Он выхватил их и стал читать. Затем он посмотрел на меня, его глаза блеснули в темноте.
– Тебе не следовало бы шататься по улицам и вести себя как шлюха.
Я не знала, что ответить.
– Я мог бы отправить тебя на допрос. Хочешь переубедить меня?
Я не знала, что сказать в свою защиту. Просто беспомощно посмотрела на Жан-Люка. Он о чем-то оживлённо разговаривал с другим жандармом.
– Ну, переубеди меня!
– Еще… еще не наступил комендантский час.
– Ха, – он засмеялся, – еще нет. Так что поторопись-ка домой, Золушка. Беги домой.
Он отдал мне документы.
Я повернулась к Жан-Люку, но не могла поймать его взгляд в темноте, а он все еще говорил с жандармом. Я замешкалась.
– Иди домой, Золушка, не жди своего принца.
Злобная улыбка жандарма меня пугала.
– Ну! Пошла домой! Живо!
Я пошла прочь, чувствуя, как кровь пульсирует у меня в жилах. Я не посмела обернуться. Что они сделают с Жан-Люком? Я повторяла себе, что это просто жандармы. Они же не работают на гестапо. Что они могут сделать, если он ничего не нарушил? Конечно, они не могут арестовать его за поцелуи. Я пыталась убедить себя, что все будет в порядке. Что он вернется за мной. Но в те дни ни в чем нельзя было быть уверенным.
По пути домой я снова зашла в церковь и зажгла свечу, молясь о том, чтобы его отпустили и мы вновь могли увидеться.
Глава 18
Жан-Люк
Париж, 22 апреля 1944 года
Дай слабому человеку немного власти, и он обязательно начнет ею злоупотреблять. Жандармы были лучшим тому примером. Жан-Люк обрадовался, когда увидел, что Шарлотта уходит, но теперь ему предстояло разбираться с ними. И хотя у них не было никаких оснований, чтобы арестовать его, он знал, что они направят против него те немногие полномочия, что у них имелись.
– Недостойное поведение!
Жандарм, который задержал его, засмеялся.
– Если бы мы дали им еще пять минут, то могли бы их арестовать за это!
Жан-Люк достал пачку сигарет «Житан» из кармана брюк и предложил говорящему.
– О, если бы мне повезло, возможно, вы бы могли задержать меня за это. Но это ведь Франция! Наш долг – чтить женщин.
Атмосфера тут же поменялась. Жандарм засмеялся и достал сигарету. Жан-Люк предложил пачку второму, а затем прикурил им обоим своей серебряной зажигалкой, которая досталась ему от отца. Затем, чтобы скрепить негласный братский договор, он вытащил сигарету и для себя.
– Вы же не можете арестовать мужчину только за то, что он немного повеселился? Я только что вышел из госпиталя. Получил травму ноги и лица.
Он потрогал свой шрам.
– Она была моей медсестрой.
– Неплохо! – Жандарм выпустил клубы дыма в сторону Жан-Люка – Готов поспорить, она хорошо позаботилась о тебе.
– Еще бы.
Жан-Люк засмеялся. Они присоединились, а после, поговорив еще немного о женщинах, отпустили его домой. Жан-Люк посмотрел на часы – оставалось всего тридцать минут до комендантского часа. Как раз хватит, чтобы дойти до дома. Сегодня ему не хотелось ехать на метро, надо было подумать. Если честно, ему хотелось думать о Шарлотте. Шарлот-та. Шарлот-та. Он с нежностью произносил про себя ее имя, гадая, что в ней так сильно его привлекает. Возможно, это были противоречия, которые он находил в ней: уверенность, смешанная с нерешительностью, наивность, сменяемая дерзостью. Он чувствовал, что в ней есть храбрость, о которой она еще не догадывается. Он думал, что ее подавляло строгое воспитание родителей, при котором у нее почти не было возможности выражать свои мысли. Она походила на бабочку, которая еще не до конца высвободилась из своего кокона, чьи красивые крылья еще не успели расправиться. В ней было то, что он, как ему казалось, давно утратил. Надежда. Жажда жизни. Это чувствовалось в ее голосе, когда она говорила. И в ней была готовность поделиться этим, вложить это в его недостойные руки, ожидая, что он примет этот дар и воспользуется им.
А еще было что-то в ее манере держаться, что-то трогательное в том, как она задирала подбородок, будто пытаясь казаться более уверенной, чем есть на самом деле. Ему нравилось смотреть на нее в профиль. На ее идеальный профиль: умный лоб, не слишком маленький и не слишком большой, длинные шелковистые ресницы, порхающие над темно-коричневыми глазами, их радужка была лишь на тон светлее ее больших зрачков. У нее был прямой нос, возможно, чуть длиннее идеального, но это делало ее даже более совершенной в его глазах.
