Через пять секунд он уже висел на телефоне; впрочем, сам разговор продолжался полминуты. И под конец разговора Малколм реагировал исключительно односложно: «О!», «Так», «Да».
Я смотрела то на него, то в коридор, ведущий в комнату Фредди, и снова на него. С виду Малколм все тот же, что и двадцать пять лет назад. А познакомились мы с ним и того раньше. У него все то же угловатое лицо, зачастую лишенное каких бы то ни было эмоций; те же квадратные прямые плечи, словно он готовится принять сокрушительный удар мяча и тут же отбить этот мяч обратно с не менее сокрушительной силой; те же светло-русые волосы, волнами обрамляющие лицо, хотя на висках и в углублении под затылком уже мелькает седина. А вот стекла в очках, которые он носит, стали за последние четверть века гораздо толще. В остальном же Малколм совершенно не переменился.
Хотя, должно быть, переменилась я сама, ибо теперь, когда я на него смотрю, я не вижу ничего такого, что можно было бы любить.
– Нам необходимо это уладить, – быстро сказала я, заметив, что Малколм перестал разговаривать по телефону и двинулся на кухню. – Немедленно.
Я была настроена решительно и загнала его в угол, но он повернулся ко мне спиной, делая вид, что пытается оттереть со столешницы какое-то грязное пятно.
– Малколм! Ты слышишь? Нам необходимо немедленно все уладить.
Я выросла в семье людей тихих и спокойных, где мужчины и женщины никогда не орали друг на друга за воскресным обедом, не пытались с помощью крика доказать собственную правоту и неправоту оппонента. Напряженные ситуации, конечно, возникали, но их всегда старались разрешить мирно, контролируя себя, стремясь сберечь собственные и чужие нервы.
А вот гробовое молчание Малколма меня отнюдь не успокаивало. Это была какая-то непробиваемая каменная стена, исполненная угрожающего насилия, вызывающая раздражение и дающая слишком много возможностей для самых неприятных размышлений и предположений.
Когда он все же сподобился мне ответить, голос его звучал почти неслышно.
– Мы ничего не будем улаживать, Елена.
То, что он назвал меня полным именем, должно было, видимо, означать, что разговор окончен. Но мне на это было наплевать.
– А если бы это был ребенок президента? Или сенатора? Неужели ты хочешь сказать, что и они бы смиренно смотрели, как их ребенок садится в желтый автобус через каких-то два дня после оглашения результатов теста?
Это явно его задело. Он прищурился.
– Случаются и отступления от правил.
– Нарушения правил, ты хочешь сказать?
– Нет, Елена, всего лишь отступления. Наше государство ко всем детям относится одинаково.
Я налила себе полный стакан вина – до самой верхней кромочки, – залпом выпила почти все, разве что на дне осталось чуть-чуть. Возможно, хмель поможет мне стать храбрее? А может, я хочу впасть в бешенство и наконец дать Малколму понять, как я его презираю?
– Хватит с меня твоих дерьмовых рассуждений об «одинаковом отношении ко всем детям»! – рявкнула я.
И в этот момент на кухне появилась Энн с плошкой растаявшего мороженого, которое превратилось в весьма неаппетитную жижу.
– Что происходит? – тут же поинтересовалась она. – У вас, ребята, очередная супружеская ссора?
В ответ она получила кислую улыбку от отца и преувеличенно тяжкий вздох от меня.
– Мы уезжаем! – вдруг решительно заявила я. Пусть Малколм сам разбирается, кто это «мы» и куда «уезжаем».
– Что?! – Энн была явно изумлена. – И куда это мы уезжаем? – И она, не дожидаясь моего ответа, завопила: – Да у меня через две недели вечеринка! И математический клуб! И финал соревнования адвокатских команд! И…
Я резко прервала ее:
– И ни в какую государственную школу-интернат твоя сестра не поедет. Точка. Конец абзаца.
Энн так и застыла с открытым ртом; нижняя челюсть у нее слегка двигалась, но изо рта не вылетало ни звука.
– Ступай в свою комнату, Энн, – велел ей Малколм и повернулся ко мне. Я почувствовала на плече тяжесть его руки, но то было не ласковое прикосновение, а сдерживающие оковы. – Ты хотя бы имеешь представление, Эл, какая мне грозит опасность, если мы вздумаем сейчас уехать? Ведь я в первую очередь должен показывать пример остальным. Я все-таки не расклейщик афиш со сводом необходимых правил. Я работаю в Министерстве образования, будь оно трижды проклято!
