– Говорите! – приказал им сир Эрван. – Что здесь такое случилось? Почему вы бегаете с факелами и кричите, как будто вам подпалили штаны?
– Ох, господин! – закричали мужланы. – Беда! В сарай забежал волк, и не простой волк, а самый настоящий оборотень. Как с ним совладать? Убить оборотня – трудное дело, ведь кого он укусит – тот сам сделается оборотнем.
– А для чего непременно убивать оборотня? – спросил сир Эрван, чем поставил мужланов в тупик; впрочем, растерянность их длилась недолго, и один, самый сообразительный, выступил вперед, низко поклонился и сказал так:
– Воля ваша, господин, но если оборотня не убить, то он повадится ходить к нам в деревню, портить девушек и таскать детей.
– Для чего ему портить девушек, это я еще могу понять, – сказал сир Эрван, – но почему бы ему таскать ваших детей? Все они чумазы да сопливы и обузливы свыше меры, пискливы и вечно голодны, сколько ни корми; лет десять пройдет, прежде чем из такого вырастет толковый работник.
– Все это так, господин, – сказал мужлан, – но ведь оборотню работники ни к чему: детей он поедает вместе с костями, волосами и худой их одежонкой.
Тут сир Эрван начал щурить глаза, а это была верная примета, что он вот-вот рассмеется. И мужланам это не понравилось, да так, что двое из них прикусили губу, а еще один отвернулся.
– И у кого оборотень уже съел ребенка? – спросил сир Эрван. – Найдутся ли таковые в деревне Морван?
– А у хромой Берты, – подал голос кто-то из тех, кто стоял сзади.
Все тотчас повернулись к нему и закричали:
– Вот не ври! У Берты ребенок утонул, его потом из реки выловили!
Сир Эрван нахмурился и сказал:
– Вранья я не терпеть не могу, и вам это известно, а в оборотней не верю, и это вам тоже известно. Но если вы действительно так боитесь этого волка, то покажите мне сарай, где он прячется.
– Господин, – робко сказал тот мужлан, что посмелее остальных, – вы бы остереглись. Вдруг он все-таки оборотень?
– Это я и хочу понять, – сказал сир Эрван.
Он оставил свою лошадь на попечение мужланов и пошел поглядеть, кто там прячется в сарае.
Там было темно и захламлено, в глубине воняло кислым и прогорклым, а у входа – сырой древесиной. И вдруг во мраке блеснули желтые глаза.
– Ай! – закричал мужлан, который привел сира Эр-вана к сараю, и бросился бежать. Толпа жалась в стороне, опасаясь подходить ближе, и мужлан врезался в самую людскую гущу.
– Что там? Что? – трясли и вертели его, а он лишь отбивался, пучил глаза и тяжело дышал.
Сир Эрван протянул руку и коснулся жесткой волчьей шерсти. Волк же сперва задрал губу, а потом тихо визгнул и затих под человечьей ладонью. А сир Эрван нагнулся к нему и что-то сказал еле слышно.
Он вышел из сарая, и волк ступал за ним, как привязанный.
И сир Эрван сказал:
– Никакой это не оборотень, и я не позволяю вам его трогать. Он лесной зверь и будет жить в лесу, а вы мои люди и будете жить там, где отведена вам земля.
Тут волк вырвался вперед и убежал, а сир Эрван сел на лошадь и поехал прочь.
После этого слух пошел, что сир Эрван даже с оборотнем легко совладал, и оборотень, едва завидев сира Эр-вана, тотчас превратился обратно в человека, пал на колени и умолял о пощаде. И сир Эрван помиловал его, но повелел отныне оставаться в волчьем обличье и не покидать леса.
Когда Жан де Монфор спросил Эрвана, что в этих россказнях правда, а что – ложь, и не пора ли уж и вправду им обоим начать верить небылицам, сир Эрван расхохотался и отвечал, что выдумка вся история, от начала и до конца, просто мужланы испугались волка, только и всего.
Другие рыцари и дамы восхищались смелостью сира Эрвана и наперебой зазывали его поохотиться. И только дама Азенор и еще один рыцарь по имени сир Вран не поверили этому рассказу.
Сир Вран был человек красивый и молчаливый; лицо у него было молодое, а взгляд – как у старика, и кое-кто поговаривал, что это верный признак коварного человека или же человека, проклятого феями, – но с Азенор он всегда держался ласково и осторожно: он даже дышал при ней вполсилы, словно от слишком глубокого вздоха она могла бы рассыпаться.
И неизменно, когда граф выезжал на охоту, сир Вран старался улучить минутку и побыть с дамой Азенор наедине.
– Верите ли вы тому, что рассказывает ваш супруг об этом волке? – спросил он как-то раз.
Медленно Азенор покачала головой:
– Спросила бы я у мужланов, но они правды не скажут. Муж мой говорит, что то был самый обычный волк. Но как, сир Вран, скажите на милость, получилось, что волк повиновался моему мужу? Неужто и впрямь некоторые звери до сих пор чуют в человеке запах Адама, поставленного Творцом над всей тварью царем и повелителем?