Жан-Люк повернул налево и пошел вдоль набережной, разглядывая закрытые кафе и бары. Сейчас, за двадцать минут до комендантского часа, улицы пустовали, времени у него оставалось в обрез. Искушал ли он судьбу? Хотел ли, чтобы его арестовали? Все что угодно, лишь бы не работать в Бобиньи. Теперь у него было еще меньше шансов выбраться оттуда. Он вызвал подозрения, поэтому ему еще долго не удастся сделать что-нибудь. Теперь надо смириться и продолжать работать. Но как это возможно? Может, ему просто исчезнуть; даже это лучше, чем работать на бошей. Он мог бы сбежать в деревню, попытаться отыскать Маки, прятаться в холмах. С его знанием железной дороги он мог бы помогать им пускать под откос поезда. Но кто тогда позаботиться о его матери? Кто будет приносить ей хотя бы немного денег?
Он подошел к Нотр-Даму на острове Сите. Собор светился в темноте, он существовал вне времени и был абсолютно безразличен к войне. Жан-Люк подумал о том, чтобы зайти и зажечь свечу, но близился комендантский час; да и ему не нравились эти нависающие горгульи, наблюдающие за тем, как ты проходишь внутрь. Их предосудительный взгляд. Так что он пошел дальше. В эту ночь ему хотелось быть одному в темноте, в этом городе, который когда-то принадлежал ему.
Глава 19
Шарлотта
Париж, 28 апреля 1944 года
Я вздохнула, глядя как наша горничная Клотильда нарезает большой кусок брюквы.
– Не вздыхай так, Шарлотта.
Мама наклонилась, заглянула под кухонную раковину и вытащила оттуда сверток.
– Сегодня на ужин голубь. Пьер убил двух сегодня днем, и я выменяла одного на последнюю горсть сахара. – Она замолчала и посмотрела на меня. – Голубь – это то, что тебе нужно. Только взгляни на себя. Ты еще бледнее, чем обычно.
Я взяла у нее газетный сверток и заглянула. И действительно, мертвый голубь лежал внутри, с головой и лапками. Я завернула его и положила на кухонный стол перед Клотильдой. От вида мертвой птицы меня затошнило. Должно быть, я снова вздохнула.
– В чем дело, Шарлотта? – Мама хмуро посмотрела на меня.
– Ни в чем.
– Нет, что-то точно происходит. Ты всю неделю витаешь в облаках.
– Это все война. Я сыта ею по горло.
– А ты думаешь, что мы все нет? Но она ведь не может длиться вечно.
– Но что будет с теми, кто исчез? Они вернутся? Все эти евреи, которых арестовали?
Клотильда оторвала глаза от решетки и сурово посмотрела на меня. Мама нахмурилась еще сильнее.
– Я надеюсь.
– Надеешься? Не похоже, что ты веришь в то, что они вернутся.
– Мы ничего не можем с этим поделать, Шарлотта.
– В каком смысле?
– Это не в наших руках. Лучше не думать об этом.
– Очень сложно не думать об этом!
– Когда ты станешь старше, Шарлотта, ты поймешь, что некоторые вещи ты не можешь изменить, поэтому лучше просто смириться с ними и принять.
– Но что, если они неправильные?
– Это не важно, если ты не можешь их изменить.
– Скажи тогда, а ты знаешь? Знаешь, что они делают с этими евреями?
– Нет, я не знаю! Просто радуйся, что ты не еврейка.
– А что ты скажешь про семью Леви, которую мы знали? Ты не хочешь узнать, что произошло с ними? Увидим ли мы их еще? Мадам Леви была твоей подругой.
– Да, она была моей подругой, и мне грустно осознавать, что они теперь, возможно, где-то очень далеко отсюда.
– Но где, мама? Куда они делись?
– Шарлотта! Прекрати! Я не знаю, куда они делись!
Клотильда продолжила сверлить меня взглядом. У меня было ощущение, что она хочет что-то сказать, но просто не уверена, насколько это уместно.
В тот вечер мы ели наш суп из голубя в тишине. В маленькой комнате было слышно только, как мы жуем и проглатываем ужин. Мои родители вычистили свои тарелки пальцами – хлеба не осталось. Я посмотрела в свою тарелку с серым бульоном – на поверхности плавали крошечные косточки и отодвинула ее.
Папа удивленно взглянул на меня, придвинул к себе мою тарелку, поднес ее к губам и отхлебнул.
Прежде чем пойти спать, я нашла слово «коллаборация» в старом школьном словаре. Словарь гласил: «сотрудничество с вражескими захватчиками, или совместная работа над общим проектом». Получается, что французская полиция сотрудничала с немцами, но это я и так знала. Но где же конец этому? Насколько можно было судить, все сотрудничали с врагом – возможно, не по своей воле, но все-таки делали это: подавали бошам блюда в ресторанах, пока сами голодали, помогали им найти нужный адрес, отходили с дороги, чтобы дать им пройти.
