– И в пути трудно будет поговорить с глазу на глаз. Нет, мы должны подождать приезда, и мне нужно обдумать, как подступиться с этим к вашей почтенной матушке.
Никогда еще поездка не казалась Анне такой долгой. Прошла целая вечность, но вот наконец вдалеке показались окутанные туманом стены, шпили и купола столицы герцогства.
Анна родилась здесь, во дворце с видом на Рейн, и отсюда Сибилла уехала, чтобы выйти замуж за курфюрста Саксонии. Но сегодня возвращение домой, обычно такое приятное, не радовало Анну. Ее слишком сильно угнетал страх. Спустившись из кареты и ступив во двор, она думала только о том, что сегодня вечером решится ее судьба. Анна не могла представить, какой она будет. Расторгнут ли помолвку? Отправят ли ее саму в монастырь доживать дни в стыде? Или еще хуже, вдруг родители лишат ее наследства? Или – и она принялась лелеять в душе золотой огонек надежды – заставят Отто жениться на ней? Может быть, в конце концов все обернется к лучшему.
Отец слезал с коня, удовлетворенно окидывая взглядом две башни по бокам от выхода с просторного двора, каждая была увенчана куполом. Мать отдавала распоряжения фрейлинам, чтобы те занялись ее багажом.
– Девочки, идите в свои комнаты, – сказала она дочерям. – А вы, Анна, постарайтесь принять более веселый вид. Скоро Рождество.
– Да, миледи, – ответила Анна, вымученно улыбнулась и быстро отвела глаза, чтобы мать не заметила блеснувшие в них слезы. К Рождеству ее могут изгнать из семьи.
Анна пошла к лестнице, Эмили держалась следом, и они вместе поднялись в свои комнаты на втором этаже. Личные покои по приезде всегда заново поражали Анну роскошью, но сегодня не произвели на нее никакого впечатления. Она закрыла за собой дверь и, давясь слезами, опустилась на резной деревянный ларь. Горничная постучалась к ней, спрашивая, нужно ли разбирать вещи, но Анна отослала ее.
Она сильно нервничала и не могла взяться ни за чтение, ни за вышивку, а вместо этого встала у окна и устремила взор на крытые серой плиткой крыши галереи и лоджии, которые находились внизу и выходили на ту сторону, где располагалась пристань. В апартаментах под ней обустраивается мать, не подозревающая, что ее мир вот-вот рухнет. При мысли об этом Анна снова заплакала.
Ужин для детей герцога, как обычно, подали в их собственных покоях. Анна только взглянула на поставленную перед ней тарелку с Sauerbraten[9 - Зауэрбратен, традиционное блюдо немецкой кухни; жаркое из предварительно замаринованного мяса.] и жареным шпинатом и отослала все это обратно на кухню. Ее тошнило.
– Я не голодна, – сказала она горничной.
Ее лихорадило от тревожного ожидания: поговорила матушка Лёве с матерью или еще нет? Только когда колокол пробил семь раз, няня пришла к ней в комнату с мрачным лицом.
Анна встала, вся дрожа, не в силах произнести ни слова. Горло у нее сжималось. Она пошла впереди матушки Лёве вниз по лестнице через общие комнаты к двери, которая вела в покои матери; ноги у нее подкашивались. Стражники взяли на караул, подняв скрещенные пики. Вперед выскочил церемониймейстер и открыл двери.
– Мадам маркиза де Понт-а-Муссон! – объявил он.
Анна прошла за ним. Делая реверанс, она тревожно вглядывалась в лицо матери.
Герцогиня была одна, сидела в своем привычном кресле. По ее кивку двери за Анной и матушкой Лёве закрылись. Анна пришла в ужас, увидев, что мать недавно плакала, чего не случалось с ней никогда. Она делилась своими тяготами с Господом, уверенная в Его помощи. Но, очевидно, в этом испытании, уготованном ей дочерью, на поддержку Всевышнего рассчитывать не приходилось.