– Я имела в виду только себя и девочек.
В ответ на мое пояснение Малколм взорвался чем-то более всего похожим на лай. Впрочем, это, возможно, был просто саркастический смех.
А затем куда более спокойным, но куда более опасным тоном он заявил:
– Я не позволю тебе никуда увезти мою дочь.
Мою дочь. Единственное число.
– Ты ведь не хочешь, чтобы Фредди здесь оставалась, верно? – сказала я. – Ты вообще больше не хочешь ее видеть. Она тебе не нужна.
Малколм не ответил. Но это его молчание на самом деле означало очень многое.
Я сбросила с плеча его руку и одним глотком допила оставшееся в стакане вино. Малколм быстро на меня глянул, и я тут же налила себе еще, снова выпила и налила еще, так что в бутылке практически ничего не осталось.
– А тебе известно, Малколм, какие неприятности грозят нашей семье, если ты все это не уладишь?
Но я и сама чувствовала, что эти мои слова лишены должной силы, и Малколм лишь улыбнулся в ответ.
Глава четырнадцатая
Оставив Малколма на кухне – пусть немного покипит в одиночестве, – я поднялась в комнату Фредди со своим стаканом вина и целой горой мороженого в плошке – шоколадного, ванильного и земляничного. Ах, если б это было так легко – просто взять и уехать! Просто выйти за дверь, прихватив с собой несколько чемоданов, кредитную карту и ключ от «Акуры». Ну и Фредди с Энн, разумеется.
Увы, в наши дни ничего этого так просто не сделаешь. Я и заметить не успела, как компания «Достойная семья» создала множество самых разнообразных препятствий, которые стали настоящим испытанием для моего оптимизма. Или моей глупости. Кто знает? Вполне возможно, оптимизм и глупость – это родные брат и сестра.
Заголовки газет за прошедшее десятилетие ярко вспыхивали у меня перед глазами в темноте коридора.
Выступление учащихся против введения трехуровневой системы в школах
Стремительный рост разводов – суды увеличивают время, отведенное для раздумий
Время быть благодарными – высказываются дети!
Преподаватели и работники сферы образования рады росту рабочих мест (по страницам журнала «Новые исследования»)
Страна семимильными шагами движется к новому уровню благополучия
Показатели Коэффициента более чем за век
Пренатальный Q-тест плюс свобода репродукции равны информированному выбору для женщин!
Дай дорогу, Китай! Америка воспарила, подобно орлу в поднебесье
И так далее, и тому подобное.
Никто больше не помнил, в каком ужасном все было состоянии, когда мы ткнулись носом во второсортную экономику, а ученые степени и дипломы колледжей стали совершенно бесполезными и стоили не больше того искусственного пергамента, на котором были напечатаны; когда обучение в начальной и средней школе буквально загнивало, годами существуя в обстановке анорексичных бюджетов, переполненных классов и бастующих учительских профсоюзов. Наверное, хорошо было бы сейчас всем об этом напомнить.
Именно тогда-то и стал выходить и пользоваться популярностью ежемесячный бюллетень «Проблемы образования» под руководством Мадлен Синклер. А набирающая силу пропаганда генетических тестов Петры Пеллер помогала заглушить любые страхи, прежде чем они вскипят и пустят пену. Невероятно активизировалась и компания «Достойная семья», без конца организовывавшая всевозможные собрания и обращения к общественности: Неужели вам хочется вернуться назад? Чтобы вокруг снова было полно родителей-одиночек, а дети весь день бегали без присмотра, повесив на шею ключ от квартиры? Неужели вы хотите, беспокоясь о будущем ваших детей, оплачивать будущее детей других родителей? Эта компания вечно направляла и подталкивала тех, кому могло захотеться неких перемен, кто имел собственное представление о том, как далеко мы зашли, участвуя в этой игре, и не понимал толком, насколько вообще мы в эту игру заигрались.
Если всей этой пропаганды оказывалось недостаточно, то имелись и другие побудительные мотивы, так что игра все продолжалась. Вряд ли кому-то было известно об этом лучше Мойры Кэмпбелл, которая жила через два дома от нас.
