Спустя несколько месяцев мама отправилась в Наварре-Бич, во второй «продолжительный отпуск» (на этот раз родители не разводились, а просто решили немного отдохнуть друг от друга), и мы с отцом снова остались вдвоем, только не в трейлере, а в доме с тремя спальнями. Я вернулся домой к установленному сроку – к полуночи. Как ни странно, отец не спал. Разговаривал по телефону. Я заглянул в отцовскую спальню.
– Да, мистер Фелкер, он только что пришел, – говорил он в трубку. – Сейчас я у него спрошу.
В спальне горел свет. Отец в нижнем белье сидел на кровати. Он зажал трубку плечом и посмотрел на меня:
– Чем сегодня развлекались, сынок?
Мне бы сразу все честно рассказать, но я решил, что выкручусь – перед тем, кто учил меня выкручиваться.
– Да так… Сходили с Бадом Фелкером в «Пиццу-хат», а потом он подвез меня домой.
– Вы за пиццу заплатили, сынок?
Отец давал мне возможность признаться во всем начистоту и избежать наказания за самое худшее – хуже, чем быть пойманным на озорстве, – за ложь. Но вместо этого, хотя мне и было ясно, что ему все известно, я уклончиво ответил:
– Кажется, да. Ну, я первым пошел к машине, потому что Бад должен был заплатить.
Я сам себе вырыл яму, из которой теперь было не выбраться.
Отец вздохнул, расстроенно поморгал и снова поднес телефонную трубку к уху:
– Мистер Фелкер, спасибо. Я с ним разберусь.
И положил трубку на рычаг.
Меня пробил пот.
Отец невозмутимо оперся ладонями о колени, поднял голову, поглядел мне в глаза и стиснул зубы.
– В последний раз спрашиваю, сынок. Ты знал, что вы крадете пиццу?
Мне бы сказать: «Да, папа, знал», – и все бы закончилось строгой отповедью за то, что мы попались по дури. Ну и попробовал бы ремня – собственно, за то, что попались. Но нет.
На мотне моих джинсов появилось крошечное мокрое пятнышко. Широко раскрыв глаза, я с запинкой произнес:
– Н-нет, сэр. Пап, я же сказал…
ХЛОП! Прерывая мою жалобную мольбу, отец вскочил с кровати и хлестнул меня рукой по лицу. Я упал – не от удара, а потому, что меня не держали ноги, внезапно ослабевшие от страха.
Я это заслужил. Заработал. Сам напросился. Хотел. И получил.
Я соврал отцу и разбил его сердце.
И дело было не в украденной пицце. Он и сам не раз воровал пиццу, и не только пиццу. Мне надо было сразу признаться. А я солгал.
Я стоял на коленях, рыдая от ужаса – так же, как когда-то мой брат Майк, но он рыдал из-за другого. Мне было стыдно. В отличие от Майка в амбаре, я был ссыклом, подлецом, рохлей. Трусом.
«Это не мой сын, Кэти, а твой», – звучало у меня в ушах.
Отец стоял надо мной.
– Официантка в «Пицце-хат» узнала Бада, нашла номер его телефона, позвонила ему домой и попросила его отца, чтобы тот велел ему на следующий день принести деньги за пиццу. Бад признался отцу, что это он решил умыкнуть пиццу, а ты просто его не остановил. Но ты мне солгал, сынок, сказал, что ничего не знал.
Он хотел, чтобы я поднялся, признал свою вину, посмотрел ему в глаза и принял положенное наказание. Но я этого не сделал.
Я струсил, начал оправдываться и канючить. Он молча смотрел на меня. По моим джинсам расплывалось мокрое пятно.
Отец, разъяренный моей бесхарактерностью, встал передо мной на четвереньки, как медведь, и начал дразнить:
– Ну-ка, засвети мне в морду! Даю тебе четыре попытки против моей одной. Ну же, не трусь!
Парализованный страхом, я не отреагировал. При одной мысли о том, чтобы ударить отца, руки стали картонными. Мысль о том, что он меня снова ударит, ужасала еще больше.
– Ну почему?! Почему?! – завопил он.
Не в силах ответить, я на коленях отполз в угол и сжался в комок. Отец встал и сокрушенно покачал головой, пытаясь понять, почему его сын вырос таким трусом.
Я часто жалел о том, что сделал и чего не сделал в тот вечер.
Отец предоставил мне возможность пройти ритуал взросления – стать мужчиной в его глазах, – но я перепугался, обоссал штаны и провалил испытание. Спасовал.
Часть вторая
Найди волну
1988 г., весна
Выпускной класс школы. У меня все было прекрасно: отличные оценки, работа, которая гарантировала мне сорок пять долларов в кармане, гандикап 4 в гольфе, звание «Первый красавец». Вдобавок я встречался с самой красивой девчонкой из нашей школы – и из соседней школы тоже. В общем, меня несла зеленая волна.
