– Почти двадцать два.
Как же кокетливо она это выговорила: «почти».
– Я не просто из любопытства…
И следующий ее вопрос меня удивил:
– Может, будете называть меня Брайди?
– Конечно, если вы так хотите… хочешь.
Я не знала, что еще сказать, поэтому взглянула на свои часы.
– Скоро полдень, так что можешь сейчас пойти пообедать.
– У меня с собой нет, но я и не хочу.
– Нет-нет, нас тут кормят в столовой возле кухни.
Она все еще медлила.
– А вы?
– О, я еще не проголодалась.
Ей бы хорошо сменить городское платье и обувь, но на что?
– Можешь раскатать рукава обратно и привести в порядок волосы, прежде чем спуститься вниз.
Вспыхнув от смущения, Брайди нащупала выбившиеся кудряшки и убрала их от лица.
Я уже пожалела, что сделала ей замечание про волосы, как-никак, это же был всего лишь первый день ее работы в больнице, и какая разница, насколько опрятно она выглядела?
А она безуспешно пыталась приладить резинку для волос.
– Тебе есть чем расчесаться? – спросила я.
Она помотала головой.
Порывшись в своей сумке, я нашла каучуковый гребень.
Брайди аккуратно расчесалась и вернула мне гребень.
– Спасибо, что одолжили мне.
– Оставь у себя!
– Ну что вы!
Вообще-то я предпочитала пользоваться другим гребнем: этот с виду походил на черепаховый, хотя на самом деле был сделан из целлулоида.
– О, не говори так много, Джулия! – пропел баритон из коридора. Гройн! – Ты в порядке, Майкл, ты здоров?
Что-то очень ты суров…
Делия Гарретт недовольно проговорила:
– Это тот неотесанный чурбан, который вчера меня сюда привел!
Санитар, толкнув дверь спиной, вошел в палату. Он напоминал мне зловещего слугу из «Франкенштейна»[10 - Имеется в виду увечный слуга Франкенштейна Фриц, помогавший хозяину раскапывать могилы.].
Вместо приветствия я заметила:
– Всегда с песней на устах, Гройн!
Он театрально поклонился мне, затем развернулся лицом и вкатил в палату кресло-каталку с новой пациенткой.
Молодая женщина, я бы даже сказала девушка (если бы не ее заметный живот), с черными, как уголь, волосами и искаженным от страха и кашля личиком.
Еще один симпатичный член нашего избранного сестринства.
– В родильном сказали привезти ее сюда.
Я взглянула в медицинскую карту, которую мне передал Гройн. Сверху была лишь одна строка: «Мэри О’Рахилли, 17 лет, первая беременность».
О всех женщинах, рожавших у нас, мы знали все-все, даже если не могли сказать заранее, что произойдет во время родов. Первородящие же вроде Мэри О’Рахилли – совсем другое дело. Акушер приемного покоя даже не указал ожидаемую дату родов: наверное, у него было дел по горло.
– Миссис О’Рахилли, давайте я помогу вам встать с кресла.
Она встала сама без видимых усилий, но вся дрожала. Озноб, решила я, или нервы, или то и другое. Малорослая, худая, она казалась еще меньше из-за большого живота. Я жестом пригласила ее присесть на стул в изножье пустой кровати и сказала:
– Посидите тут, пока мы вас не переоденем.
Санитар схватил кресло и покатил к двери.
– Гройн, не слышали, когда мы сможем увидеть нового врача?
– А, даму-мятежницу?
Этого санитара хлебом не корми, только дай посплетничать. У меня не было привычки интересоваться слухами, но на сей раз я не сдержалась и выжидательно подняла брови.
– Разве вы ничего про нее не слыхали? – спросил он.
– Намекаете на то, что она член «Шинн-Фейн»?[11 - Левая партия в Ирландии, созданная в 1905 году и объединявшая сторонников независимости.]
На гэльском языке «Шинн-Фейн» означало «мы сами». Они утверждали, что гомруля недостаточно, и выступали за предоставление республике полной независимости.
– Ни на что я не намекаю, – заявил Гройн. – Она – заблудшая дочь викария из Мейо, социалистка, суфражистка, смутьянка-анархистка.
Данная им аттестация была весьма шокирующей, но я по собственному опыту знала, что этот санитар был готов облить помоями любую женщину, поставленную над ним. Впрочем, перечисленные им подробности показались мне весьма своеобразными…
– Неужто дочь викария?
