– Хотите, чтобы я прочел Видуй[4 - Видуй – исповедание грехов.]? – осведомился Эйб.
– За что ей просить искупления? – резким голосом спросила Эстер. – Ей двадцать. Моей девочке всего двадцать.
– Эстер, – тихим, сдавленным голосом произнес Джозеф. Эйбу он сказал: – Пожалуйста.
Эйб начал читать, и Эстер заревела прямо в мокрый шелк купального костюма Флоренс. Ей представилось, как буквы иврита плывут по воздуху и сплетаются вместе, окутывая Флоренс невидимым покрывалом и охраняя ее. Когда Эйб приступил к Шма[5 - Шма (Шема) – три известных отрывка из Торы о единственности Бога, любви к нему, верности его заповедям.], Джозеф присоединился к нему.
– Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад. Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один. Как много раз Эстер слышала эту молитву? Тысячу? Больше? Задумывалась ли когда-либо о ее значении? Джозеф был ближе к старым традициям, Джозеф вырос в маленьком штетле в Лаккенбахе, где возможностей недоставало, а еврейских законов водилось в избытке.
Женщин не обязывали читать Шма, но через некоторое время Эстер тоже начала сквозь слезы бормотать слова. Возможно, что произнося молитву на этом пляже в этот день, Эстер сможет защитить дочь от неизвестности, которую не может видеть и даже представить. Она прошептала:
– Адонай элоэйхэм. Адонай элоэйхэм. Господь – Бог ваш.
* * *
Пока женщины Хевра Каддиша проводили ритуал техора, омывая тело Флоренс и одевая его в тахрихим[6 - Тахрихим – похоронная одежда.], который принесли по случаю, Эстер и Джозеф сидели на диване в передней Похоронного дома Рота и беседовали с ребе Леви.
Ребе, которого конгрегация наняла пять лет назад, едва ли был достойным. Он походил на раввина своей седеющей бородой и очками на самом кончике носа, но по мнению Эстер, его более волновала успешность денежных сборов конгрегации, нежели духовность ее членов.
Ребе Леви предложил найти Флоренс шомера[7 - Шомер – охранник (ивр.).] – члена общины, который проведет с телом ночь, – но Джозеф и слушать не захотел, что они оставят дочь с чужими.
– Это будет длинная ночь, – выразил сомнение ребе. – Вы уверены?
– Я ее отец, – сказал Джозеф, и это простое объяснение заставило Эстер почувствовать гордость, что она вышла за него замуж, что выносила детей, которые сделали эти три коротких слова истиной.
Эйб Рот прошелся по шкафам похоронного дома и вернулся с темно-серым пиджаком и норковой накидкой. Он передал пиджак Джозефу, который оставил его лежать на коленях. Затем он накинул пахнущую нафталином норку на плечи Эстер. Она поблагодарила его и невольно задрожала. Впервые она осознала, что все еще одета в купальный костюм.
Ребе Леви спросил у Эстер, приедет ли из Филадельфии ее семья, и она ощутила нарастающее раздражение. Ее отец умер десять лет назад, а мать – три года назад. Ребе много раз читал по ним Кадиш.
– Нет, – отрезала она без дальнейших разъяснений.
– Подойдет ли вам послеобеденная служба?
Эстер посмотрела на Джозефа, от которого обеим дочерям достались ярко выраженные скулы. Они были к лицу Флоренс, но Фанни делали слишком серьезной, даже в детстве.
Она прошептала имя Фанни. Неужели впервые после смерти Флоренс она хотя бы мельком подумала о живой дочери?
– Джозеф, – сказала она громче. – Фанни.
Джозеф потер руками виски, будто не мог больше воспринимать новую информацию.
Нельзя было проводить похороны. По крайней мере, публичные.
– Фанни нельзя знать.
– Фанни не в порядке? – спросил ребе.
Он знал о ее прошлогодней потере. Большая часть общины была в курсе. Фанни доносила ребенка почти до родов, и многие женщины в общине так или иначе уверяли ее, что форма живота указывает на мальчика. Кейн хоре[8 - Кейн хоре – буквально: «Нет сглаза!». Аналог «тьфу-тьфу-тьфу» и постучать по дереву.]. Ребенок действительно оказался мальчиком, но это не облегчило возвращение Фанни в храм на большие праздники.
– Фанни снова ждет ребенка, – объяснила Эстер, чувствуя, как закипает кровь. – Она уже две недели лежит в больнице Атлантик-Сити. – Она точно упоминала это в его присутствии. Даже если и не упоминала, наверняка говорил кто-то из женщин комитета.
– Когда ожидается ребенок? – спросил рабби.
– Не раньше августа.
– И вы хотите не сообщать ей?
Эстер посмотрела на Джозефа.
– Мы не можем подвергнуть ее опасности потерять еще одного ребенка. – Муж продолжил поглаживать лицо с отсутствующим взглядом. – Ты согласен, Джозеф? Джозеф?
– Что? – наконец переспросил он.