– Садитесь, Анна, – произнесла мать, указывая на стул, и ее голос дрогнул. – Вы знаете, зачем вас сюда позвали. Повторять сказанное матушкой Лёве слишком тяжело, так что не будем на этом задерживаться. Вам нужно исповедаться, пройти покаяние и примириться с Господом. Меня тревожит то, что происходит сейчас… Матушка Лёве считает, вы где-то на пятом месяце… – Она невольно вздрогнула.
– Да, миледи, – прошептала Анна. – Мне так жаль.
– В этом я не сомневаюсь. – Голос матери был резким. – Думая о том, сколько раз я взывала к вашей добродетели, меня тянет к слезам. Если бы вы прислушивались к моим словам должным образом, мы сейчас не вели бы этот разговор. Но сделанного не исправишь, как бы это нас ни печалило. И матушка Лёве сообщила мне, как сильно огорчены вы тем, что вам придется жить с последствиями своего греха. Я держу в уме ваши юные годы и вашу невинность. Мне хочется думать, больше согрешили против вас, чем вы сами. Кажется, так и было.
Анна наклонила голову. Она не заслуживает такого понимания и будет вечно благодарна матушке Лёве за то, что та представила ее проступок в таком вызывающем сочувствие свете.
Настал момент молить о своем будущем.
– Миледи, – осмелилась подать голос Анна, – мы поступили очень плохо, но мы любим друг друга. Отто хочет жениться на мне!
Мать уставилась на нее:
– Вы в своем уме, девочка? Вы действительно думаете, что ваш господин и отец отдаст вас замуж за бастарда?
Анна никогда не слышала, чтобы мать говорила с такой горячностью.
– Но это позволит нам избежать позора, миледи, – прошептала она.
– Для этого есть другие способы! – Герцогиня покачала головой, как будто приходя в отчаяние. – Анна, послушайте меня. Никто не должен знать, что вы ждете ребенка. Вы кому-нибудь говорили?
– Нет, мадам. Но разве не нужно сообщить Отто?
Глаза матери округлились от удивления.
– Ни в коем случае! Его следовало бы выпороть за то, что он сделал с вами, но лучше ему пребывать в неведении относительно того, какие это имело последствия. И ваш отец тоже ничего не должен знать. Это разобьет ему сердце… как разбито мое. – Голос герцогини снова дрогнул.
Анну переполняло раскаяние – и негодование. Она причинила боль матери, и все же та вела себя очень неразумно.
– Итак, – мать снова заговорила оживленно, – мы скажем, что вы больны, у вас несварение желудка. Матушка Лёве обратила внимание, что в последнее время вы мало едите, может быть, и другие это заметили. Вы отправитесь в Шлоссбург, где воздух здоровый, и там к весне, по милости Божьей, полностью поправитесь. Матушка Лёве поедет с вами, она же пригласит повитуху, которая поможет в должное время. Когда… когда все закончится, вы сможете вернуться ко двору, как будто ничего не случилось, и никто ничего не узнает.
– Да, матушка, – безучастно ответила Анна.
Наказание оказалось не таким уж и строгим, мать могла вовсе отказаться от нее, лишить своей любви, но неужели она не способна проявить больше понимания и использовать свое заметное влияние на отца, чтобы убедить его: пусть позволит Анне выйти замуж за Отто! Какое это было бы счастье! А теперь…
– Что будет с ребенком? – спросила несчастная, разыгрывая свою последнюю карту. – Ему нужен отец.
Мать поджала губы:
– Вам следовало думать об этом раньше! Младенца отдадут кормилице и вырастят. Кто его родители – останется тайной. Матушка Лёве, вы организуете это, пока находитесь в Золингене.
– Да, мадам, – кивнула няня.
Герцогиня повернулась к Анне:
– Вам, вероятно, сейчас так не кажется, но все это к лучшему. Я рассчитываю на ваше содействие и благоразумие.
