– Это долго? – спрашивает Белла.
– Не знаю.
Вильям явно нервничает:
– А где ей будут делать операцию?
– В голове.
Я не хочу ничего скрывать, но они все-таки дети.
– Тут очень хороший доктор, и он обязательно вылечит маму.
– Обещаешь? – спрашивает Белла.
– Обещаю.
Обещаю и клянусь. Что еще остается?
– Я скоро к вам приеду. – Я чувствую, что больше ни минуты не могу без них. – Я вас люблю.
Гун-Бритт выключает громкую связь и снова закрывает двери:
– Это настоящий кошмар, Микки.
– Да. Здесь я сейчас ничем помочь не могу. Я еду домой, к детям.
– Мы с Оке рядом, вы же знаете.
– Сестра Бьянки тоже приедет, – сообщаю я.
– Сиенна? Я думала, они не общаются.
Я тоже так думал. Откуда Гун-Бритт знает, как ее зовут?
– Послушайте, – Гун-Бритт понижает голос, – в том, что случилось, виноваты вы. Вы же понимаете это, да?
11. Микаэль
До катастрофы
Лето 2015 года
В одно из последних воскресений лета меня разбудил голос с нижнего этажа:
– Есть кто-нибудь? Вы дома?
Бьянка побежала по лестнице в трусах и рубашке, а я смотрел вниз, наклонившись через перила. В холле стоял Фабиан, в застиранной футболке и бермудах, его короткие, кое-как остриженные волосы были взъерошены еще больше, чем обычно.
– А чем вы занимаетесь? – спросил он, глядя вверх на меня.
– Спим, – ответила Бьянка.
– Так долго? Можно мне войти?
Как будто он уже не вошел.
Я вздохнул, Бьянка, обвязавшись вокруг талии банным полотенцем, поспешила в кухню.
– А который час? – спросила Бьянка.
– Не знаю, – ответил Фабиан.
– Как ты попал в дом? – крикнул я сверху.
Он запрокинул голову и улыбнулся так широко, что при желании я мог бы разглядеть миндалины.
– Через дверь, конечно.
– Разве она была открыта? – спросила Бьянка.
И оба они посмотрели на меня.
– Не знаю, – ответил я. И тут же добавил: – Я исправлюсь.
После переезда в Чёпинге у меня появилась плохая привычка оставлять наружную дверь незапертой. В Стокгольме такое совершенно немыслимо, но тут другое дело. Запираться здесь казалось излишним.
– Звонка же нет, – объяснил Фабиан.
– И то верно, – вздохнул я.
Звонок так и лежал в одной из коробок из-под бананов, что стояли вдоль стенки в гостиной. Как только я о них вспоминал, у меня начиналась мигрень.
– Можно мне побыть у вас? Я могу помочь красить. Или поиграть с Вильямом.
Бьянка бросила на меня умоляющий взгляд. Мы оба считали, что Фабиан слишком взрослый, чтобы играть с Вильямом, но ни я, ни она не решались об этом сказать.
– Можно, но позже, – сказала Бьянка и посмотрела на дисплей телефона. – Сейчас только четверть восьмого.
– О’кей, – ответил Фабиан. – А когда будет можно?
– Приходи через несколько часов.
– Несколько часов? – переспросил он. – А точнее нельзя?
Бьянка сдержала вздох:
– Через два часа. Возвращайся через два часа.
И он вернулся. Он всегда возвращался.
Вечно возникал в саду, у ворот, в гараже, в общем дворе. Такой черт из табакерки. Отвернешься на минуту – парень тут как тут, стоит и что-то говорит прямо тебе в ухо.
– Он как привидение, – как-то сказал я Бьянке. – Появляется ниоткуда.
– И похоже, интересуют его не игры с Вильямом, – заметила Бьянка.
– Вот-вот, ему нужны именно мы.
Мы рассмеялись, и капля краски упала с моего валика на пол.
– Черт, везде эта краска.
– Думаешь, он с диагнозом? – спросила Бьянка.
– Наверняка. Народ сейчас получает диагнозы чаще, чем письма по почте.
Бьянка рассмеялась и брызнула в меня кистью.
– Не надо красить все только в черное и белое. Хорошо, что людям сейчас помогают. И что каждый может узнать, почему он чувствует то, что чувствует.
– Конечно. Но иногда получается чересчур. Разве нужно наклеивать ярлыки на каждую личность?
– Пожалуй, нет. – Бьянка задумалась. – Что ты думаешь о Фабиане? Синдром Аспергера?
– Не знаю.
– Он очень начитан в некоторых областях, – сказала Бьянка. – Я думаю, он умный. И речь у него более взрослая, чем у нормального тринадцатилетнего подростка.