– Что мы не можем рассказать Фанни. Ее беременность и так слишком опасна.
– Ваше предложение очень сложно осуществить, – заявил ребе, для поддержки выискивая взглядом Эйба на другом конце комнаты.
Эстер представила все возможные ситуации, когда Фанни могла бы узнать о смерти сестры. План не был лишен риска. Но еще рискованней казалось сообщить Фанни правду.
– Во время шива[9 - Шива – недельный траур в иудаизме для родственников первой степени родства.] мы обращаемся к внутреннему я, чтобы пережить утрату. Но мы также приглашаем общину, потому что траур невероятно одинок, а наши друзья и семья могут предложить поддержку. – Ребе Леви продолжал говорить, хотя Эстер давно перестала слушать.
– Который час? – перебила она.
Ребе взглянул на карманные часы.
– Половина девятого.
– Эйб, я могу у вас здесь где-то позвонить?
Тот махнул в сторону холла.
– Телефон в моем кабинете.
Джозеф схватил Эстер за руку, когда она встала.
– Бубала?
– Я позвоню Сэмюелю Броди из «Пресс», – сказала она. – Нельзя, чтобы это попало в газеты.
* * *
Было поздно, когда ребе Леви высадил Эстер у квартиры, но даже в темноте она узнала молодого человека, сидящего на ступенях крыльца.
– Вы знаете его? – спросил ребе.
– Да.
Ребе не стал глушить мотор, только обошел машину, открыл Эстер дверцу и помог выйти.
– Я заеду за вами завтра в два.
Она кивнула, не в силах отвести глаза от Стюарта, все еще одетого в форму ППАС. Когда он встал, на его лицо упал свет уличного фонаря, и она увидела, что мужчина плакал.
Машина ребе отъехала, и Эстер жестом показала Стюарту, чтобы он снова сел. Затем она опустилась рядом:
– Анна и Гусси наверху?
Он покачал головой.
– Анна открыла мне дверь. Я не верил, пока не увидел ее лицо.
– Как Гусси?
– Не понимает, думаю.
Дружба Флоренс и Стюарта всегда вызывала у Эстер какие-то странные чувства. По ее опыту мальчишки вроде него, чьи отцы владели отелями на Набережной, а не магазинами к северу от Арктик-авеню, уезжали в колледж – и обычно в те учебные заведения, которые они с Джозефом бранили. Учебные заведения вроде Принстона и Йеля, которые в последние несколько лет установили жесткие квоты и новые стандарты приема студентов, чтобы в классах не было слишком уж много евреев. То, что Стюарт вместо этого вступил в Пляжный патруль Атлантик-Сити и начал строить тренерскую карьеру, казалось Эстер скорее попыткой вывести из себя его отца. Он стоил того, чтобы выводить его из себя, – отель «Ковингтон» был одним из тех, что не принимал евреев, – но иногда Эстер задумывалась, не стала ли дружба Стюарта с Флоренс еще одним способом взбесить родителя.
Именно Стюарт убедил Флоренс подать документы в Уэллсли. Он даже написал от ее лица письмо тренеру Уэллсли по плаванию, мисс Клементине Диркин. Оказывается, Диркин была кумиром Женской ассоциации по плаванию, и Стюарт настаивал – довольно убедительно – что Флоренс должна пойти в колледж, где женщин не ограничивают соревнованиями по синхронному плаванию, как часто случалось. В Уэллсли, обещал он, Флоренс не просто примет участие в соревнованиях на 400, 800 и 1500 метров, но и завоюет в них медали.
Конечно, не Стюарт научил Флоренс плавать, а Джозеф. Но в последние шесть лет, с тех пор, как Флоренс вступила в клуб «Амбассадор» и уехала в колледж, именно Стюарт убеждал ее плавать быстрее и дальше. Он всегда искал новые соревнования, всегда говорил о следующем большом заплыве. Участвовала бы Флоренс в больших заплывах без Стюарта? В одиночном заплыве вокруг острова Абсекон? Она бы точно не нацелилась на Ла-Манш. Если бы не он, задумалась Эстер против воли, была бы ее девочка все еще жива?
– Я бы сопровождал ее на лодке.
– Я знаю, – сказала она грубым, как наждачная бумага, голосом.
– Что она там делала в одиночку?
Эстер не знала, что ответить и как признать, что дочь поступила неразумно.
– Пожалуйста, – сказала она, – не надо.
Стюарт вытер глаза ладонями.
– Когда похороны?
– Завтра.
– Так скоро?
– Евреи не ждут.
Стюарт уставился на колени.
– Я могу прийти?
Она хотела отказать, сказать, что похоронная служба предназначена только для членов семьи. Если не могла прийти Фанни, разве справедливо было приходить Стюарту? Но Эстер могла представить, как ругала бы ее Флоренс за такое поведение. Стюарт явно был влюблен во Флоренс, и Эстер часто задумывалась, знает ли об этом ее дочь. Возможно, и она любила его. Сол и Фрэнсис Голдштейн, которые жили за углом, отсидели шиву по дочери, когда та вышла замуж за гоя, и Эстер тогда и глазом не моргнула. Считать дочь, которая была жива и здорова – и даже счастлива – мертвой только потому, что она вышла из веры, внезапно показалось ей возмутительным.
