– Ваша милость, прошу, примите этот скромный дар, – произнес мальчик заученную фразу.
Анна наклонилась и взяла сундучок, упиваясь мгновением, когда ее рука коснулась нежной кожи ребенка. Внутри лежала красивая золотая подвеска в форме сердца, украшенная эмалевыми узлами вечной любви, синим и красным.
– Благодарю вас, – сказала Анна, а потом, поддавшись порыву, наклонилась и поцеловала мальчика в щеку. Ей хотелось обнять его, но она не посмела. Пусть изголодавшееся сердце довольствуется тем, что можно. Выпрямившись, Анна добавила: – Господин мэр, этот подарок и тот очаровательный способ, каким он был преподнесен, глубоко тронули меня. Это великолепное украшение я буду хранить как память о вас и обо всех добрых людях Золингена. – Голос ее дрогнул, и она испугалась, как бы не расплакаться, ведь, увидев всего на миг своего малютку-сына, она вновь теряла его, теперь уже навсегда. – Простите, – сказала Анна, – меня переполняют эмоции при мысли о расставании с Клеве и теми, кто здесь живет и так дорог мне. А этот подарок воплощает в себе все то, что я оставляю позади. Примите мою самую смиренную благодарность, я буду молиться, чтобы Господь благословил вас за вашу доброту.
Говоря это, Анна еще раз взглянула на милое лицо сына, после чего отвернулась, чтобы никто не увидел ее слез, и пошла к башне.
Матушка Лёве поравнялась с ней на ступенях лестницы. Она обняла Анну и держала ее в объятиях, пока та рыдала, говоря сквозь всхлипы:
– Спасибо вам, спасибо, что устроили эту встречу. Вы не представляете, как много она значит для меня.
– Но я представляю, – ответила няня; ее голос прозвучал глухо, потому что она говорила, уткнувшись в плечо Анны. – Давным-давно, до того как я овдовела, у меня был ребенок, маленький мальчик. Он умер вскоре после рождения. Так что, да, Анна, я знаю, что такое скорбь по своему малышу. Любая мать поймет это. И устроить все было нетрудно. Мэр – мой кузен. Когда я услышала, что он собирается преподнести вам подарок, шепнуть ему на ухо нужное словечко оказалось достаточно.
– Он красавец, мой сын. И так хорошо говорит. Шмидты прекрасно его воспитывают.
– Они в нем души не чают. Вы можете спокойно отправляться в Англию, зная, что дали ему все самое лучшее.
– Да, – неохотно согласилась Анна, утирая глаза.
– А теперь давайте ложиться спать, – сказала матушка Лёве. – Утром нам рано вставать.
Во дворе стояла карета, в которой Анна отправится в Англию, – закрытая, изящная, золоченая, украшенная резным орнаментом во французском стиле и разноцветными гербами Клеве, с козлами для возницы и золотой фигуркой гордо выступающего клевского льва, установленной спереди наподобие носовой фигуры корабля. Крыша была затянута золотой парчой, на окнах висели шторы из такого же материала. Их можно было крепко связать внизу для приватности или защиты от сквозняков. Четыре золоченых колеса доходили стоящему рядом человеку до уровня груди, внутри карета тоже имела роскошную отделку.
– Какой великолепный экипаж! – воскликнула Анна, выйдя из дому в новой дорожной накидке с широким капюшоном, отороченной соболиным мехом. – Он похож на тот, в котором уезжала на свою свадьбу Сибилла.
– Похож, – подтвердила мать, – и подвешен на цепях, так что вас ждет комфортная поездка, если не помешают погода и плохие дороги.
Двор был полон повозок, коней и людей. Весь багаж погрузили, хаос чудесным образом превратился в порядок, и они были готовы к отправке. Вскоре башни и шпили Дюссельдорфа заметно уменьшились в размерах. Анна задумчиво смотрела назад, а город постепенно таял вдали. Сидевшая рядом мать осторожно положила ладонь на ее руки и пожала их – редкий жест, выдававший чувства герцогини. Матушка Лёве, занимавшая место напротив, задорно глянула на них обеих.
– До Дуйсбурга отсюда меньше тридцати миль, ваши милости.
Ночь они собирались провести в тамошнем замке.
– А оттуда останется всего триста двадцать. – Анна улыбнулась. – Для меня, по крайней мере.
– Счастливица, – вздохнула Эмили, сидевшая сбоку от матушки Лёве. – Хотелось бы мне поехать в Англию.
