Каролина подошла ко мне, и я отвернулся. Внезапно осознал, что от меня, наверное, пахнет. Положив руку мне на плечо, она мгновение стояла молча. По этому жесту стало понятно, что уже все заметила.
– Ничего страшного, Андреас. Мне кажется, я тоже слегка обмочилась.
И только тогда я почувствовал злость. Яростное желание что-нибудь размозжить, разбить в пух и прах, снять напряжение, сковавшее болью мое тело. В дверях появился полицейский с моим пакетом в руках. Избегая его взгляда, я схватил пакет и, прикрывшись им, обошел прилавок и прошел в помещение для персонала. Рванул ручку. Чертов чулан. Чертов склад. Чертова ссаная кухня и совершенно отстойный стол в этом проклятом, ссаном ювелирном магазине, который надо бы стереть с лица земли. Найдя туалет, я заперся в нем, избегая своего отражения в зеркале. Сорвал ценники с темно-синих джинсов и зеленых трусов. Свои вещи затолкал на дно мусорной корзины. Натянул брюки, длинные штанины подогнул. Сполоснул лицо холодной водой и, когда удалось немного успокоиться, вернулся в торговый зал.
Мы возвращались в офис на полицейской машине. Каролина позвонила и рассказала, что произошло, поэтому коллеги встретили нас у дверей. Мы собрались на кухне. Все хотели услышать подробности об ограблении, и мы рассказали. Говорила в основном Каролина. Я достаточно быстро осознал, что ее переживания не совсем совпадают с моими воспоминаниями. Например, время. Последовательность событий. Все время, пока она рассказывала, я сидел и думал, в какой момент обмочился. Каролина этот эпизод не упомянула, а я поражался, сколько места он занял в моем собственном сознании.
Унижение.
Оказаться беспомощной жертвой чужого насилия.
Должен ли я был отреагировать по-другому? Физически я достаточно силен и натренирован, и грабитель по росту и весу не отличался от меня. Почему я не сразился с ним? Не перехватил пистолет, хотя мог дотянуться до него? Почему не пытался побороть грабителя? Я был единственным мужчиной, и только я мог с ним справиться. Может быть, я внушил себе это сам, но мне показалось, будто над столом повис незаданный вопрос. От других, не от Каролины.
– Полиция предложила психологическую помощь, если мы почувствуем, что в ней есть необходимость. Нам дали телефон горячей линии для жертв преступлений. Ты не хочешь позвонить, Андреас?
– Что?
– Обратиться за психологической помощью по горячей линии для жертв преступлений?
– Не знаю. Думаю, нет.
Один из коллег советовал позвонить. Другие полагали, что это уж слишком, и не понимали, чем нам могут помочь. Что случилось, то случилось. И ведь никто же не пострадал.
– Мне все равно кажется, что лучше поговорить с психологом или кем-нибудь еще, – настаивал один из коллег. – Я читал об этом. После таких переживаний может возникнуть посттравматический стресс, вроде так его называют.
Нам задавали вопросы. Раз за разом Каролина возвращалась к подробностям, о которых уже рассказывала. А я становился все более молчаливым. И все время сравнивал себя с Каролиной. Она поступила безупречно. Возможно, именно благодаря ее действиям я остался в живых. Я никак не мог отогнать вопрос, смог бы я сохранить такое же присутствие духа, если бы мы поменялись ролями. Ответа на этот вопрос я не знал. Может быть, я впал бы в ступор, как женщина за прилавком.
Внезапно я почувствовал, что соскучился по ?се и детям. Я инстинктивно вытеснял их из сознания, они не умещались рядом с такими мыслями. Взглянув на часы, я сказал, что мне пора домой, чтобы успеть отвезти Майю на тренировку. Каролина, поднявшись, обняла меня.
Как только я закрыл за собой дверь, меня охватило еще одно неприятное волнение: что скажут обо мне за глаза?
На полпути к метро я остановил такси. Меня довезли до станции Сальтшё-Дувнес, где утром я оставил машину.
Самым обычным утром.
