Сев на койке, я осторожно помотал головой, но ни тошноты, ни головокружения, ни головной боли, просто обязанной сейчас доминировать в моём теле – ничего подобного не было и близко.
– Однако, – я с уважением посмотрел на врача: – Док! Вы превзошли самого…
– Детоксикация, очистка и переливание крови, – принялся он загибать пальцы, буравя меня неприятным взглядом: – Насыщение тела…
– Док! – Соскакиваю на пол: – А хочешь – я тебя поцелую? Это же чудо! После такой дозы я помирать собирался, а вы, ну док! Супер!
– Капитан, – его взгляд смягчается – видно, что мои слова пришлись по душе: – Настоятельно рекомендую впредь воздержаться от подобных возлияний. Я понимаю, что ради дела, – выставив вперёд руку, он не позволяет мне защититься: – И мы все, ваш экипаж, это ценим. Но всё же, Сэм! Нельзя так насиловать свой организм. Даже ради такой высокой цели. Не знаю, религиозный вы человек, или нет, – пожимает он плечами: – Но запомните, словно это заповедь – нельзя столько пить! А тем более – без закуски!
– Док, – натянув комбез, поворачиваюсь к нему: – Как вы думаете, куда я попаду, если буду соблюдать все заповеди?
– В рай?
– В Раю я уже был, еле вырвался, – криво усмехаюсь, припоминая ту самую тюремную планету: – Сказать куда?
– Куда?
– В заповедник! Туда все, кто заповеди соблюдают, попадают.
* * *
За то время, что Никер приводил меня в порядок, Туринк звонил раз семь. И всё, как вы понимаете – безответно. Зато, когда я появился на его экране при восьмой попытке, наш эксперт едва не разрыдался от счастья.
– Ты как, Сэм? – Тоном заботливой мамаши проворковал он, внимательно разглядывая моё изображение: – Обошлось, – с явным облегчением констатировал он, не найдя на моём лице ничего такого, должного обозначить моё плохое состояние: – Ты хоть закусывай, – продолжил он и я мысленно взвыл, готовясь услышать очередную лекцию о вреде пьянства.
Нет, так дело не пойдёт. Беру инициативу в свои руки.
– Ближе к делу, Симил.
– Да, Сэм, конечно, – он покладист, как… Я даже не знаю с чем сравнить его состояние, слишком оно позитивное: – Так… что ты нашёл?
* * *
А нашли мы много.
Наверное, стоило бы поставить слово нашли в кавычки, но, судите сами – в моём рассказе, в том, который я скормил Туринку, не было и капли вранья.
Да-да, именно так – правда, и ничего кроме неё, родимой.
Мы, действительно, нашли заброшенную шахтёрскую базу, покинутую в те самые годы, когда наш дорогой Гахен творил свои шедевры.
Мог он там быть?
А кто ж его знает. Этих баз – море. Чуть-чуть раскопок в архиве и пожалуйста, выбирайте любую. Вот мы и выбрали парочку – из числа тех, что были подальше от обитаемых мест.
Изыскания, или, если откровенно, копание в кучах мусора, оставленных безвестными шахтёрами, вознаградили нас несколькими артефактами, к которым наш гений, чисто теоретически, мог прикасаться. Если, конечно, он был именно на этой базе.
Что? Не нравится такой подход?
Ну так докажите, что Ван Гахена тут не было?
Ага? Молчите? Нет доказательств?
Вот то-то же!
В общем, как вы сами можете судить – я Туринку не врал. Ну… Может самую малость преувеличивал – так я же творческая личность? Увлекающаяся натура и прочая-прочая-прочая. Позволительно мне подобное.
Вернёмся же к артефактам, которых, как я уже говорил, было много.
Больше всего было камней. Угу. С того самого астероида, по поверхности которого некогда могли ступать ноги гения. Часть камней была с небольшими дырочками – их я с показывал эксперту с особой гордостью, рассказывая о творческих метаниях моего кумира, иссверлившего всю каменюгу в поисках лучшего ракурса.
Увидев, как благосклонно Туринк принял первую партию артефактов – камни ловили и сверлили всем экипажем, я вытащил на свет следующую, ещё более ценную добычу.
Кисти.
Кисти мэтра, которыми он творил свои шедевры.
Нет, конечно не целые. Обломки – опалённые космическими лучами, роль которых сыграл выхлоп маневровых и поломанные гением, в приступе творческого азарта. Кистей, т. е. обломков, было много – но все это было благополучно съедено Туринком, хорошо знавшего крайнюю нервозность Гахена, ломавшего кисти десятками.