Крутой парень, который на вечеринках невозмутимо стоит у стены и курит, – это не про меня. На вечеринках я танцевал, охмурял девчонок и на всех концертах проталкивался в первый ряд, даже если приходил последним. Я старался изо всех сил. Я ловчил.
У меня был пикап-внедорожник. После уроков именно в нем я катался с девчонками по грязи[2 - «Кататься по грязи» в Восточном Техасе означает ездить по руслам высохших ручьев.]. К решетке радиатора я прикрутил мегафон и по утрам на школьной автостоянке прятался в кабине и вопил на всю округу: «Эй, поглядите, Кэти Кук сегодня в клевых джинсах! Классно выглядит!»
Всем нравилось. Все хохотали. Особенно Кэти Кук.
Я был своим парнем. Весельчаком. Всеобщим любимцем.
Однажды, проезжая мимо местного автодилерского центра, я увидел выставленный на продажу ярко-красный «ниссан 300-ZX».
У меня никогда прежде не было спортивной машины. Тем более со съемными панелями крыши.
Я подъехал к центру навести справки. Продавец очень хотел заключить сделку.
В обмен на свой пикап я получил ярко-красный «ниссан 300-ZX». Со съемными панелями.
Теперь у меня была красная спортивная машина.
Каждое воскресенье я полировал ее до глянца и наводил лоск на свою красавицу.
Я стал парковаться на третьей, обычно пустующей стоянке за зданием школы, чтобы мою новенькую машину случайно не поцарапали и не помяли.
Я знал, что девчонки заценят мою красную спортивную машину куда больше, чем обшарпанный пикап, а значит, заценят и меня. Поэтому каждое утро я пораньше заезжал на третью парковку, ставил машину и небрежно опирался на капот.
Крутой парень.
С крутой тачкой. С красной спортивной машиной.
Через пару недель я заметил перемены. Девчонки почему-то не спешили меня заценивать. Им почему-то было скучно смотреть, как я небрежно опираюсь на капот.
После уроков девчонкам было интереснее кататься по грязи с другими, чем рассекать по улицам со мной, в красной спортивной машине со съемной крышей.
И свиданий у меня стало меньше. Девчонки утратили ко мне интерес.
Я не понимал, в чем дело.
И в один прекрасный день до меня дошло.
Пропал пикап.
Пропали возможности стараться, крутиться и ловчить. Пропал мегафон. Пропало веселье.
А вместо всего этого я небрежно опирался на капот красной спортивной машины со съемными панелями крыши на третьей школьной парковке.
Я обленился, слишком часто смотрел в зеркало и думал, что моя красная спортивная машина гарантированно привлечет внимание ко мне самому. Ни фига подобного.
Обменяв пикап на красную спортивную машину, я сам себя перехитрил. Лоханулся.
На следующий день после уроков я поехал в автоцентр и обменял красную спортивную машину на свой старенький пикап.
На следующий день я, поставив машину на первой школьной парковке, охмурял девчонок в мегафон, а после уроков поехал с ними кататься по грязи.
И все пошло по заведенному.
И фиг с ней, с красной спортивной машиной.
ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ
Когда мне исполнилось восемнадцать, родители сказали: «Если ты еще этого не усвоил, то уже не усвоишь». В нашей семье восемнадцатилетие – знаменательный момент. Оно знаменует отсутствие правил. Отсутствие родительского надзора. Независимость. Свободу.
Я окончил школу и, как многие выпускники, не знал, что делать дальше. То есть я думал, что хочу поступить на юридический факультет и выучиться на адвоката, но полной уверенности в этом у меня не было. Тут маме пришла в голову замечательная мысль:
– Мэттью, ты ведь любишь путешествовать. Не хочешь стать студентом по обмену?
Я сразу же согласился:
– А что, интересно же! Приключения…
Мы обратились в местное отделение Ротари-клуба, который вел программу студенческого обмена, и выяснили, что как раз есть два места – одно в Швеции, а второе в Австралии. Солнце, пляжи, серфинг, Эль Макферсон, английский… Я выбрал Австралию. Меня тут же усадили за стол в конференц-зале Ротари-клуба, перед двенадцатью мужчинами в строгих костюмах. Они приняли и рассмотрели мои документы, все одобрили, а потом один из них сказал:
– Мы считаем, что ты станешь великолепным представителем штата Техас и всей нашей страны в далекой Австралии, и готовы отправить тебя в поездку, но сначала ты должен подписать вот эту бумагу – заявление, что домой ты вернешься только по истечении года.
Очень странно.
– Но я и собирался уехать на целый год.
– Все так говорят, – ответил он. – Дело в том, что каждый студент рано или поздно начинает тосковать по дому и возвращается раньше. А этого допускать нельзя, поэтому подписывай. Вот: «Я, Мэттью Макконахи, обещаю не возвращаться домой раньше срока, если только этого не потребуют семейные обстоятельства».
– Я не буду ничего подписывать, – возразил я. – Но готов дать вам честное слово, что не нарушу своего обещания и пробуду в Австралии полный год. – Я посмотрел ему в глаза. – Договорились?
