебя идеальный язык, – усмехался он.
– Почему?
– У него слишком здоровый вид. Поверь мне, как доктору.
Она хохотала в ответ, дразня его и показывая кончик самого прекрасного в мире языка.
И даже, когда она просилась с ним в Париж, он знал, что меньше всего она будет таскаться по дамским магазинам в поиске тряпок и духов. Он знал, что эта эстетка тут же побежит в Лувр.
Только наличие Светланы примиряло его в презрении к женскому роду. Она своим существованием словно бы растворяла и нивелировала это самое презрение. Иногда он думал о том, что просто ему повезло заполучить именно то исключение, число которого ничтожно до изумления. Заполучить в свои руки именно чеховскую Душечку. Неужели Господь так любит его, что дал именно ему иную женщину, так не похожую на прочих? Может, он видел мои страдания и пожалел меня – думал Андрей. Или же просто не пришло время, и даже моя Душечка может выкинуть финт? Хоть он и держал ее в строгости, но иногда его посещали мысли о том, что вдруг и она способна на предательство.
– Нет, и еще раз нет! – говорил он вслух сотне невидимых оппонентов, вечно спорящих с ним в его собственном воображении. – Она любит меня. Любит сильно. Я знаю это.
А далее он думал о том, что весь библейский миф об искушении Евы змеем, придуман неспроста. Что змеи и ящеры реально существовали и существуют ныне. И змеи эти не кто иной, как враги рода человеческого, проникшие на землю. Именно они, эти дьявольские создания, слились с основной массой людей и разрушили все замыслы творца. Именно они открывали все «блага цивилизации», той цивилизации, которая рано или поздно вела к гибели человечества.
– Нет, надо отсюда бежать! – решительно говорил он. – А сподвижников надо искать постепенно, ощупью. Может, среди аспирантов или студентов. Молодые люди еще не испорчены так, как старые толстяки, каким, например, был его коллега Сидорчук, который вновь сидел напротив Андрея с неизменным бутербродом во рту.
В ординаторской, над письменным столом Андрея, теперь висела цветная карта мира. И время от времени Андрей разворачивался к ней и с наслаждением рассматривал океаны и цепочки мелких островов.
«Где-нибудь, среди них, будет и мой остров», – мечтательно думал он.
– Что, Андрей Николаевич, опять островами грезите? – с набитым ртом спросил его Сидорчук.
* * *
Андрей настолько увлекался мечтами об островах, что многие мысли произносил вслух. Однажды в ординаторской отдыхали молодые практиканты. Кольцов только что вернулся из операционной. Операция была довольно сложная – иссекали грыжу у тучного пациента. В конце операции интерны хлопали ему. А он, вдохновленный, в хорошем расположении духа, вновь завел разговор о том, что если бы пациент питался правильно и вел здоровый образ жизни, то никогда бы не заболел.
– Природа предусмотрела все, – глаза Кольцова блестели. Он смотрел на лица восторженных молодых людей. – Это человек испортил себя и собственное здоровье неправильным и чрезмерным употреблением пищи.
– А как надо правильно? – робко спросила молодая рыженькая практикантка.
– А правильная пища для человека – это плоды, – доброжелательно пояснил Кольцов.
– А я люблю селедку, – потупившись, отвечала смелая девушка.
– А вы потому любите селедку, милая барышня, что вас приучили к ней с детства. А на самом деле – соль и сахар – это враги для организма человека.
– Да, мне бабушка давала селедку с зеленым лучком и картошкой, – призналась она. – А еще я люблю колбасу и окорок.
– А я шашлык и плов, – подал голос студент с кавказскими чертами.
– Во-оо-от! Вы видите, насколько ваши вкусы испорчены с самого детства? Наши бабушки и мамы неправильно кормили нас всех.
– У меня была хорошая мама, – насупился кавказец. – Она все делала правильно.
– Да, я же не говорю, что у вас плохие мамы, товарищи. Я говорю о другом. Вы же сами врачи. У вас хорошие и светлые мозги. И вы видите, сколько болезней существует в этом мире. А ведь большая часть из них появилась в результате неправильного питания. Мы состоим из того, что сами едим. И если пища чиста, то и тела наши и клетки этих тел – здоровы и чисты. Тогда откуда же взяться болезням?
– Ну, завел свою шарманку, – тихо прошептал Сидорчук, покидая ординаторскую.
– Я приехал с Урала, – сообщил всем вихрастый низкорослый паренек. – У нас зимой трудно прожить без мяса или сала. На зиму дед набивает полный погреб дичью. И ловит в реке тайменей, осетров и муксуна. И потому мы не голодаем. У нас большая семья.