– Мы отправимся в Эгг-Харбор завтра в два пополудни.
– Городское кладбище?
– Нет, Бет Кехилла.
Хлопок глушителя проезжавшей мимо машины заставил Эстер подпрыгнуть.
– Один из спасателей рассказал тебе? – спросила она.
– Новости о том, что кто-то утонул у Стейтс-авеню, быстро разошлись.
– Все знают, что это была Флоренс?
– Некоторые спасатели в курсе. А что?
– Мы не хотим, чтобы узнала Фанни, – объяснила Эстер. – После того, что случилось прошлым летом…
– Понимаю, – сказал Стюарт, хотя Эстер не была уверена, что он действительно понимал.
– Ты поможешь?
– Я могу поговорить с парнями, если хотите.
Эстер на мгновение задумалась о его предложении.
– Тебя не затруднит?
* * *
В комнате Гусси горела лампа, а на полу валялась холщовая сумка, которую Эстер с утра взяла на пляж. Рядом лежала сумка Флоренс – красивый плиссированный мешок. Ее содержимое – щетка для волос, полотенце, несколько шпилек – рассыпалось по полу, и Эстер нагнулась все собрать. Когда она все подняла, женщина позволила себе беззвучный стон.
На маленькой кровати спали Анна и Гусси. Постель была узкой, едва достаточной даже для одного. Вместе они поместились на ней только потому, что Анна обняла Гусси и прижала девочку к своей груди. Темно-каштановые волосы Гусси рассыпались по сторонам, а рот приоткрылся. За последний год она вытянулась и растеряла почти весь детский жирок, но во сне она все еще выглядела малышкой.
Эстер подумала было разбудить Анну, чтобы напомнить ей о нормальной кровати, где удобнее спать. Будь Анна Флоренс, она бы потерла ей спину, взяла за руку, потянула и помогла встать на ноги, наслаждаясь сонным моментом, когда взрослая дочь оперлась бы на нее, нуждаясь в помощи. Но Анна не была Флоренс, а Эстер не смогла бы вынести еще одно обсуждение сегодняшних событий. Телефонный звонок Айзеку грозил забрать остатки ее сил.
На веранде было жарко и душно. Одно окно уже открыли, но Эстер распахнула еще два. Было слишком темно, чтобы разглядеть лежащий в двух кварталах пляж, но она слышала, как волны разбиваются о берег. Постоянное движение океана всегда успокаивало ее, особенно в сложные времена, но теперь этот звук довел ее до бешенства. То, что океан забрал у нее что-то настолько дорогое, даже не приостановив свой танец, чтобы признать ее утрату, было жестоко.
Эстер посмотрела на девушку, которая обнимала ее внучку. Ей не нравилось чувствовать себя в долгу перед Анной, но она все же была ей должна. Без каких-либо указаний Анна собрала все их вещи, увела Гусси с пляжа, привела ее обратно на квартиру и утешала как могла, пока Эстер и Джозеф организовывали прощание с дочерью. Анна продемонстрировала ту рациональность, что Эстер всегда надеялась привить собственным дочерям.
Прошлой осенью, когда Джозеф предложил привезти Анну в Соединенные Штаты, Эстер знала, что не сможет его остановить. Анна была дочерью женщины по имени Инес, вместе с которой, по словам Джозефа, он вырос в Венгрии, но которую он почему-то ни разу не упоминал за двадцать девять лет брака.
Письмо Инес, испещренное немецкими марками, маленькой гранатой прибыло в их дом на Атлантик-авеню в прошлом октябре. Джозеф работал на хлебозаводе, так что Эстер открыла конверт, не в силах сдерживать любопытство до его возвращения. Она была разочарована, потому что не узнала ни почерк отправителя, ни подпись, и даже не смогла прочитать само письмо, написанное на родном Джозефу венгерском.
Когда Джозеф наконец вернулся домой и прочитал письмо от начала до конца, он только кратко пересказал содержимое. Муж Инес был убит на войне, и вместе с дочерью Анной она переехала из разоренных приграничных земель Австро-Венгрии в Вену. Там она встретила Пауля и вышла за него замуж, пока тот еще учился в университете. Когда Пауль получил должность учителя в Берлине, они переехали в Пруссию и в итоге там осели. Но теперь, с восхождением Третьего рейха, благополучие было поставлено под угрозу. Прошлым летом гражданство семьи аннулировали, а еще через несколько месяцев Пауля уволили с должности. Что касается Анны, она не смогла получить места ни в одном из немецких университетов, куда подавала документы, и Инес с Паулем страстно хотели, чтобы она покинула Германию, пока ситуация не стала хуже.
– Что еще она говорит? – спросила Эстер, глядя на три страницы, исписанные мелким почерком.