«И вы наверняка поехали бы без тени сомнения», – подумала Анна. Она откинулась на спинку сиденья и предалась воспоминаниям о вечерней встрече, глядя на мать и сестру, как будто хотела, чтобы их лица навечно запечатлелись в ее памяти.
На следующий день они прибыли в Шваненбург, где их ожидал герцог. Во дворах замка толпились вооруженные мужчины, которые будут сопровождать Анну в Кале. Когда она вошла в Рыцарский зал, то обнаружила, что он полон более высокопоставленных членов эскорта, которые, увидев ее, возликовали. Анна подняла руку в приветственном жесте, а герцог призвал всех к тишине и проводил сестру на помост, где она, поблагодарив брата, села рядом с ним в резное кресло, стоявшее под балдахином, поскольку теперь Анна была фактически королевой.
В ожидании, когда начнется церемония представления, она рассматривала собравшуюся перед ней толпу и узнавала многих представителей семейств высшего дворянства Клеве. Впереди всех стояли доктор Олислегер и его дородный кузен Герман, граф фон Нойенар, второй человек в свите. Анна посочувствовала графу: тот оставлял дома больную жену, но его профессиональное владение латинским и французским было необходимо.
Мать, разодетая в узорчатый златотканый дамаст, приветствовала своего сводного брата, дядю Иоганна, бастарда из Юлиха, который мог бы позавидовать ее наследству, но был слишком добродушен и ленив, чтобы обижаться на нее. Анна увидела своих кузину и кузена – Анастасию Гунтеру Шварцбург и Франца фон Вальдека, которые обменивались шутками, как и подобает четырнадцатилетним подросткам. Красавец Франц был многообещающим сыном Анниной тетушки, другой Анны Клевской, и Филипа, графа фон Вальдека; Франц будет в числе восьми пажей, а Анастасия займет должность одной из пяти камеристок Анны. Другие ее будущие слуги толкались вокруг Сюзанны Гилман, которая улыбнулась и сделала реверанс, встретившись взглядом с Анной.
Вдруг зазвучали трубы, и герольды начали по очереди, в соответствии с рангом, выкрикивать имена собравшихся. Один за другим выходили вперед члены эскорта Анны, низко кланялись и нагибались поцеловать ей руку. Внезапно, до сих пор скрытый из виду, перед глазами у нее возник – нет, этого не могло быть… Анне захотелось отшатнуться и пришлось напрячь все силы, чтобы сохранить самообладание, потому что из поклона поднялся теперь уже взрослый, но сохранивший прелесть лица, приобретшего, однако, более зрелые черты, мужчина, который навязчиво являлся ей в воспоминаниях и наводил на мысли о том, что могло бы быть, если бы… Отто фон Вилих. Рядом с ним стояла миловидная, вся в украшениях молодая женщина. Отто поднял глаза на Анну, и она увидела в них знакомое тепло и память о тайне, которую они оба хранили.
Анна заставила себя улыбнуться паре, силясь не замечать, как застучало у нее в груди сердце. Прошлое всегда возвращалось к ней, чтобы упрекнуть за тот единственный отроческий грешок. И все же видеть Отто было приятно, хотя она и отпрянула от него, задержала дыхание, когда он вышел вперед; однако, наблюдая за ним, никто не заподозрил бы, что этот молодой мужчина с такими уважительными манерами знает Анну гораздо лучше, чем следовало бы. Теперь она занимала более высокое положение – сидела на троне королевой, но чувствовала чистый, беспримесный ужас оттого, что Отто находится в ее свите и вместе с ней отправляется в Англию.
Как такое могло случиться? Мать знала, что он сделал. Почему она не остановила Вильгельма, когда тот решил включить его в свиту?
Доктор Олислегер что-то тихо говорил ей на ухо.
– Мой племянник, ваша милость, Флоренц де Дьячето. Моя сестра вышла замуж за флорентийца, но он родился в Антверпене.
Анна поняла, что Отто и его жена отошли, а перед ней раскланивался остроносый молодой человек с длинными курчавыми волосами. Несмотря на разыгравшееся сердце, она заставила себя милостиво улыбнуться жизнерадостному Флоренцу, за ним – великому магистру Гохштадену, потом вице-канцлеру Бурхарду и маршалу Дульцику; обоих прислал курфюрст для демонстрации одобрения альянса.