– С интеллектом у него точно все в порядке, – сказал я.
– Тогда что? – настаивала Бьянка.
Если б я знал.
Я немного помолчал, а потом сказал:
– В школе много учеников с синдромом ЧТНТ.
– ЧТНТ? – переспросила Бьянка.
Я смущенно улыбнулся:
– Что-то-не-так.
В том же месяце я приступил к новой работе – учителем физкультуры в старших классах школы Чёпинге. На крыши домов мягко опускалось утро, сквозь густые облака пробивалось солнце, я ехал на велосипеде вдоль речки на восток. Место работы я менял несколько раз, но это всегда были стокгольмские школы, и я никогда не волновался. На этот раз у меня слегка сосало под ложечкой, когда я, припарковав велосипед в школьном дворе, впервые направился к входу. Все было по-новому. Летом я один раз встречался с директором. Это был приятный мужчина лет пятидесяти, который любил и Транстрёмера[8 - Тумас Йоста Транстрёмер (1931–2015) – шведский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе.], и «Тоттенхэм Хотспур»[9 - «Тоттенхэм Хотспур» – английский профессиональный футбольный клуб.]. Теперь же, чтобы посмотреть на меня, в зале школы собрался весь педагогический коллектив. Еще бы, новичок. Из самого Стокгольма.
Через неделю начались уроки, и я познакомился с учениками, вежливыми, воспитанными и в целом очень милыми, хоть я и не всегда понимал их сконский диалект. В подавляющем большинстве это были благополучные дети из семей среднего класса, в свитерах «Гант» и модных узких джинсах. Но были и те, кто приезжал из сельских районов, для которых Чёпинге считался центром, – ребята в кроксах и кепках козырьком назад; их свозили автобусами из Альсторпа, Хофтенторпа и прочих мест, которые пролетаешь, не успевая глазом моргнуть.
Все мои волнения быстро улетучились. Школа Чёпинге мне понравилась. Сплоченный коллектив, хотя было трудно избавиться от ощущения, что ты новичок в замкнутом мире, где все знают всё друг о друге. Учителя держали учеников под полным контролем.
Тот живет там-то и там-то. Этот внук такой-то и играет в одной футбольной команде с таким-то, а с мамой вон того я училась в одном классе.
– Так всегда получается в маленьких городах, – сказала мне преподавательница английского Май-Роуз в учительской за чашкой кофе из автомата.
А обладатель моржовых усов Рон, преподававший музыку, добавил, что никто эту стратегию и не скрывает:
– Директор принимает на работу исключительно жителей Чёпинге.
Поэтому-то он и спрашивал у меня на интервью, не собираюсь ли я поселиться в Мальмё или Лунде. На уроках физкультуры в нашем распоряжении были большой спортзал, футбольное поле, хоккейная и баскетбольная площадки, беговые дорожки и стойки для прыжков в высоту. Мы были полностью обеспечены самым современным инвентарем, многие ученики активно занимались спортом, играли в футбол, гандбол, плавали, увлекались конным спортом и гольфом. Просто день и ночь в сравнении со школами в стокгольмских пригородах, где я работал раньше.
Как-то в пятницу в сентябре я заканчивал занятие в девятом «А» игрой «оторви хвост» – в ней нужно оторвать как можно больше «хвостов» у товарищей, сохранив при этом собственный.
На обеденном перерыве я забыл зайти в туалет и, не в силах дотерпеть до конца урока, поручил следить за игрой двум ответственным девочкам, которые сами были освобождены от физкультуры из-за простуды. Уходя, предупредил:
– Я отлучусь не больше чем на пять минут.
Пропахшая потом раздевалка мальчиков находилась ближе всего, я быстро повернул к туалету и дернул за ручку двери. Черт. Занято.
– Фабиан? – Я заметил его в самом дальнем углу душевой, он стоял, засунув руку в серебристую куртку, висевшую на одном из крючков. – Что ты делаешь?
Когда я подошел, он не сдвинулся с места.
– Это не то, что вы подумали, – проговорил он, – я… я…
Не думая, я схватил его руку и выдернул ее из кармана дорогой брендовой куртки. На пол упали ножницы.
– Что ты делал?
Я понял это, сняв куртку с крючка. Он ее порезал. Эксклюзивную ткань рассекала огромная прореха.
– Я не первый начал, – сказал Фабиан. – Это просто моя ответочка.
Я был в таком шоке, что забыл про туалет.
– Что ты имеешь в виду? Что кто-то раньше испортил твою одежду?
Я внимательно осмотрел его с головы до ног. Кепка «БМВ», штаны на подтяжках и некогда белые кроссовки.
– Нет, но они сделали много другого.