Всего-навсего семь часов назад. Я долго сидел на водительском месте. Смотрел на старое здание вокзала и провожал взглядом электрички, каждые двадцать минут проносившиеся мимо. Люди садились на поезд и сходили с него, некоторые лица были знакомы мне по родительским собраниям в школе. Мне было просто необходимо посидеть и понаблюдать за привычным ходом событий. Вернуться к своему обычному состоянию, прежде чем воссоединиться с семьей. Спустились сумерки. Маленькая парковка постепенно пустела. «Я не могу рассказать об этом, – думал я. – По крайней мере, ?се и детям. Особенно детям. Я не имею права передать им этот страх. Отцы не должны, пасуя перед угрозой, беспомощно лежать под дулом пистолета и молить о пощаде. Отцы оберегают от зла. А ?са? Что из случившегося я смогу рассказать ей? Я же ее знаю, она вытянет из меня все подробности. Захочет в точности узнать, как все произошло, а потом будет возмущаться, почему это случилось именно со мной, и попытается, что-нибудь предпринять. А уже поздно. Ничего не поделаешь».
Я подумал о своих родителях. Как они все детство были рядом со мной, создавая чувство безопасности. Мы жили в таунхаусе в Эскильстуне. Папа работал учителем, мама – зубным врачом-гигиенистом, оба имели активную жизненную позицию и состояли в общественных организациях. Помню, как они старались сделать мир хотя бы немного лучше. Говорили, что все люди по сути своей добры. Что некоторые сбиваются с пути, но на это всегда есть свои причины. Я подумал об отце, о том, как он болел душой за своих учеников и часто с грустью повторял, что уже в школьные годы можно предугадать, кто из учеников достойно справится со взрослой жизнью. Ему было достаточно одной встречи с родителями трудного подростка, чтобы предсказать его будущее. И как отец убивался каждый раз, когда оказывалось, что он был прав. Мой отец – умный и добрый. Он всегда знал, что необходимо предпринять.
«Нет, я не могу рассказать. Мои дети имеют право на чувство безопасности, с которым вырос я сам».
В прихожей пахло чесноком и карри. По вторникам и четвергам готовит ?са, я готовлю по понедельникам и средам. Такое распределение обязанностей позволяет нам через день задерживаться на работе подольше.
– Привет! Ты вовремя! Через десять минут все будет готово.
Я зашел в ванную, снял одежду и, скомкав, затолкал ее в стиральную машину. На мгновение присев на корточки, я наблюдал, как барабан наполняется водой и делает оборот, а вещи постепенно намокают. Хотелось принять душ, но пришлось довольствоваться мытьем рук. Когда ?са крикнула, что ужин готов, я стоял и рассматривал свое отражение в зеркале. Влажными пальцами пригладил волосы, натянул спортивные штаны и пошел на кухню.
– Только что звонила твоя мама. У них в Малаге двадцать градусов тепла.
– Звучит прекрасно!
– И не говори. Думаю, нам тоже стоит переехать туда, когда выйдем на пенсию. Твоему отцу, похоже, намного лучше с суставами. Да, кстати, я подумала про эту услугу, о которой мы с тобой говорили, – продукты на неделю. – ?са поставила на стол миску с рисом и подошла к холодильнику. – Родители Элин говорят, что это очень удобно. В воскресенье вечером на дом доставляют ингредиенты и рецепты для пяти ужинов, а дома нужно иметь только некоторые базовые продукты типа молока, масла и муки. Правда, здорово? Вильям! Майя! За стол! – Бросив на меня быстрый взгляд, она открыла банку с соусом чатни, потянула на себя ящик стола и достала ложку. – Как думаешь?
– Ну да.
– Подумай только, как будет здорово избавиться от необходимости планировать меню на неделю. Я уж не говорю о том, сколько времени мы сэкономим на выходных, если не будем сами закупать все продукты на неделю вперед. Пора к столу.
Майя и Вильям уселись на свои места. ?са положила им рис. Мы неоднократно обсуждали, что детям пора самим накладывать себе еду, ведь одному уже исполнилось семь, а другой – девять, но мы как будто вечно торопимся, ни в чем не допуская промедлений.