Дом Мойры был виден мне из окна спальни Фредди. Свет у них на крыльце так и не горел; он перестал гореть несколько месяцев назад, и тогда же за окнами погасло голубое свечение телевизора – это случилось, когда тот автобус приехал, чтобы забрать обоих сыновей Мойры. С тех пор примерно раз в неделю Мойра выходила из дома, чтобы проверить почтовый ящик, а каждую субботу с утра ее автомобиль выкатывался из гаража и исчезал в дальнем конце улицы. Но уже через час возвращался обратно. Я догадывалась, что, скорее всего, по субботам Мойра попросту закупает продукты, но уверена в этом не была. Во всяком случае, с продуктами я ее никогда не видела.
И мистера Кэмпбелла там больше не было видно. В прошлом году он оттуда съехал и с тех пор не появлялся.
Они вечно ссорились, эти Кэмпбеллы. И вечно под шумок смывались с вечеринок, устраиваемых соседями, или попросту их не посещали под тем или иным предлогом. То у Мойры заболела голова; то Мойра, к сожалению, очень поздно возвращается домой с работы; то Мойре пришлось уехать из города по семейным обстоятельствам. Предлоги бывали самыми разнообразными, но причина всегда одна и та же: брак Мойры и Шона Кэмпбелл особой крепостью не отличался, так что социализировалась эта супружеская пара плоховато. Правда, какое-то время они старательно изображали успешную семейную жизнь; Шон старался как можно больше бывать дома, как и подобает любящему мужу и отцу, но даже тогда на нашей улице ходили сплетни, что они тщетно пытаются склеить свой брак хотя бы ради детей. А когда Шон все-таки ушел из семьи, Мойра продолжала вывешивать на веревку во дворе его выстиранное белье – несколько пар боксеров, несколько маек, ну и еще кое-что по мелочи. Вполне достаточно, чтобы сохранить иллюзию нормальной семейной жизни.
Однако эта иллюзия оказалась весьма недолговечной; вскоре сотрудники органов опеки и представители компании «Достойная семья» – в основном это были вооруженные планшетами женщины в серых формах и с серыми лицами – начали посещать соседей Кэмпбеллов, терроризируя людей всевозможными вопросами. А через месяц приехал тот серый микроавтобус, и мальчики Мойры, держа в руках по чемодану, сели в него, а Мойра, стоя на крыльце, сыпала проклятиями и угрозами в адрес тех серых женщин.
– У нас все было отлично! – кричала она. – Один родитель ничуть не хуже, чем два!
Но компания «Достойная семья» с ней была не согласна.
Мойра обратилась в суд. Она обращалась туда не один, а целых три раза. Но в итоге ей пришлось самой себя защищать, потому что ни один адвокат за ее дело браться не захотел. Во всяком случае до тех пор, пока она будет оставаться матерью-одиночкой. Собственно, Мойра проиграла еще до того, как начались слушания в суде.
– Они мне заявили: надо вам подыскать себе более достойного мужа, который будет способен давать свидетельские показания в вашу пользу, – рассказывала она мне после своего третьего обращения в суд. – Можешь себе представить? Подыскать «более достойного мужа»! То есть, согласно их представлениям, он должен больше зарабатывать, реже брать бюллетени в течение года и иметь высокий Коэффициент. Да я даже своего бывшего мужа найти не могу, не говоря уж о том, чтобы заставить его в суд явиться! Гребаные законы!
Я тогда очень сочувствовала Мойре. А теперь, пожалуй, сочувствовала ей еще больше, понимая, что Малколм, который зарабатывает в два раза больше меня и в два раза реже опаздывает на работу, всегда будет для наших детей «более достойным» родителем. Получается, что большинство мужчин всегда «более достойны» – даже те, для кого понятие «достойный» абсолютно не годится.
И вот теперь я сидела в комнате Фредди с вином, которое мне пить не хотелось, и мороженым, которое она, по-моему, есть не собиралась, и мысль об отъезде несколько восхитительных секунд змеей вилась у меня в голове, а потом исчезла, сменившись безнадежным вопросом: как долго мне самой удалось бы в таком случае пользоваться всевозможными отговорками? Месяц? Год? Да нет, скорее всего, меня уже к концу недели вывели бы на чистую воду. Мой Коэффициент, естественно, потерял бы несколько единиц, и я наверняка лишилась бы работы.