– Да, мадам, – прошептала Анна, не в силах больше сдерживать слезы. – Мне исповедаться отцу Герехту?
Ей стало дурно от такой перспективы, и она вдруг испугалась при мысли о том, что ее ждет, когда она лишится утешительного присутствия матери.
– Нет. Матушка Лёве устроит, чтобы в Шлоссбурге к вам пришел священник, который вас не знает, – ответила герцогиня.
Несмотря на возмущение, Анна понимала, что ей крупно повезло.
– Мадам, я не знаю, как благодарить вас за доброту ко мне, которой я не заслуживаю и знаю это, – проговорила она сквозь слезы. – Простите меня, что я так опечалила вас. И я буду скучать. – Анна встала на колени и уткнула лицо в ладони, вздрагивая от рыданий всем телом.
На плечо ей легла чья-то мягкая рука. Девушка подняла мокрое лицо и увидела склонившуюся над собой мать.
– Я тоже буду скучать по вам, моя Анна, – сказала герцогиня более мягким голосом.
Анне стало ясно, что сдержанность матери была вызвана скорее печалью, чем неодобрением. Она, как обычно, скрывала эмоции. Сама Анна пока еще не овладела этим искусством. Раскинув руки, она обхватила мать за талию и воскликнула:
– Не бросайте меня! Пожалуйста, не прогоняйте. Лучше я умру, чем потеряю вашу любовь.
Мать отцепила от себя ее руки и держала их в своих:
– Никто не гонит вас, Анна. Я делаю то, что в ваших интересах, из любви к вам. А теперь идите в свою комнату, лягте в постель и притворитесь больной. А когда вы уедете, мы станем писать друг другу, и вы будете сообщать мне, как идут дела. Даю вам свое благословение, и да хранит вас Господь.
Шлоссбург Анна всегда любила. Она провела здесь бо?льшую часть детства. Изолированный на скалистом плато высоко над рекой Вуппер и окруженный густыми лесами прекрасный замок, в былые времена главная твердыня предков герцогини Марии, графов Берга, был также и любимой резиденцией герцога. Окрестности его славились богатыми дичью охотничьими угодьями, к тому же это было прекрасное место для проведения придворных праздников, которые так любил отец Анны. В прежние времена Шлоссбург, занимавший выгодное положение на местности и способный выдержать осаду, был крепостью. Теперь он представлял собой скопление похожих на мельницы для перца башенок и прелестных черно-белых деревянных домов, окружавших донжон. Отец ценил Шлоссбург за красоту и безопасность, которую замок давал семье, и еще за то, что это было гораздо более здоровое место для детей, чем Дюссельдорф с его городским воздухом.
Опираясь на руку матушки Лёве, – горничная, которую выбрала няня, ждала их, чтобы поприветствовать, внутри мощных арочных ворот Цвингертор, – Анна медленно шла по двору, понимая, что за ней сочувственно наблюдают двое рыцарей из ее эскорта. Очевидно, она весьма убедительно разыгрывала болезнь, и мужчины, без сомнения, думали, что их юная госпожа приехала сюда в отчаянной надежде продлить свою жизнь. К счастью, была зима, и тяжелая меховая накидка скрывала выступавший живот «страдалицы».
По великолепной парадной лестнице Анна поднималась с трудом, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Наконец они достигли общих комнат на первом этаже и вступили в просторный Рыцарский зал с боковыми галереями. Издавна его использовали для торжественных государственных церемоний, которые устраивали герцоги Клеве, а до них – графы Берга. Двадцать лет назад здесь состоялась свадьба отца с матерью, а потом была помолвка Сибиллы с курфюрстом. Сегодня к приезду гостей в двух элегантных каминах во французском стиле разожгли огонь, но зал все равно не прогрелся, словно ему было необходимо присутствие толпы людей, чтобы напитаться их теплом. Свечи не горели, что придавало залу мрачности, и, проходя мимо каменных колонн, на которых покоился высокий потолок с деревянными балками, Анна дрожала от холода и ощущения покинутости.