– Эх, если бы я спросил вас, молодой человек, что же ваш дед забыл на Урале, где полгода зима и стужа, вы верно бы и не ответили мне.
– Как это что? Мы там живем.
– А как вы там оказались?
– Мы переселенцы со времен Екатерины.
– Вот! Получается, что оказались вы там совсем не по своей воле!
– Ну, не знаю. Мы давно привыкли и нам нравится. Это родина наша. Я люблю зиму. И мы с дедом и отцом вместе ходим на охоту.
– Убиваете зверье? – Андрей махнул рукой.
– А что же нам делать?
– Жить там, где тепло, – безапелляционно отвечал Андрей.
– А летом у нас тепло. Даже жарко.
– А вы представьте, что на планете есть места, где тепло круглый год.
– Ну, это не в Советском Союзе, – заявила рыженькая девушка.
– Да, это не в Советском Союзе, – махнул рукой Кольцов.
* * *
Однажды в конце рабочего дня к Кольцову подошел заведующий отделением, солидный профессор Грабичевский.
– Андрей Николаевич, задержитесь на минуту.
– Я вас слушаю, Владлен Михайлович.
Зав отделением взял Кольцова под руку и прошел с ним по коридору.
– Вот что, голубчик, у меня к вам есть особая просьба. Завтра я намерен привести на осмотр одну важную персону. Это женщина. Она работает в Отделе изобразительных искусств, при Наркомпросе.
– Вот как! – иронично воскликнул Кольцов и приподнял одну бровь. – Важная птица.
– Важная. Но есть птица и поважнее.
– Да?
– Птица поважнее – это ее родной братец, – Грабичевский понизил голос до шепота. – Он работает в ОГПУ, в одном из секретно-оперативных управлений УСО, под руководством самого Менжинского.
– О, Владлен Михайлович, мне уже страшно. А вдруг над этими двумя птицами есть еще одна птица, поважнее двух предыдущих? Тогда я точно умру от важности момента.
– Что? Ах, нет! – зав отделением кокетливо рассмеялся и погрозил пальчиком. – Вы все шутите, Андрей Николаевич.
– Да, какие уж тут шутки, коли все так серьезно. И когда эта ваша барышня придет?
– Завтра. В три часа пополудни. Будьте, пожалуйста, в вашем кабинете.
– А что, собственно, с ней?
– Там что-то с ногами. Надо бы определить, нет ли тромбофлебита.
– Хорошо, я посмотрю. Могу идти?
– Да, конечно, – Грабичевский задумчиво смотрел в сторону Кольцова.
– Что-то еще, Владлен Михайлович?
– Андрей Николаевич, я вот, что давно хотел вам сказать. Мне тут просигнализировали, что вы довольно часто ведете в ординаторской и на кафедре какие-то, прямо скажем, вольтерьянские дебаты.
– Да? – Андрей нахмурился. – И кто же вам просигнализировал?
– Нам не нужны детали, – жеманно произнес Грабичевский. – Вы, Андрей Николаевич, у нас один из лучших хирургов клиники. Я даже не побоюсь назвать вас одним из талантливейших хирургов столицы. Я, кстати, давно вам предлагаю подумать о написании диссертации. Но, не в ней суть. Ах, о чем я? Да, вот… – он снова взял Кольцова за пуговицу от больничного халата. – Андрей Николаевич, времена сейчас непростые. Ваши речи об островах и иностранных государствах могут растолковать не так, как надо. Опять же поступил сигнал, что и о советских продуктах вы отзываетесь дурно. Вы можете быть кем угодно. У нас в стране не возбраняется быть даже вегетарианцем. Но! – Грабический оглянулся по сторонам. – Давно ли молодая республика справилась с голодом? А это все был результат порабощения народных масс царским режимом, годы революции и гражданской войны. Люди только-только есть стали вдоволь. А вы им про то, что, дескать, колбаса вредна, есть мясо – дурно. Не надо, Андрей Николаевич. Товарищи вас могут не понять.
Андрей внимательно посмотрел на лоснящиеся от жира щеки Грабичевского и его выпирающий живот, и подумал о голодном прошлом этого человека.
– Я вас понял, Владлен Михайлович, – сухо произнес Андрей и кивнул.
– Вот и отлично, – Грабический улыбался. – Не забудьте. Завтра в три.
– Хорошо.
* * *
Вечером Андрей жаловался Светлане на непроходимую, на его взгляд, тупость многих советских функционеров.
– Светка, я иду иногда по улице, и мне кажется, что вокруг не люди, а куры с гребешками. И что они не говорят, а что-то кудахчут друг другу.