Процессия казалась бесконечной. Голос герольда раздавался вновь и вновь:
– Милорд Иоганн фон Бюрен-Дроссар… Милорд Вернер фон Паллант, лорд Бредебент… – (Глаза Анны остекленели, улыбка застыла на лице.) – Леди Магдалена фон Нассау-Дилленбург… леди Кетелер… леди Александрина фон Тенгнагель…
Последняя оказалась согбенной, сморщенной старухой, которой, наверное, было лет сто от роду, и тем не менее, к изумлению Анны, она все равно ехала в Кале. Помнится, Вильгельм говорил ей, что эта старая женщина настаивала на поездке, утверждая, что это ее право. Может быть, Отто сказал то же самое…
Как только завершилась эта длительная церемония, Анна последовала за матерью в женские покои и быстро заперла за собой дверь, пока не вошли их приближенные.
– Mutter, как случилось, что Отто фон Вилих попал в мою свиту?
Мать беспомощно покачала головой:
– Он ваш кузен. У него есть право. Что я могла сказать, не возбудив подозрений Вильгельма?
– Вы могли сказать, что он вам не нравится. – Анна расхаживала взад-вперед по комнате, она была вне себя.
– Этого недостаточно для отказа.
– Но, Mutter, одно его присутствие подвергает меня опасности. Если появится хотя бы намек, что между нами что-то было, это может вызвать подозрения у короля. Вдруг он решит, будто я привезла с собой любовника.
– Анна, возьмите себя в руки! Отто теперь женат. Он любит свою супругу, и она любит его. Ваша тетя говорила мне. Он не станет подвергать опасности ни свой счастливый брак, ни надежды на продвижение по службе в Англии. Ему тоже есть что терять. Успокойтесь, и давайте готовиться к вечернему пиру.
Мать была права; она говорила разумно. Анна перестала расхаживать по комнате и постепенно ощутила, что внутреннее напряжение спало. И все же, как только представится возможность, Анна постарается найти повод, чтобы отправить Отто домой.
Карета ждала у гейтхауса. Двор был забит людьми и лошадьми. Вильгельм поцеловал Анну в обе щеки.
– Господь да пребудет с вами, Schwester. Пишите и сообщайте нам, как у вас идут дела в Англии. – Вильгельм остался верен себе и не смог удержаться от напыщенного наказа: – Помните, вы едете туда, чтобы поддержать честь Клеве.
– Сделаю все, что в моих силах, для поддержки интересов моей родной страны. Прощайте. Да хранит вас Господь в здравии! – Она взяла руку брата и сжала ее.
Искушение было велико, но Анна не обняла Вильгельма.
Эмили, напротив, распахнула крепкие объятия для сестры.
– Я буду сильно скучать по вам, – сквозь слезы произнесла она.
Анна начала всхлипывать, хотя строго наказала себе не плакать.
– Я тоже буду скучать по вам, Liebling, – пробормотала она. – Берегите себя. Может быть, в следующем году наступит ваш черед отправиться в свадебное путешествие. – Вдруг у Анны в голове промелькнуло видение: годы пролетели, они постарели, но в памяти остались такими же. – Приезжайте ко мне в Англию, если сможете.
– Я приеду, приеду! – воскликнула Эмили и энергично закивала; лицо ее было мокро, капюшон на голове сдвинулся набок.
Самое трудное прощание осталось напоследок. Анна встала на колени, чтобы в последний раз получить материнское благословение.
– Да хранит вас Господь, мое дорогое дитя, – ровным голосом произнесла мать. – Пусть Он благословляет каждый день вашей жизни, убережет вас во время поездки и сделает счастливой и плодовитой в браке.
Анна поднялась на ноги и обняла ее, вглядываясь в любимое лицо. Впервые она заметила, что мать стареет. Скоро ей исполнится пятьдесят. Увидятся ли они еще хотя бы раз? Дай-то Бог. Снова глаза Анны наполнились слезами. В ней как будто образовалась плотина, ждавшая момента, чтобы прорваться.
– Прощайте, Анна, – сказала герцогиня, проводя пальцами по щекам дочери. Это был самый нежный материнский жест, какой Анна могла припомнить. – Поезжайте и будьте хорошей королевой во славу Клеве.
– Я буду, дорогая мама, – нетвердым голосом дала слово Анна. – Прощайте.
