Из частного собрания Дж. С. Китинг, подарено в 1993 г.
Дар Фонда Китинг
Сладостные печали
Есть три тропы. Это одна из них
Бумага хрупка, даже когда сшита нитью и переплетена в ткань или кожу. Большинство историй, хранящихся в Гавани Беззвездного моря, занесены на бумагу. В книги, в свитки или, сложенные бумажными голубями, свисают с потолка.
Но есть истории еще более хрупкие, ибо на каждую, высеченную в камне, есть множество тех, что записаны на осенних листьях или вплетены в паутину.
Есть истории, обернутые в шелк, так что их страницы не рассыпятся в пыль, и истории, которые поддались времени, их фрагменты собраны и хранятся в урнах.
Они такие, непрочные. Не так выносливы, как их родня, которую пересказывают и заучивают на память.
И всегда есть те, кто стал бы смотреть, как пылает Александрия.
Они всегда были. Они всегда будут.
На это и существуют стражи.
Многие пожертвовали жизнью в этом служении. Гораздо больше тех, у кого жизнь отнята временем до того, как они расстались бы с ней, пойди дело иначе.
Редкий случай, когда страж не останется таковым до конца.
Страж значит сторож. Сторож – значит, лицо доверенное.
Чтобы доверять, сначала нужно проверить.
Проверка стража – дело долгое и многотрудное.
Самому вызваться в стражи нельзя. Стражей выбирают. Определяют, у кого есть задатки, и наблюдают. Очень, очень внимательно. Каждый шаг, что ни сделан, каждое решение, что ни принято, все подмечают невидимые судьи. Они только этим и занимаются, судьи, ничем больше, месяцы напролет, а иногда годы, прежде чем провести первое испытание.
Потенциальный страж знать не знает, что его кандидатуру рассматривают. Крайне важно, чтобы испытуемый был в неведении, только тогда получишь чистый, без примеси, результат. Многие испытания не воспринимаются испытуемыми как таковые, даже по прошествии времени.
Те кандидаты в стражи, которых отсеяли на ранних этапах, никогда не узнают, что их кандидатуры рассматривались. Пойдут себе дальше, найдут другие пути.
Большинство кандидатов отсеиваются перед шестым испытанием.
Многие не справляются с двенадцатым.
Самое первое испытание всегда проходит по одной схеме, будь то в Гавани или где-то еще.
Большая публичная библиотека. Маленький мальчик роется в книгах, тянет время до назначенной встречи с сестрой. Становится на цыпочки, чтобы дотянуться до полок, которые у него над головой. Он давно уже перерос детскую секцию, но пока недостаточно высок, чтобы добраться до любой полки.
Кареглазая женщина в зеленом шарфе – не библиотекарь, насколько он может судить, – подает ему книгу, и он смущенно кивает в знак благодарности. Она спрашивает, не окажет ли он ей, в свой черед, любезность, не приглядит ли вон за той книгой – и указывает на тоненькую книжку в коричневом кожаном переплете, которая лежит на ближайшем столе.
Мальчик соглашается. Женщина уходит. Минута за минутой мальчик продолжает осматривать полки, не выпуская коричневую книжку из виду.
Проходит еще несколько минут. Мальчик озирается, где же женщина. Смотрит на наручные часы. Ему самому скоро надо будет уже уходить.
И тут входит женщина и, ни слова ему не сказав, берет со стола книгу.
У этой женщины глаза тоже карие, и она тоже в зеленом шарфе. Она очень похожа на ту, первую, и все-таки это другой человек. Когда она поворачивается, чтобы с книгой уйти, мальчика охватывает смятение.
Он просит ее остановиться. Женщина оборачивается, на лице у нее вопрос.
Мальчик, запинаясь, говорит, что книга, которую она взяла, чужая.
Женщина улыбается и возражает на это, что они находятся в библиотеке, где все книги принадлежат всем.
Мальчик почти сдается. Теперь он даже не так уж уверен, что это не та женщина, ведь они очень похожи. И вообще, он опоздает на встречу, если задержится тут подольше. Ему проще отпустить ее с книгой.
Но он все-таки протестует. Объясняет, путано и многословно, что один человек попросил его за этой книгой присмотреть, пока он не вернется.
Наконец женщина сдается и отдает книгу маленькому взволнованному мальчику.