– Может, большинство сторонников независимой Ирландии такие же добропорядочные католики, как и мы с вами, но среди них попадаются и чудаки-протестанты (он не заметил, как гневно сверкнул взгляд Делии Гарретт). Она же наверняка была среди закоперщиков восстания. И уж точно зашивала раны этим щенкам-террористам, сидя на крыше муниципалитета.
Потом ткнул пальцем вверх, имея в виду канцелярию главного врача на третьем этаже, и продолжал:
– Похоже, пока другие болеют, руководство не нашло никого лучше, кроме нее.
– Так, – проговорила я с неудовольствием. – Полагаю, сейчас не время злословить.
Новая пациентка вытаращила глаза и произнесла:
– Вы говорите, больница наняла преступницу?
Санитар кивнул.
– Мисс Линн депортировали вместе с прочими смутьянами и посадили в тюрягу в Британии, а потом, не прошло и года, их всех выпустили и вернули сюда, хотя у них руки по локоть в крови!
Мне пришлось пресечь его монолог, пока пациентками не овладела паника.
– Если отвлечься от политики, я уверена, что к доктору Линн не обратились бы сегодня за помощью, если бы она не была квалифицированным врачом.
Услышав, с каким нажимом я произнесла слово «доктор», Гройн криво усмехнулся:
– Ну, тогда умолкаю.
Санитар неизменно произносил эту фразу, когда ему было еще что сказать. Он устало положил локти на перекладину кресла-каталки, как на барную стойку. В наше время парень просто не мог не отпустить ехидное замечание по поводу, так сказать, слабого пола! Дама, доставляющая почту, или труженица оружейного завода, или даже пожарный в юбке! Когда это кончится?
– Не смеем больше вас задерживать, Гройн, – сказала я.
Он понял намек.
– Желаю здравствовать, дамы!
И вытолкал пустую каталку из палаты, пританцовывая и напевая:
Ты так долго не решался,
Ты чего-то опасался?
Соберися с духом, Майкл,
Отчего ты так суров?
– Что за балагур этот парень! – заметила Брайди.
Я поджала губы.
– Он вам не нравится, медсестра Пауэр?
– На мой вкус, у Гройна слишком мрачное чувство юмора.
– Ну, все равно он забавный, – возразила она.
Мы сняли с Мэри О’Рахилли платок, платье и панталоны, но оставили чулки, чтобы ноги были в тепле. Ее сотрясала то мелкая, то крупная дрожь. Стараясь внимательно рассмотреть черные гладкие волосы, я натянула ей через голову ночную рубашку.
«В этом вам будет удобнее», – обычно говорила я пациенткам во время процедуры переодевания, хотя на самом деле мы их переодевали из гигиенических соображений; к нам нередко поступали сильно завшивленные женщины.
Если бы отделение было оборудовано должным образом, я бы просто на всякий случай отпарила одежду Мэри О’Рахилли, но в нынешних условиях я только и могла попросить Брайди завернуть платье и остальное в бумагу и убрать на самую верхнюю полку в шкафу. Я показала ей, как завязывать боковые тесемки ночной рубашки, надела на девушку больничный жакет и повязала на шею больничный платок.
Лицо Мэри О’Рахилли исказила гримаса, и ее тело напряглось.
Я подождала, пока боль пройдет.
– Сильная была схватка, дорогая?
(Нас учили не называть боли при схватках острыми.)
– Я бы сказала, не очень сильная.
Но первородящим не с чем было сравнивать остроту боли.
– Вы не знаете, когда вам срок родить?
– Приблизительно. Моя соседка говорит, может, в ноябре.
– Когда у вас была последняя менструация?
Ее лицо отразило непонимание.
– Месячные.
Она порозовела.
– Извините, не поняла. Где-то прошлой зимой…
Я не стала у нее допытываться, когда она впервые ощутила движения ребенка, потому что первородящие редко фиксировали первое шевеление плода, а потом уже было слишком поздно для определения сроков по этому полезному признаку.
– Насчет схваток – где именно вы их в основном ощущаете?
Мэри О’Рахилли неопределенно взмахнула рукой над животом.
Но это выглядело более типично для того, что мы называли ложными схватками: скорее предупредительные выстрелы, чем полноценная атака, которая обычно характеризовалась болями в области спины. Насколько я могла судить, этой девчушке до родов оставалось еще несколько недель.
– С каким интервалом происходят схватки?
Роженица с несчастным лицом пожала плечами.
– Они разные?
– Не помню, – прошептала Мэри О’Рахилли.