За Рыцарским залом располагались просторные личные покои членов семьи герцога. Много дней провела Анна в комнате фрейлин матери, Kemenate, где жили женщины семьи, когда отец отсутствовал. Из всех окон открывались прекрасные виды на живописные окрестные пейзажи. Позади Kemenate находилась часовня, где герцогиня, проживая в резиденции, каждый день участвовала в литургии Часов[10 - Литургия Часов – в Римско-католической церкви общее наименование богослужений, которые совершаются ежедневно в течение дня.], сама произносила слова службы, а дети стояли рядом с ней на коленях.
Слуги приготовили спальню для Анны. Стоявшая в углу печь, отделанная зеленой плиткой, была затоплена, перина взбита, гобелены с изображением цветов повешены на стены. Матушка Лёве приказала молоденькой горничной Герде распаковать сундуки Анны, и вскоре комнаты приобрели жилой вид, за исключением того, что люди, которые делали Шлоссбург настоящим домом, отсутствовали.
Когда наступила зима, ребенок подрос и стал толкаться в утробе у Анны. Сама она превратилась в затворницу и почти не выходила из своей комнаты. За ней присматривали матушка Лёве и горничная Герда, которой сказали, что ее госпожа страдает тяжелой формой водянки. Догадывалась ли служанка, чем страдала Анна на самом деле, кто знает. Герда была неграмотной дочерью фермера, обладала живым воображением, была расторопна и очень добра к Анне. Оставалось надеяться, что она не вникает в подробности жизни своих господ и не задается лишними вопросами.
Когда ребенок впервые зашевелился, Анна с новой силой ощутила реальность того, что в ней растет новая жизнь. Она заплакала от мысли, что ее ребенку не суждено узнать ни материнской любви, ни отцовской. Об Отто она старалась не думать, чувствуя, что если погрузится в мысли о нем, то сойдет с ума от тоски и горя. Он должен был находиться здесь, рядом с ней. Как можно держать его в неведении? Какая жестокость – оставлять младенца сиротой.
Матушка Лёве осторожно расспросила местных жителей и нашла опытную повитуху, которой сплела историю об одной замужней фрейлине герцогини, оказавшейся в сложных обстоятельствах; сказала, что эта несчастная, получив разрешение укрыться в замке, нуждалась в помощи и сохранении ее истории в строгой тайне, и пообещала щедро заплатить и за то, и за другое. Обрадованная такой удачей, повитуха взялась, когда придет время, найти хорошую кормилицу для ребенка. Ее сестра была на сносях и могла оказаться полезной: молока у нее было много, когда она выкармливала своего последнего младенца. Матушка Лёве посетила дом повитухи и дом ее сестры и сообщила, что в обоих царила безупречная чистота. Еще лучше было то, что акушерка знала одну семью, где один за другим умерли шестеро новорожденных детей, и эти люди отчаянно хотели иметь ребенка. Муж, мастер Шмидт, был успешным и уважаемым кузнецом, изготавливал мечи, имел добротный дом из дерева и камня, а его жена отличалась набожностью. Монахини из расположенного в городе монастыря Грефрат возьмут на себя заботы о выхаживании малыша. Все было устроено.
Анна понимала, что у нее нет выбора. Мать говорила, мол, все делается ради ее же блага, но сама Анна не могла в это поверить.
Время тянулось медленно. Дни проходили за шитьем приданого для младенца, которое отправят вместе с ним в дом приемных родителей, в легких прогулках и молитвах. Каждую неделю Анна писала матери, но сообщать было особенно не о чем, кроме того, что она здорова и ест хорошо. Свежий воздух Шлоссбурга делал свое дело. Каждый день она гуляла вокруг замка – выходила через боковые ворота в разбитый на крутом холме сад, который заканчивался обрывом; далеко внизу блестели воды Вуппера.