Он прижимает тяжко доставшийся ему приз к груди.
Он понятия не имеет, что прошел испытание, но все равно доволен собой.
Две минуты спустя возвращается первая женщина. На этот раз он уверен, что это она. Цвет ее глаз чуть светлей, рисунок на зеленом шарфе ярче, золотистые обручи узора взбираются по шарфу к ее правому уху, не к левому.
Женщина благодарит его за услугу, когда он протягивает ей тоненькую коричневую книгу. Потом она опускает руку в свою сумку, вынимает карамельку в обертке и прикладывает палец к губам. Мальчик засовывает конфету в карман. Он понимает, что такие вещи в библиотеке запрещены.
Женщина еще раз говорит “спасибо” и уходит с книгой.
Еще семь лет к мальчику никто напрямую с этим не обратится. Начальные испытания все примерно похожи на это, проверка на старательность, уважение, внимание к деталям. Судьи присматриваются, как человек реагирует на ежедневные нагрузки и на чрезвычайные обстоятельства. Взвешивают, как он отзывается на разочарование или на пропажу кота. Некоторых просят сжечь или как-то еще уничтожить книгу. (Уничтожить книгу, как бы отвратительна, оскорбительна или плохо написана она ни была, значит провалить испытание.)
Один провал – и кандидата вычеркивают из списка.
После двенадцатого испытания возможных стражей ставят в известность, что перед ними стоит вот такой вот жизненный выбор. Тех, что рожден не внизу, привозят в Гавань и поселяют в комнатах, о которых постоянные жители ничего не знают. Их обучают и экзаменуют разными способами. Проверяют на психологическую выносливость и силу воли. Испытывают на способность к импровизации и воображение.
Этот процесс укладывается в три года. Многих отсеивают. Другие сами по ходу дела уходят. Некоторые, но не все, приходят к выводу, что усердие и выносливость, пожалуй, важнее результативности.
Если они выдержали все три года, им дают яйцо.
Они освобождаются от подготовки и обучения.
Им только и нужно теперь, что вернуться через полгода с целым, неразбитым яйцом.
Эта стадия, стадия яйца, – решающая.
Из тех, кто уезжает с яйцом, возвращается не более половины.
Тех, кто вернулся, просят принести яйцо старшему стражу. Тот указывает на яйцо, и кандидат протягивает его на ладони.
Старший страж тоже протягивает руку, но вместо того, чтобы взять яйцо с ладони, своей рукой смыкает пальцы испытуемого вокруг яйца.
А потом сжимает сильней, и тогда кандидату волей-неволей приходится яйцо раздавить.
На ладони его только и остается, что раздавленная скорлупа и пыль. Мелкая золотая пыль, которая никогда не исчезнет, не смоется, а будет поблескивать даже десятилетия спустя.
Насчет хрупкости и ответственности старший страж не произносит ни слова.
Слова не нуждаются в том, чтобы их произносили. Все и так понятно.
Старший страж наклоном головы выражает свое одобрение, из чего следует, что кандидат достиг конца обучения и начала инициации, приобщения.
Почти уже готовому стражу, как только он прошел испытание яйцом, устраивают экскурсию, ознакомительный тур.
Начинают с Гавани, с уже знакомых пространств, а именно с часов в Сердце с их мерно раскачивающимся маятником, потом ведут вовне через главные холлы, через жилые помещения, через читальные залы вниз, в винный погреб и в бальный зал с его внушительным камином, который выше, чем даже самый высокий страж.
Затем им показывают те места, которых никто не видит, только стражи. Тайные комнаты, запертые комнаты, забытые комнаты. Они идут дальше, вглубь, где не бывает ни постояльцев, ни служителей. Зажигают принесенные с собой свечи. Видят то, что никто не видит. Видят то, что пришло раньше.
Задавать вопросы нельзя. Можно только смотреть.
Они обходят берега Беззвездного моря.
Когда тур завершен, кандидата в стражи приводят в комнатку, где пылает огонь и стоит один-единственный стул. Усадив, задают ему один-единственный вопрос.
Ты готов отдать за это свою жизнь?
И страж отвечает “да” или “нет”.
Тот, кто говорит “да”, остается сидеть.
Ему завязывают глаза, и руки завязывают за спиной.
Платье или сорочку распахивают так, чтобы обнажить грудь.