До конца вечера я как-то продержался. Сделал уроки с Вильямом, вычистил компьютер Майи от вируса, развесил стирку, потом, чтобы подольше побыть одному, разложил чистое белье. Может быть, я был молчаливее, чем обычно, но, похоже, никто из членов семьи ничего не заметил. Когда дети уснули, ?са предложила вместе посмотреть фильм. Я сказал, что хочу лечь пораньше. Сослался на то, что мне надо перед сном почитать инструкцию по обновлению чертежной программы. Больше часа я лежал, уставившись в буклет и не прочитав ни единого слова, только периодически перелистывал страницы. Лишь когда ?са уснула, я отложил инструкцию в сторону и расслабился. Меня накрыла усталость. Этот день отнял все мои силы, и я жадно вдыхал воздух, словно запыхавшись. ?са лежала на спине, подложив руки под голову. Она касалась меня ногой явно не случайно.
Я перевернулся на бок и стал рассматривать ее, пытаясь дышать в унисон.
Моя жена, спутник моей жизни.
Внезапно все стало таким невероятным.
Я осторожно провел кончиком пальца по ее руке – ровное дыхание на секунду сбилось. Ведь я воспринимал нашу жизнь как данность. Мы встречались вечерами, засыпали в одной постели и вместе просыпались по утрам – все это было само собой разумеющимся. Я никогда не задумывался о хрупкости этого бытия, о том, что достаточно одного судьбоносного мгновения, чтобы все разрушить.
Меня охватило чувство глубокой благодарности. Я живу, и в моей жизни есть ?са и дети. Мысль о том, что я могу потерять их, невыносима. В этом свете мое решение утаить случившееся не выдерживало критики, казалось почти изменой. Пережитый страх нарушил мой внутренний мир, и если я не откроюсь ?се, она уже не будет знать, кто я такой.
Я провел пальцем по ее руке немного сильнее. Не хотел ее будить и все же хотел, чтобы она проснулась. ?са пошевелилась во сне, но потом ее дыхание вновь стало ровным. Я не мог больше лежать. Рывком встал с кровати и натянул на себя халат, а жена, несмотря на мои резкие движения, продолжала крепко спать.
На мгновение я задержался в дверях, надеясь на ее пробуждение.
Лампа в комнате Майи была погашена. Я включил свет в коридоре напротив, так, чтобы он освещал постель. Долго стоял и просто смотрел на спящую дочь. Потом зашел к Вильяму – он, как обычно, уснул с включенной лампой, и я присел на его стул у письменного стола. Вспомнил, как я проклинал время, когда пора было забирать детей из садика или с продленки. Как по утрам в выходные мне хотелось спать вместо того, чтобы проводить время с детьми. И как тешил себя мыслью, что когда-нибудь они станут старше, и мне уже не придется разменивать свою жизнь на спешку.
В нынешних обстоятельствах это казалось немыслимым.
Как многое я мог потерять.
Я вновь лег в постель с твердым намерением рассказать обо всем на следующий день.
Но я этого не сделал.
Утро прошло в обычной спешке, и на работе все было почти как прежде. За обедом мы с Каролиной лишь коротко обсудили случившееся. Потом опять вернулись к профессиональной беседе и остаток дня посвятили подведению итогов вчерашней встречи по проекту строительства отеля. Настроение налаживалось. Вечером дома я не нашел в себе сил, чтобы разбередить все заново. Так и промолчал.
А дни все шли.
Наверное, я стал чаще оборачиваться в метро и болезненно реагировать на внезапные громкие звуки. Но в целом я справлялся. Я смотрел на семью другими глазами и научился больше ценить моменты, которые проводил вместе с ними. Мы с Каролиной продолжали работать над чертежами отеля, заказчик был доволен, приближалась финальная стадия проекта. Поэтому мой срыв оказался полной неожиданностью. Это случилось в скором времени после окончания обеденного перерыва. Я сидел за чертежным столом. Каролина стояла немного поодаль и обсуждала с коллегой свою новую квартиру.
– Мне там очень нравится. Осталось только несколько полок повесить, а так все уже обставлено. Надо будет кого-нибудь попросить помочь мне прикрутить их. Эти проклятые каменные стены.
Ничего из сказанного ко мне не относилось. И все равно вызвало мое раздражение, на каком-то физическом уровне. Что-то обожгло меня внутри.