В этой холмистой местности, окруженной лесами, легко было поверить в сказки о ведьмах, феях и призраках, которые Анна слышала в детстве. Герда верила, что в замке обитают привидения, но матушка Лёве сразу велела горничной замолчать и забыть эти глупости. «Беременным женщинам, – шепнула она на ухо Анне, – не нужно испытывать страх».
Но Анна, отчаянно нуждавшаяся в каком-нибудь отвлечении, обнаружила, что ей хочется узнать больше. Слышала ли Герда сама что-нибудь? Видела ли собственными глазами?
– Нет, мадам, – призналась девушка. – Но мой кузен здесь конюхом, и однажды он видел высокую фигуру в черном капюшоне, она стояла у окна в Rittersaal[11 - Рыцарский зал (нем.).].
«Это могла быть я, – подумала Анна, – в своей темной накидке. Разве я не достаточно печальна, чтобы блуждать по замку призраком из настоящего?»
– Я здесь ничего странного не замечала, – сказала она, – но люблю истории о привидениях.
Герда знала их множество и могла заполнить рассказами томительные часы ожидания. Сведенные вместе судьбой, несмотря на разницу в ранге и положении, девушки крепко подружились. Матушка Лёве, строгая поборница соблюдения этикета, не препятствовала этому. Она понимала, как одинока Анна, как скучает по родным и как сильно нуждается в компании. А тут была Герда, примерно того же возраста, с льняными волосами, веселая и словоохотливая. Справившись со своими делами, она тут же появлялась в комнате Анны и развлекала ее болтовней. Последние недели беременности были скрашены бесконечными мрачными легендами и волшебными сказками.
Ребенок становился тяжелее, вечерние посиделки становились продолжительнее, начали раскрываться первые весенние бутоны. И однажды утром в середине марта Анна ощутила первые схватки.
Повитуха, обосновавшаяся в замке две недели назад со своим родильным креслом, объяснила Анне, чего ожидать. Потом она сказала, что роды были легкие. Но ничто не могло подготовить Анну к тому, с какой силой навалились на нее схватки и какую боль она испытала. Это продолжалось много часов. Однако она была молода, сильна и переносила родовые муки хорошо. Только в самом конце почувствовала, что больше терпеть не в силах, но тут, побужденная совершить последнее невероятное усилие, она ощутила, как ребенок выскользнул из нее в мир, и ее страдания закончились.
Матушка Лёве положила крошечного малыша ей на руки всего на несколько мгновений, чтобы он получил материнское благословение, прежде чем будет навечно разлучен с ней. Сердце Анны захолонуло, когда она его увидела. Он был совершенен, восхитителен, и она увидела в нем Отто. Никогда еще ей ничего не хотелось так сильно, как оставить его при себе, но она знала, что об этом не может быть и речи. Самый ужасный в ее жизни момент наступил, когда вернулась матушка Лёве, чтобы забрать у нее младенца. Анна храбро проглотила слезы, поцеловала крошечную головку и отдала ребенка.
– Его зовут Иоганн, – прошептала она, – в честь моего отца.
Оставшись одна, Анна лежала и заливалась слезами, чувствуя себя так, будто у нее вырвали сердце.
Матушка Лёве застала ее в таком состоянии.
– Перестаньте, овечка моя! Ну, ну. Все к лучшему, поверьте. Я договорилась, чтобы мне время от времени сообщали о нем, и вы будете знать, что он здоров и счастлив. А теперь вам нужно думать о будущем. Вы принцесса. У вас есть предназначение, которое нужно выполнить, и я уверена, вы сделаете это с гордостью. Роды у вас прошли легко, проблемы позади. Вам повезло.