Иногда люди были только рады сотрудничать, например, те, что приветливо улыбались перед тем, как донести на тебя. Хотя большинство доносов делали в письменном виде. Письма были безопаснее. Всегда ходило много слухов о том, кто кого сдал и что они получили за это.
Однажды днем мы гуляли с другом и увидели, как соседу, которого мы едва знали, выстрелили прямо в спину, когда он убегал от патруля, проверяющего документы. Все вокруг спрятались за приподнятыми воротниками и поспешили по домам. Разве это не было коллаборационизмом? Притворяться, что ничего не случилось?
Еще были эти женщины – я уверена, что они не выдавали никаких государственных тайн и не строчили доносов. Они, наверное, просто хотели получить дополнительные пайки для своих семей; может, кто-то из них и в самом деле влюблялся. Я бы не осмелилась сказать это кому-то вслух, даже своим друзьям, но некоторые солдаты были вполне обычными и симпатичными.
Один из них однажды улыбнулся мне, и мое сердце забилось быстрее, я поспешила прочь. Не уверена, был ли причиной тому страх или восторг от мысли, что красивый мужчина мне улыбнулся.
В любом случае, наше правительство приказало нам сотрудничать. Они приказали нам вступить в сговор с Германией, чтобы вместе мы смогли построить более сильную, единую Европу.
Когда немецкие войска маршем шли по Елисейским Полям, папа повел меня посмотреть.
– Это исторический момент, – сказал он. – И мы должны увидеть его своими глазами.
Некоторые люди махали флагами, приветствуя высоких солдат, одетых в нарядную форму темного цвета. Другие молча стояли вокруг, прикусив губы. У папы не было флага, его лицо оставалось мрачным.
– Нам придется быть очень осторожными, – прошептал он мне на ухо.
А я не могла оторвать глаз от танков, грузовиков и солдат, не понимая, что я должна сейчас чувствовать и с чем именно мне надо быть осторожной. Но с того момента прошло уже четыре года, мне тогда было всего четырнадцать. С тех пор много всего произошло.
Глава 20
Жан-Люк
Париж, 29 апреля 1944 года
Жан-Люку не терпелось увидеть Шарлотту в следующую субботу. Он выиграл немного времени, проработав еще одну неделю в Бобиньи. Он знал, что девушка беспокоится о нем, и знал, что она будет ждать его около пекарни «Шторер» в шесть вечера в субботу. В этот раз он расскажет ей о своем намерении присоединиться к Маки. Может, захочет пойти с ним. Он верил, что ей хочется уйти из немецкого госпиталя, она хочет сделать что-то большее. Жан-Люк был уверен, что она отважная и смелая, просто еще не понимает, насколько. Это казалось возможным. Все было возможно – стоило только поверить. И Шарлотта помогла ему поверить. Она заставила его вспомнить времена, когда он был полон жизни и радости, когда мог позволить себе надежду.
В тот вечер Жан-Люк сидел в поезде до Парижа, прислонившись лбом к твердому холодному стеклу, и вглядывался в ночные пейзажи.
Пустые непаханые поля, оставленные на растерзание птиц, смотрели на него из темноты. От скота не осталось и следа – все съели боши, они любили есть бифштексы средней прожарки. Почему мы не постарались защитить свою страну? Теперь Франция разобщена и разделена, брат против брата. Когда эта война закончится, он знал, что придет время разбираться с этим, пострадают семьи.
Шарлотта стояла там именно так, как он себе представлял, разглядывая пустые витрины пекарни. Он замер, надвинул шляпу на лоб и стал наблюдать за девушкой. Руки были спрятаны в карманы пальто, от этого оно растягивалось по бокам и обтягивало фигуру, подчеркивая ее тонкую талию. Ноги голые. Ему было жаль девушек, у которых не осталось колготок. Мужчины хотя бы могли носить брюки. Шарлотта заправила непослушную прядь волос за ухо. Как ему хотелось сделать это за нее. А второй рукой схватилась за живот. Он догадывался, что она все время хотела есть, и его переполнила жалость. Если бы он только мог отвести ее в ресторан и смотреть, как она наслаждается полноценным обедом. Жан-Люк и сам был голоден, но на этот раз ему не удалось ничего припасти. Он сделал шаг назад, вытащил кошелек и пересчитал тонкие, потрепанные банкноты. Если бы ему не пришлось давать матери деньги в это воскресенье, тогда он мог бы оплатить ужин на двоих в кафе. Эта мысль обрадовала его. Один разочек, подумал он. Жандармы не будут беспокоить их в кафе, и они смогут как следует все обсудить.
Жан-Люк убрал кошелек в карман и пошел к ней навстречу. Она обернулась и посмотрела прямо на него. Он обнял ее и поцеловал в губы. Она, кажется, удивилась; ему передалось ее напряжение, и он отпрянул.
– Шарлотта, сегодня я веду тебя на ужин.
– Что?
Он убрал ее волосы и прошептал на ухо:
– Да, я тебя приглашаю.
Жан-Люк взял ее за руку и потянул за собой.