– Андрюша, прекрати. Ну, что за экзальтированные выдумки? Тебе просто надо отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Да, еще жара. Я давно тебе говорила, чтобы ты прекращал вести прилюдно все эти разговоры о вреде цивилизации и прелестях островной жизни.
Она подошла близко и, обхватив руками его голову, прижала к себе. Губы коснулись его щек, глаз и русой макушки.
– И ты туда же? Я просто пытаюсь подобрать команду единомышленников.
– Подобрал? – она вновь нежно погладила его по щеке, словно ребенка.
– Нет, Светка. Все смотрят на меня глазами отмороженных окуней. И хоть бы у одного повернулась в башке здравая мысль. Света, сколько лет они живут? Шестьдесят, семьдесят? А многие еще меньше. А между тем человек должен жить как минимум лет сто пятьдесят. Они уже в сорок имеют кучу болячек. Я же врач, я каждый день оперирую и вижу все то, что творится у них внутри. То, насколько растянуты дерьмом их кишечники. Они все похожи на кашалотов. Хотя, я зря грешу на кашалотов. Нет в мире более всеядного чудовища, чем человек.
– Ну, ты хватил!
– Да, Света! Да! Наши запасы прочности велики. Но, нужна иная, более здоровая среда.
– Андрюша, милый, но не все люди также сильны духом как ты. Вот, даже я. Я ведь часто ем сладкое. И даже иногда рыбу или колбасу. Немного, но ем. И не смотри на меня так. Люди не совершенны. И в этом мире хочется попробовать многое. Иначе мы бы все родились без чувства вкуса.
– Ешь. Ты ешь немного. Но не жрешь же, как они.
– Нет, не жру, – она прыснула от смеха. – Но я же не худенькая, Андрюша.
– Тебе и не надо быть слишком худенькой. Ты женщина и самочка. Я больше говорю о мужчинах. Посмотри, каждый второй ходит с пузом. Они отожрали их всего за каких-то пару лет.
– Андрей, но многие и вправду в войну наголодались. Вспомни еще недавнюю Москву. Да, я уверена, что и сейчас во многих областях люди не едят досыта. У соседки родственники живут в Поволжье. Она мне рассказывала, что там два года был страшный голод. И даже случаи людоедства.
– Светик, давай тогда поедем одни. Я присмотрел тут парочку мест в океане с хорошим климатом. Нам же ничего с собой не нужно. Лишь горстку семян возьмем. И будем там питаться одними плодами. И жить вполне себе счастливо. Ты даже не представляешь, каково это – жить на свободе. Я буду ночами играть тебе на флейте, а ты будешь слушать меня. И мы будем друг друга любить.
– Андрюшенька, любовь моя, ты у меня самый умный, сильный, смелый и талантливый человек. Но ты такой идеалист и мечтатель. Ты говоришь, что мы поедем туда с горсткой семян. Знаешь ли ты, что такое семена? Нет? А я знаю. Мой папа, покупая домик в Коктебеле, брал с собой огромную кучу разных семян. А в результате взошли и прижились из них немногие. Прижились лишь абрикосы, персики, виноград и черешня. И то лишь от саженцев, которые он купил на рынке в Ялте. Да, и пока деревья начнут плодоносить, что мы будем есть в это время?
– Тогда надо найти земли с развитым садоводством.
– Любимый, но это же будут чьи-то сады. Мы ничегошеньки не знаем о нравах островитян, об их обычаях, об их мироустройстве. А вдруг они нас прогонят или побьют? Многие чернокожие не любят белых и пришлых людей.
– О, Светка! Ты режешь меня без ножа. Замолчи.
– Я молчу, любимый. Но надо еще о многом думать. Андрюшенька, родной мой, все твои мысли опережают время. Не ко времени пока твои идеи.
– Ну, почему?!
– Почему? Люди еще карточки не забыли и хлеб из опилок. А политика Военного коммунизма с ее продналогом и продразверсткой? А тысячи голодных лишенцев? Ты все время на работе, а я видела их лица, лица голодных и изможденных людей, просящих подаяние. А Владимирка с ее каторжанами? Андрюша, не ко времени все это. Дай людям в себя прийти.
– Ну, эта же власть строит коммунизм и рапортует о том, что голодающих у нас уже нет.
– Есть они, Андрюша, они всегда есть.
– Света, ну к чему эти крайности? Я не хочу постоянно жить в мире страданий. Пойми ты. И ты еще молода, а я даже мальчишкой помню, сколько всего жрали купцы и помещики в «обжорных рядах» и трактирах. У этой страны всегда – крайности. Толпы голодных, а рядом с ними жратва от пуза сильных мира сего. Они подобны свиньям. Им вечно всего мало.