Постепенно повышая градус редкости своих трофеев, следующим ему была предъявлена пустая консервная банка, дата на которой указывала, что сей продукт был выпущен за три месяца до дня, когда мэтр завершил свои «Корни».
Увидев банку Симил едва не расплакался. От счастья, разумеется. Кому как не ему было знать сколько бабла отвалит музей за артефакт, к которому точно прикасались руки гения.
А возможно и не только они.
Последним, что поставило точку в демонстрации добычи, попутно раздавив сомнения о подлинности всего продемонстрированного, был башмак.
Самый обычной башмак скафандра. Донельзя изношенный и выброшенный кем-то из шахтёров в связи с полной невозможностью дальнейшей носки.
Таких башмаков мы нашли несколько штук. К моему немалому разочарованию, все они были подписаны, все, кроме того экземпляра, что сейчас стоял на столе. Особо я расстроился, когда изучив подписи не обнаружил ничего, что хотя бы отдалённо походило на буквы «В» и «Г», которые можно было выдать за автограф мастера.
А жаль. О том, сколько могла бы стоить такая находка было просто страшно подумать, но не рисовать же самому проклятые буковки? Тут и особо продвинутым экспертом не нужно быть, чтобы определить новодел.
Так что да, жаль, но башмак я оставил как есть, лишь упомянув, что если он и не принадлежал самому Гахену, то именно его мастер изобразил на своём полотне с завтракающими шахтёрами.
* * *
Завершив этим демонстрацию находок, и, замечу, их красочное описание я смолк и тут уже в наступление перешёл эксперт. Высказав восторг, натуральный, высшей пробы, он предложил мне наилучший исход из сложившейся ситуации – а именно продажу всего… ему. За достойное вознаграждение, как же без него.
– Два миллиона, – глядя не на меня, а на разложенные по столу трофеи, предложил он с таким видом, словно я, потрясённый до глубины души его щедростью, должен был немедленно пасть на колени, благодаря своего благодетеля.
Увы ему – падать, а тем более рассыпаться в благодарностях, я не спешил. Наоборот – презрительно фыркнув, я потянулся к клавише разрыва связи, что он, внимательно, и как ему казалось – незаметно, следивший за мной, немедленно заметил.
Что же…
А дальше начался торг. Тот самый – отчаянный, бескомпромиссный, переходящий в крик и перемежаемый угрозами обоих сторон немедленно прервать связь. Признаюсь – мне, все эти артефакты были безразличны, я бы, при иных условиях, просто подарил всё это Симилу, но согласитесь – подобное обязательно бы вызвало вопросы, а потому я упирался и боролся, как только мог.
Результатом, ожидаемым мной и приятным для эксперта, стала его безоговорочная победа. Туринк забирал себе шестьдесят два процента от средств, вырученных за продажу артефактов на аукционе. Более того – я гарантировал оплату услуг аукционного дома из средств, полученных в ходе торгов и подтверждал статус эксперта, как эксклюзивного получателя всех моих дальнейших находок.
Полный мой проигрыш, верно?
Да.
За исключением одного момента – Туринк, вместе с прочими экспертами, коих он обещал собрать, брался оценить мою картину, написанную точно та том же месте, где творил великий Гахен.
Сумма оценки была определена мной не ниже семи десятков миллионов, на что он, выпучив глаза, вынужденно согласился, прекрасно понимая, что вряд ли найдётся хоть кто-то готовый отвалить такие деньжищи за моё творчество.
* * *
Вот здесь – когда он мне прямо сказал, что продать этот шедевр за такую сумму нереально, вот честно – здесь мне было обидно.
Особенно принимая во внимание, что полотно, получившее столь низкую оценку Симпла, я действительно создал сам, своими руками, потратив на шедевр более двух часов. И, не буду скрывать – я результатом – гордился.
* * *
Картина «Осознание» – представляла собой черно-фиолетовое поле, с множеством белых точек, которое пересекала почти прямая розово-синяя полоса, почти по центру которой я старательно изобразил… Нечто! Почти округлое и размытое.
А ниже, в стороне от неё, белый силуэт человека – как его рисуют дети – кружок головы, палочка тела и коротенькие обрубочки ручек-ножек.
Всё.