Она забралась в карету и устроилась на алых бархатных подушках. Матушка Лёве сидела напротив с Сюзанной Гилман. Под сиденье Анны положили каменные бутыли с горячей водой, чтобы всем было тепло.
Анна отодвинула штору на окне и заставила себя улыбнуться родным. Она не хотела, чтобы в памяти у них запечатлелось на прощание ее заплаканное лицо. «Будут письма», – напомнила она себе, хотя мать сказала, что сама не станет писать, пока не дождется вестей от Анны о ее благополучном прибытии в Англию. Вероятно, подумалось Анне, мать просто не хочет в первые дни после разлуки расстраивать ее напоминаниями о доме.
Где-то впереди затрубили трубы, возница щелкнул кнутом, застучали по мостовой копыта, и огромная процессия тронулась в путь. Анна махала матери, Вильгельму и Эмили, чувствуя, что грудь у нее вот-вот разорвется от эмоционального накала, а потом карета, находившаяся в середине кавалькады, сопровождающей Анну в Кале и дальше в Англию, прогромыхала под аркой гейтхауса.
Спереди и сзади доносился топот двухсот двадцати восьми лошадей, которые везли ее свиту из двухсот шестидесяти трех человек, и маршевый шаг солдат эскорта. Вильгельм выделил ей сотню личных слуг. Среди них числились казначей, широкоплечий Яспер Брокгаузен с женой Герти (оба нравились Анне), и повар, мейстер Шуленбург, под пламенным руководством которого она провела много часов, постигая искусство кулинарии на дворцовых кухнях. По настоянию матери Вильгельм позволил Анне взять с собой хорошего врача – доктора Сефера. Были у нее личный священник, секретарь, грумы, пажи и ливрейные лакеи. Ее зять, курфюрст Саксонии, одолжил ей тридцать трубачей и двух барабанщиков, чтобы оповещать местных жителей о прибытии в каждое место, где она будет останавливаться по пути. Это они дали сигнал к отъезду.
Большинство членов ее немецкой свиты вернутся в Клеве после свадьбы. Анна про себя молилась, чтобы король Генрих позволил ей оставить при себе, по крайней мере, матушку Лёве и нескольких горничных, да еще доктора Сефера. Но только – прошу Тебя, Господи! – не Отто фон Вилиха.
К Фландрии они продвигались медленно. Первую ночь провели в принадлежавшем герцогу Вильгельму замке Вейнендале в Равенштайне. За второй день проехали всего три мили и остановились в замке Батенбург в Гелдерне на берегу Мааса. Анна сразу ушла в свои покои, избегая опасности столкнуться с Отто фон Вилихом.
На следующее утро во время завтрака доктор Уоттон попросил о встрече с ней.
– Ваша милость, я получил известие из Англии. Его величество решил не проводить ваше бракосочетание в Кентербери. Он считает, что вашей милости понадобится время на отдых после поездки, и он примет вас в своем дворце в Гринвиче, где вы и поженитесь.
– Я довольна любым решением его величества, которое он посчитает наилучшим, – сказала Анна, втайне радуясь краткой отсрочке, потому что в ней росло беспокойство при мысли о скорой встрече с будущим супругом.
Они проехали через Тилбург и Хогстратен и теперь направлялись к Антверпену. С каждой милей Анна удалялась от того, что было ей знакомо и любимо ею; тоска по дому грозила поглотить ее. В городах тосковать было некогда: невесту короля радостно встречали, устраивали пиры и праздники, но во время долгих дорожных переездов и по ночам у нее было слишком много свободного времени для грустных мыслей обо всем том, что она оставила позади.
– Эта поездка тянется невыносимо долго, – жаловалась Анна, поднимая шторку и глядя на очередное бесконечное пространство замерзших плоских полей. – Мы прибудем в Кале очень поздно. Уже декабрь. Король надеялся, что к этому моменту мы будем женаты.
– Тут ничего не поделаешь, – отвечала матушка Лёве.
– Но мне неприятно заставлять его ждать, – растравляла себе душу Анна.
– Мужчин нужно держать в ожидании, – заметила Сюзанна. – Это увеличивает их пыл. Они не ценят то, что достается без труда. К моменту, когда ваша милость доберется до Гринвича, король будет в лихорадочном нетерпении!
– Или в раздражении! – возразила Анна. – Я скажу доктору Олислегеру и доктору Уоттону, что не намерена оставаться в Антверпене больше чем на день. Если нам повезет, мы окажемся в Кале через шесть дней после этого.