– Повезло? – Анна горько заплакала. – Когда у меня ноют руки от желания подержать моего малыша, моего Liebling! Когда я так ужасно по нему тоскую. Если это удача, как тогда ощущается горе?
Телесные раны затянулись, молоко иссякло, но пустые руки продолжали болеть оттого, что на них не лежал потерянный ребенок. Анна вернулась в Дюссельдорф совершенно здоровой, но сердце ее обливалось кровью от сожалений: ах, что было бы, если б только… Возвращение к привычной жизни казалось невозможным, ей никогда не стать прежней. Но шли месяцы, ее тайная печаль превратилась в глухое оцепенение души, и Анна начала понимать мудрость, заключенную в словах матушки Лёве. Скандала избежать удалось, и в этом ей действительно повезло. Но тем не менее Анне хотелось плакать всякий раз, как она задумывалась, какой могла бы быть жизнь, если бы ей позволили разделить ее с любимым мужчиной и их ребенком.
Глава 3
1538–1539 годы
Отец умирал. Надежды не было. Последние четыре года у него медленно, но неуклонно угасал разум. Раньше люди называли его Миролюбивым, а теперь дали ему прозвище Простак.
Анна не знала, какой недуг его гнетет, и доктора, казалось, тоже. Началось это через три года после ее возвращения из Шлоссбурга. Отец стал забывать незначительные вещи, делал замечания невпопад или обращался к людям, называя их чужими именами. Иногда мать сомневалась, действительно ли у ее супруга какие-то проблемы, но потом он говорил или делал что-нибудь странное, и все его близкие снова впадали в беспокойство.
В октябре герцога Иоганна сразила новая болезнь – обычная простуда, что дало его личному врачу, доктору Сеферу, возможность внимательно осмотреть своего господина.
– У него все смешалось в голове, – сказал он матери, которая в нетерпении ждала за дверями спальни вместе с детьми, – но телесные рефлексы тоже нарушены. Это нечто новое, и я ничего не понимаю. Никогда такого не видел.
– Это может быть серьезно? – тревожно спросила мать.
– Увы, я не знаю, мадам. Нужно посмотреть, как пойдут дела дальше.
– Я буду молиться за него, – сказала герцогиня и повела дочерей в часовню, где они провели следующие несколько часов, умоляя Господа вернуть отцу здоровье.
В ноябре они с предельной ясностью осознали, что дела действительно идут плохо, когда отец вдруг ни с того ни с сего упал на пол вниз лицом. Он не поскользнулся и не споткнулся – просто потерял контроль над своими ногами. Врачи беспомощно стояли вокруг, хмурились и имели очень мрачный вид.
Болезнь неуклонно прогрессировала, пока не достигла стадии, когда отец начал временами не узнавать свою супругу. Иногда он называл ее Матильдой, именем собственной матери. К Рождеству герцог уже не вставал с постели и говорил с трудом. В один из редких дней, когда отец узнал мать, Анна видела, как он попытался взять ее за руку и посмотрел на жену полными любви глазами.
– Вы должно… быть… мучаетесь… как проклятые, – пробормотал он, с трудом подбирая нужные слова после долгих мучительных пауз.
Больше связных фраз Анна от отца не слышала.
Наступил январь, и состояние герцога еще ухудшилось. Доктора продолжали качать головами и говорить, что ничего не могут сделать. Мать ходила по дому тенью и пыталась убедить себя, что это Божья воля.
– Он ушел от меня, мой любимый мужчина. Осталась одна пустая оболочка. Как это больно, – как-то раз сказала она.
Сердце Анны обливалось кровью от жалости, когда она стояла у постели отца и смотрела на него. Герцог Иоганн то и дело погружался в забытье, нитка слюны сползала вниз по обросшему седой щетиной подбородку. Неужели эта пустая скорлупа – тот жизнерадостный рыцарь, который ослеплял своих подданных ярким атласом, бархатом и пышными перьями на шляпах?