Шедевр перед вами, зря я что ли почти два часа над мешковиной страдал? Почему мешковина? А вы уже забыли про грубость мира и прочий бред, что в прошлый раз нёс наш дорогой эксперт?
А я не забыл.
Забегая вперёд, скажу, что эксперты и критики, действительно, долго спорили вокруг моего шедевра, так и не сумев прийти к единому мнению – а что автор, то есть я, хотел этим сказать.
* * *
Что же до меня, то когда меня спрашивали о замысле картины, то я, напустив задумчивость, отвечал что каждый должен сам осознать.
Что именно?
Да всё!
Нельзя же быть столь примитивным!
Осознать и пропустить через себя совершенно всё – вашу планету, систему, галактику – необходимо осознать решительно всё, понимаете?
А осознав – вернуться.
Как это куда?! К началу пути. Туда, откуда вы двинулись по тропе осознания. Как это не понимаете? Сложно? Ну, извините, творчество, особенно высокое, оно не перед всеми раскрывается!
* * *
Аукцион, устроенный стараниями Туринка, прошёл как по маслу. Следя за аукционистом я лишь диву давался как ловко, он расхваливает собранный нами на свалке хлам. Другим поводом для удивления являлась почтеннейшая публика, вступавшая в борьбу за обладание куском камня или той жестянки, не имевшей никакой ценности.
Ну, это я так считал.
Угу, зная подлинную историю обретения этих, кхм, сокровищ. Цены, хочу заметить, были такие, что моя жаба, прежде недовольная условиями нашей с Турином сделки, то и дело хлопалась в обморок видя поистине космические цены. Так, тот же башмак, доставшийся представителю некого модного Арт-хауса, был продан за без малого сотку.
Миллионов!
А как иначе? Это же мог быть башмак Самого!!!
К слову, вся эта вакханалия, широко освещаемая на профильных каналах, удостоилась лишь краткого упоминания в серьёзных СМИ, которые вскользь заметили возвращение человечеству вещей великого Мастера.
М-да… Подобная картина – печалила. Кому как не людям, прежде сходившим с ума от возвращения утраченных шедевров, сейчас так же бурно радоваться появлению личных вещей мэтра?
Но увы.
Всем было пофиг и моя паранойя, немедленно пробудившаяся от дрёмы, немедленно свалило сей печальный факт на Древнего, всеми силами боровшегося против моей популярности.
Согласитесь, удобно, когда есть некто, на которого можно свалить решительно всё.
В результате, уж не знаю чьими стараниями – Древнего, или банальной людской ленью, но аукцион прошёл без лишнего шума, чему, впрочем, я был рад, тоже не желая привлекать лишний шум.
Последнее, прежде всего, касалось моего шедевра, оценённого, как мы и договорились, в семьдесят два миллиона, о чём я сообщил аукционисту, притащив полотно с собой.
На немедленно последовавший вопрос – а не желает ли автор выставить своё произведение на торги, я лишь гордо улыбнулся, а после, пресекая начавший было зарождаться шум, объявил, что мои картины должны принадлежать всем, а не кучке толстосумов, спешащих утаить прекрасное от простых людей.
– А потому! – Мне пришлось сильно повысить голос, перекрывая выкрики, несколько оскорбительного содержания: – Я передаю полотно музею! Безвозмездно! Ради искусства и человечества!
Наградой мне послужили редкие хлопки, и, куда как более многочисленные жесты, истолковать которые можно было только как сомнения в моей вменяемости.
Да пофиг!
Картина, оценённая в семь десятков миллионов, с небольшим хвостиком, отправилась в планетарный музей, взамен одаривший меня справкой о пожертвовании.
Ага!
С указанной в ней суммой, которая, слава местным законам, освобождала вашего покорного слугу от уплаты налогов со средств в вышеуказанном размере, прошу прощения за канцелярщину.
* * *
Остальное было делом техники.
Вызванные в ангар банковские клерки, лишь крякнули, увидев горы мешков, забитых купюрами разного достоинства. На их вопрос о происхождении средств была предъявлена справка о выставлении мною множества лотов и проведении открытых торгов, что позволяло мне положить средства в банк в любой удобный момент.
Скривившись, матеря в душе художника, сначала отказавшегося от безнала и потребовавшего наличку, а после изменившего своё решение, клерки, вызвав подкрепление, принялись за работу, и когда та, спустя неделю была завершена, предъявили мне счёт. По полной – и за свои услуги, и за налоги, взятые ими с меня по самой высокой планке.