Каролина закричала через весь кабинет:
– Данне, ты не заедешь ко мне, чтобы помочь просверлить дырки в стене? Мне нужно повесить полку.
Ручка выпала у меня из руки. Не в состоянии остановиться, я повернулся к Каролине со словами:
– А почему ты сама этого не сделаешь? Надо всего-навсего дрель купить.
– У меня есть дрель.
– Так в чем проблема? Надо просто просверлить.
Я понимал ее замешательство. Каролина не понимала, шучу ли я. Внутри у меня нарастал гнев, а голос стал грубым и резким.
– Ну и что это за равенство? Почему ты сама не можешь повесить свою полку?
Всякое движение в комнате прекратилось, все замерли. Все внимание было приковано ко мне, и я вскочил со стула.
– Нет, меня это бесит! Все мужики – козлы, говорите? Ни постирать, ни убрать, ни обеда приготовить не могут. А сами-то что? Уж равенство, так равенство – и женщины тогда должны меняться, чтобы освоить то, что раньше делали только мужчины. А как иначе? А если бы я тебя попросил прийти ко мне домой и помочь мне погладить рубашки? Как бы ты к этому отнеслась?
Вокруг все затихло. Я слышал лишь удары своего пульса. Кто-то поставил кофейную кружку на мойку, я вздрогнул и весь передернулся: – Как тут вообще можно работать, ни фига не сосредоточишься!
Собрав в охапку чертежи, я засунул их в сумку.
– Как меня достало все это занудство!
С этими словами я покинул офис. И с тех пор не возвращался. Но время идет. Каролина шлет мне по несколько сообщений в день, а ?са скоро потребует, чтобы я пошел в поликлинику.
Никто, кроме меня, не знает, что произошло.
Никто никогда меня не поймет.
Эти глаза. От них словно ожог остался на сетчатке.
Его лицо скрыто.
Мое – обнажено.
Он всегда узнает меня при встрече, я его – никогда.
Будиль
Я начала грезить. Не мечтать о будущем, конечно, – я и раньше-то этого не делала, а сейчас уже поздно – нет, ночью я устремляюсь в незнакомые края и получаю необычные впечатления. Меня удивляет насыщенность этих снов. Здесь и пейзажи, которых я не видела наяву, и люди, которых никогда не встречала; как, спрашивается, они оказались в моем мозгу? Откуда все это?
Во сне я часто стою у воды. Вижу, как под водной гладью движутся крупные рыбы – иногда это просто огромные тени, а иногда в прозрачной воде можно различить каждую блестящую чешуйку. Иногда рыбы пугают меня, хотя я стою на суше, и им меня не достать.
Пробуждаясь по утрам, я некоторое время лежу в постели, пытаясь подвести итог ночным приключениям, и воображаю, будто они чего-то хотят от меня. По крайней мере, помогают отсеять все мелкое, отсечь ненужное, обтесав значимое.
На этой неделе я осознала нечто важное для себя. И помогли мне в этом не сны, а Интернет. Я ввела слово «смерть» в строке поиска и получила 5 670 000 результатов. Вероятно, этому не стоит удивляться, ведь рано или поздно она коснется всех. Ничто так не объединяет людей, как смерть, хотя немногие готовы это признать. Для меня это способ познакомиться с понятием, но прочитанное вызывает у меня растерянность. Я не смогла узнать себя в текстах, где тревога и страх смерти считаются бесспорными, и это подтолкнуло меня к самоанализу. Может быть, со мной что-то не так? Потому что я не боюсь. Я не верю ни в рай, ни в ад, а пустота, которую я ожидаю ощутить, когда все закончится, представляется мне скорее освобождением. В определенные периоды жизни такая перспектива меня даже радовала. Стремление к покою. Или, быть может, к свободе?
Я отношусь к типу людей, которые крайне редко думают о том, что ждет их после смерти. Этот вопрос никогда не интересовал меня, потому что ответа на него все равно не найти. Я думала: «будь что будет», – и сейчас вдруг понимаю, что многое в моей жизни было точно так же пущено на самотек. Будто необходимость активного участия в собственной жизни страшила меня больше, чем то, что ожидает впереди.