Она поежилась. Каменные бутыли, которые наполняли горячей водой каждое утро, остыли, шторы были почти бесполезны для защиты от сквозняков, и все, кто сидел с ней в карете, кутались в накидки, надевали на головы капюшоны, укрывались одеялами и натягивали на руки толстые перчатки. Анна уже почти жалела, что не отправилась морем!
Когда они приближались к Антверпену, доктор Уоттон поехал рядом с каретой.
– Ваша милость, – окликнул он Анну, и Сюзанна отодвинула штору, – в четырех милях от города английские купцы из Компании торговцев-авантюристов встретят вас и проводят туда, где вы остановитесь.
– Это очень благородно с их стороны, – ответила Анна, – но я надеюсь, они поймут, если мы не задержимся здесь надолго. Время поджимает.
– Да, мадам, но мы зависим от погоды. Слабый ветер беспокоит меня.
– О Боже! – Анна совсем пала духом.
– Не беспокойтесь, ваша милость. Его величество – опытный мореход. Он понимает такие вещи. К тому же у меня есть и хорошие новости. Представители императора будут сопровождать вас из Антверпена в Гравлин. Они присоединятся к вашей свите в Антверпене.
– Говорят, это процветающий и богатый город, – сказала Анна.
– Один из крупнейших торговых центров христианского мира, там больше тысячи иностранных торговых домов, многие из них заведены англичанами. Милорд Кромвель и английские купцы вместе постарались устроить вам хороший прием. Смотрите, вот там вдалеке я уже вижу купцов!
Анна тоже заметила приближающуюся группу всадников, а позади них – мощные стены и бастионы Антверпена.
Саксонские трубачи сыграли фанфары, карета остановилась, шторы с окон были отдернуты. Анна спустилась на землю, а пятьдесят купцов-авантюристов, все в бархатных куртках и с золотыми цепями на шее, поклонились ей. Глава Компании мастер Воан преклонил колени, чтобы поцеловать Анне руку.
– Добро пожаловать в Антверпен, ваша милость! – провозгласил он, широко улыбаясь.
Хотя время было послеобеденное, купцы привели с собой процессию из восьмидесяти факельщиков, чтобы освещать путь в город. У Красных ворот Анну ждали представители императора граф Бюрен и Ферри де Мелен с великолепным имперским эскортом. Они должны были въехать в город с двух сторон от кареты Анны.
– Милорды, – сказала она, – я в долгу перед его императорским величеством за заботу, с которой он прислал вас обоих ко мне.
Мужчины поклонились.
– Для нас это удовольствие и большая честь, – сказал граф.
Анна удивилась и была тронута зрелищем огромной толпы, запрудившей широкие улицы города, радостно кричавшей и махавшей ей руками. Было ли это предвестием того, что ожидало ее в Англии, думала она, поднимая в приветствии одетую в перчатку руку и грациозно кивая головой направо и налево.
– Я никогда еще не видел, чтобы при въезде кого-нибудь в Антверпен, даже императора, собиралось столько людей! – воскликнул граф Бюрен. Пока они медленно ехали сквозь толпу к центру города, он указывал на интересные места. – Английский дом, где вы остановитесь, находится вон там.
Через мгновение Анна увидела впереди величественный фасад трехэтажного здания, протянувшийся не меньше чем на сотню ярдов. Его венчала крыша со ступенчатым коньком, какие были популярны во Фландрии.
Вперед вышел глава купцов Воан:
– Добро пожаловать в наше скромное жилище, мадам.
– Но это великолепный дом. – Анна улыбнулась, а Воан проводил ее в прекрасно обставленные комнаты. – Я благодарна вам за заботу обо мне.
Он поклонился и объявил, что Английский дом на день предоставлен в распоряжение Анны и ее свиты. Вечером будет устроен грандиозный пир в ее честь. Но, разумеется, почетной гостье нужно отдохнуть, перед тем как двери будут широко открыты для всех, кто хотел бы ей представиться.
Анна была слишком взволнована, чтобы отдыхать. Она приказала горничным, чтобы те помогли ей вымыться и переодеться, потом спустилась вниз и пожелала осмотреть сад позади дома, который краешком глаза увидела из своего окна. Воан и доктор Уоттон проводили ее туда и прогулялись с ней по крытой галерее, сооруженной по периметру сада. На ней разместилось множество лавок и ларьков, хозяева которых торопливо сворачивали торговлю.