А это повредило бы Энн. Ведь главное в Коэффициентах то, что они, по всей видимости, могут наследоваться.
Малколм, впрочем, вполне мог бы разрулить эту ситуацию. Он имеет доступ к базам данных и мог бы подделать показатели Фредди. И к тому времени, как в понедельник утром возле нашего дома появился бы желтый автобус, чтобы забрать Фредди, у нас бы имелся свеженький набор оценок ее Q-теста – скажем, 8 с хвостиком.
Эту фантастическую мысль я обсасывала целую минуту. Потом, вздохнув, сказала Фредди:
– Ну, маленькая мисс, тебе, пожалуй, все-таки спать пора.
– Побудь со мной еще немножко, мамочка!
Я крепко ее обняла, и лицо ее сразу просветлело, но чувствовалось, что радостный свет в ее глазах надолго там не задержится.
– А завтра мы поедем в гости к Оме и Опе, да? – Мои родители просто с ума сойдут, когда я им все расскажу. Они всегда ненавидели Малколма, а к завтрашнему дню их ненависть еще во много раз усилится. Может быть, не до такой степени, как у меня, но тоже достаточно.
Я немного приглушила свет, и Фредди тут же стала устраиваться поудобней, прильнув к моему плечу и улыбаясь.
Она заснула почти мгновенно и сразу как-то отяжелела, привалившись к моему боку. Из-за двери доносилось бормотание телевизора, это Малколм смотрел очередную часовую передачу C-SPAN[12 - Американская сеть кабельного и спутникового телевидения.]. На мой взгляд, это была просто какая-то мешанина из слов, точно знаками препинания отмеченная упоминаниями о Q-показателях, и эти Q выделялись как-то чересчур отчетливо.
Я чувствовала, что снова будут сниться те же отвратительные сны с танцующими буквами «Q», длинные хвосты которых, описывая округлые арки, способны дотянуться до чего угодно. И внутри каждой такой арки, образованной загнутым хвостиком буквы «Q», я видела ребенка, тинейджера, взрослого человека.
Я видела, как они задыхаются, как этот хвост их душит. Я видела их прямо перед собой, и в ночной тишине меня терзала мысль: а что, если Фредди тоже их видит?
Глава пятнадцатая
Когда я проснулась, в постели рядом со мной оказался не Малколм, а Фредди. И она своими длинными, как у всех детей ее возраста, руками и ногами крепко обвила меня, словно осьминог щупальцами. Я открыла глаза и поняла, что нахожусь не в своей постели, на стенах вокруг бордюр из розовых цветов. Значит, я так и уснула в комнате Фредди?
– Мам? – Голос у нее был сладкий со сна.
Я обожаю ее такой – спокойной, расслабленной, еще не думающей о том, что тревоги вот-вот обрушатся на нее всей своей тяжестью.
– Да, куколка?
– А мы точно сегодня поедем к бабушке с дедушкой?
Я прижала ее к себе и закутала нас обеих в ее розовое одеяло, как в кокон.
– Точно.
– А Энн поедет? – Теперь она заговорила шепотом. И сладкая сонная хрипловатость исчезла из ее голоса. В нем зазвучали нотки страха и тревоги – точно иглы, спрятавшиеся в вате.
– Не знаю, может быть, и нет. – Определенно нет. Малколм наверняка постарается оставить Энн дома и станет всячески доказывать ей, что она лучше всех. Его Дочь Номер Один. – В любом случае давай встанем, оденемся и в путь, хорошо? Мне бы, правда, еще душ принять.
Я выбралась из-под одеяла, и рука Фредди тут же стиснула мое запястье.
– А ты не можешь принять душ в моей ванной? И что-нибудь спеть?
– Да, детка, конечно, могу.
Сделав воду погорячей и расчесывая мокрой щеткой волосы, которые как-то чересчур отросли и уже начали меня раздражать, я принялась напевать некое попурри из песен Битлов. В основном из их старых песен, написанных еще до того, как наркотики и мистицизм превратили Великолепную четверку в самый обыкновенный гребаный квартет. Старые их песни я знала наизусть, и слова слетали с языка сами собой, что было очень кстати, потому что одновременно я сочиняла, что мне сказать родителям, когда мы к ним неожиданно заявимся. А заодно пыталась прикинуть, хватит ли у меня пороха потом не вернуться домой.