Очень сложно представить себе состояние небытия. Мозг отказывается осознавать его, но на самом деле это всего лишь логическая проблема, которая будет решена сразу, как только отпадет необходимость думать.
Может быть, к смерти привыкаешь, когда она неоднократно проходит мимо, совсем рядом. Когда уносит самых близких тебе людей. Конечно, были моменты, когда смерть заставляла меня опуститься на колени, но я вновь поднималась, и жизнь шла своим чередом. Так почему моя собственная смерть должна восприниматься иначе? Считать себя незаменимой было бы верхом высокомерия. Утверждать, что именно мое присутствие на этом свете необходимо. Если я никогда не тосковала по временам, предшествовавшим моему появлению на свет, почему я должна испытывать тоску по времени, которое наступит после моей смерти?
Нет.
Боль утраты ложится бременем на оставшихся в живых. Тех, кто должен восполнить пустоту. И как бы плохо Виктория ко мне ни относилась, из собственного опыта я знаю, что самое трудное – закрыть зияющую дыру за тем, чьей душевной близости тебе, положа руку на сердце, никогда не хватало. Поэтому я чувствую себя в долгу и беспрестанно ощущаю, как уходит время, но не знаю, что мне с этим делать.
С нашей последней встречи прошло две недели. Сколько раз я держала в руках телефон, а потом откладывала его в сторону, так и не позвонив. Я просто не могу подобрать слова.
Нет. Смерть сама по себе не пугает меня. Но при мысли о том, как я буду умирать, я начинаю задыхаться от бессилия. Все мои мускулы постепенно ослабевают.
Они перестанут действовать, один за другим, и наступит день, когда я окажусь на полном попечении других. И это страшит меня больше всего. Всю волю приходится собирать в кулак, чтобы не думать об этом.
Попросить о помощи – значит остаться в долгу.
А долгов у меня и так предостаточно.
Поэтому я приняла решение. Расспросив лечащего врача о возможных вариантах, я поняла, что имею право отказаться от терапии, поддерживающей жизнеобеспечение, но назначить лечение, которое ускорит мой конец, врач не может. Я не совсем понимаю, что она имеет в виду. Как я смогу отказаться, не имея возможности говорить? Язык и губы перестанут мне подчиняться задолго до моей смерти. Когда я не смогу больше глотать, меня будут кормить через зонд. Когда возникнут проблемы с дыханием, меня подключат к аппарату искусственной вентиляции легких. Когда я буду страдать от пролежней, запоров и сильных болей, мне будут давать болеутоляющие средства. И еще лекарства от тревожных состояний.
Но они не помогут мне умереть.
Я помню соседскую собаку. Которую выгуливала, притворяясь, будто она – моя. Когда собака заболела и жизнь стала для нее мучением, никто не сомневался, что ей надо помочь, усыпив. Такое решение рассматривалось как проявление любви. Я изнывала от тоски, а хозяева объясняли мне, что не прервать страдания собаки ради собственного утешения – эгоистично.
А с человеческой жизнью все по-другому. Когда тело отказывается бороться, его функции берут на себя различные аппараты, и каждая секунда продления жизни считается чрезвычайно важной, даже если она невыносима. Считается, что это вопрос принципа. Здоровые, мы имеем право распоряжаться своей жизнью, а за умирающих решение принимает общество. Мне это кажется странным. Каждый день я читаю новости об оптимизации здравоохранения и сокращении ресурсов. О том, как тяжелые больные месяцами ожидают лечения. Как на пределе возможностей трудятся медицинские работники, и как их угнетают недостаток времени и переполненные отделения, где пациентам приходится лежать в коридорах.
Так почему им непременно нужно поддерживать жизнь во мне?
Но с лечащим врачом я этими мыслями не делюсь. Когда стало понятно, что она мне не поможет, я начала осторожнее подбирать слова. Не хочу раскрывать свои планы тому, кто может помешать мне.
Потому что решение уже принято.
– Вы хорошо спите? – спросила меня врач, прервав повисшее на мгновение молчание.
– Нет, – ответила я, хотя на самом деле никогда так хорошо не спала, как сейчас, избавившись от храпа Кристера.
– Вам трудно уснуть или вы просыпаетесь по ночам?
– И то и другое.
Врач начала печатать что-то на компьютере.