Невидимый художник с иголкой и пузырьком чернил раз за разом прокалывает ему кожу.
Меч, в три-четыре дюйма длиной, вытатуирован на груди всех стражей.
Рисунок меча всегда неповторим. Его придумывают специально для данного стража. Есть совсем простые, но другие, затейливые и изукрашенные, в мелких деталях выполняют черными чернилами, сепией или золотом.
Если случится, что кандидат в стражи ответит вдруг “нет”, то меч, который был сочинен для него, занесут в каталог и никогда не выколют на чьей-то еще коже.
Немногие отвечают “нет” – после всего, что увидели. Очень, очень немногие.
И тем, кто сказал “нет”, тоже завязывают глаза и так же завязывают за спиной руки.
Длинная острая игла мгновенно пронзает сердце.
Это не самая болезненная из смертей.
Тут, в этой комнате, уже поздно искать другую тропу, поздно после всего, что было. До того они еще могли выбрать, стать стражем или нет, но из этой комнаты иного выхода нет.
По внешности опознать стража нельзя. Стражи не носят ни мантии, ни мундира. Их обязанности постоянно меняются. Большинство остается в Гавани, но есть и те, кто скитается поверху, невидимый, незаметный. След золотой пыли на ладони ничего не значит для тех, кому не внятно ее значение. А меч-татуировку легко скрыть.
Может показаться, что они ничему не служат, но это не так.
Они знают, чему служат.
Что они охраняют.
Они понимают, кто они, и только это имеет значение. Они понимают: быть стражем – это быть готовым к смерти. В любой момент.
Быть стражем – значит, носить смерть на груди.
Закери Эзра Роулинс стоит в коридоре и смотрит на обрывок тетрадного листка, когда из гостиной появляется Кэт, снова в своих многослойных зимних одежках.
– О, ты еще здесь! – замечает она.
Закери складывает бумажку и кладет ее в карман.
– Кто-нибудь говорил тебе, что ты на редкость наблюдательна? – интересуется он. Кэт шлепает его по руке, и он кается: – Да, заслужил!
– Слушай, мы с Лекси собрались выпить в “Грифоне”, хочешь с нами? – Через плечо она показывает на театроведку с разноцветными дредами, которая надевает пальто.
– Конечно, – отвечает Закери, поскольку расписание работы библиотеки не позволяет ему ринуться туда прямо сейчас и разобраться с листком, который у него в кармане, а в “Смеющемся грифоне” подают отличный “сайдкар”, коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока.
Сквозь снегопад они втроем преодолевают расстояние от кампуса до центра города, где на коротенькой улочке сосредоточены бары и рестораны, сияющие на фоне ночного неба, а ветви деревьев, окаймляющих ее, все в ледяных шубах.
Они продолжают разговор, начатый во время занятия, так что Кэт с Лекси, чтобы ввести Закери в курс дела, плавно переходят к рассказу о предыдущей дискуссии и в тот момент, когда они добираются до бара, объясняют ему, что такое созданный для определенного места, взаимодействующий именно с ним, с этим местом, так называемый “сайт-специфик” спектакль.
– Ну, не знаю, я не большой спец по участию публики, – говорит Закери, когда они усаживаются за угловой стол.
А ведь он и позабыл, как ему нравилось в этом баре, с его потемневшим деревом и неприкрытым светом лампочек Эдисона, ввинченных в разномастные древние патроны.
– Да я и сама терпеть не могу, когда публика вмешивается, – уверяет его Лекси. – Нет, тут скорей речь о самостоятельности, человек сам решает, куда он пойдет, куда влечет его сердце и на что ему хочется посмотреть.
– В таком случае, как можно быть уверенным в том, что каждый, кто пришел на спектакль, увидит всю историю целиком?
– Гарантии никакой нет, но если позаботиться о том, чтобы там было, что смотреть, есть надежда, что зритель и сам сумеет понять, что к чему.
Они заказывают коктейли и половину всех закусок, которые есть в меню, и Лекси рассказывает о своем дипломном проекте, в котором разрабатывает, помимо прочего, идею, согласно которой зрителям предлагается разгадывать подсказки и, следуя им, переходить от площадки к площадке, если они хотят увидеть все фрагменты спектакля.
– И кто после всего этого поверит, что она не геймер?! – вопрошает Кэт.