– Говорят, такое случается, но только при условии истинной праведности человека, – заметил сир Вран.
– Ах, сир Вран, к моему мужу такое определение не подходит! – сказала дама Азенор горестно. – Он славный рыцарь, прекрасный охотник и добрый вассал графа Жана, но назвать его человеком истинной праведности не решится даже тот, кто любит его всей душой.
– Отчего вы так говорите? – насторожился сир Вран.
– Что ж, вам открою – все равно, рано или поздно, эта горькая правда выйдет наружу, – молвила дама Азе-нор. – У меня нет детей от сира Эрвана. Уж это-то не тайна, хотя, видит Бог, я хотела бы, чтобы сложилось иначе. А сир Эрван каждый понедельник покидает меня и отсутствует до четверга; затем он возвращается как ни в чем не бывало и живет со мной добродетельно, и слушает мессу в воскресенье, так что я уж начинаю надеяться на то, что жизнь наша пойдет заведенным порядком. Но в понедельник он вновь уезжает из замка. И такое продолжается больше года.
– Вы предполагаете, что у него есть конкубина, которую он навещает неукоснительно? – спросил сир Вран.
Дама Азенор сильно покраснела, отчего внезапно сделалась совсем дурной на лицо, опустила глаза и шепотом сказала:
– Да.
– Нет ли средства узнать, кто она такая?
– Для чего?
– Лучше знать, чем не знать.
– По мне так, дело обстоит ровно наоборот: лучше не знать, чем знать.
– Почему?
– Кто знает – тот поневоле решает. А кто не знает – тому и решать не требуется.
– Желаете жить как живете?
– Ах нет, сир Вран, так жить, как я живу, мочи нет…
И поговорив так некоторое время, они разошлись, не приняв никакого решения. И сир Вран клял судьбу за то, что не смеет ничего советовать даме Азенор: она до сих пор ничем не показала, что считает его своим другом, и даже ни разу не взяла за руку.
Но даме Азенор глубоко запали в душу их разговоры: и ее сомнения в супруге, и ласковое обхождение сира Врана, и история с волком.
И вот, во вторник, когда сира Эрвана нечего было и ждать к ужину, Азенор распустила волосы и в одной рубахе уселась у чаши с водой. В чаше отразилось лицо, совсем как у дамы Азенор, только не такое бледное и без синевы под глазами. А когда вокруг ее рта начали проступать горькие складки, дама Азенор вертела пальцем в воде, и отражение, покачиваясь, возвращалось к прежнему виду – молодой и прекрасной девушки, лишь похожей на разочарованную и опечаленную женщину.
И стала Азенор говорить сама с собой.
– Отчего ты больше не смеешься?
– Оттого, что муж меня больше не любит.
– Да ведь четыре дня в неделю он тебя любит.
– Да, но три дня в неделю он пропадает неизвестно где.
– Для чего тебе знать, где он пропадает?
– Для того, чтобы эти дни он мог бы проводить со мной.
– У него могут быть причины так поступать.
– Он мужчина; единственная причина для него оставлять жену, если не идет война, – другая женщина.
– Неужели нет третьей причины?
– Может, и есть, да на ум ничего больше не идет.
– Обратись к графу, пусть вразумит твоего мужа.
– Граф на его стороне. Ничего худого он про моего мужа не скажет, даже если тот в чем-то и провинился.
– Спроси мужланов из Морвана. Уж они-то что-нибудь да разнюхали, куда он ездит.
– Мужланы на него молиться готовы. Никто из них и слова о нем дурного не скажет, хоть бы он держал десяток любовниц.
– Найми человека, чтобы проследил за ним.
– Во всей округе такого не сыщется, чтобы по доброй воле решился причинить зло сиру Эрвану.
– Да может, никакого зла и нет… Почему бы тебе считать, что он непременно творит измену?
– Даже ты на его стороне! – сказала своему отражению дама Азенор и с досадой выплеснула воду из чашки. – Один только сир Вран меня жалеет, а других друзей у меня, как кажется, и нет. И сама себе я тоже лютый враг.
С этим дама Азенор решила непременно выследить своего мужа и узнать, куда он ездит и чем занимается.
* * *
Вот уже четверг подходит к концу, а сир Эрван до сих пор не появился. Неспокойно даме Азенор; недаром она спорила со своим отражением в чаше: она любила сира Эрвана и тревожилась за него.
– Уж не случилось ли что-нибудь? – гадала она. – Уж не замужняя ли дама его конкубина? Вдруг явился ревнивый муж и нанес увечье моему неверному супругу? Или же то были братья девушки – кому пришлось бы по душе терпеть женатого любовника в постели сестры? Ведь это означает, что она никогда не сможет выйти замуж! Ах, только бы знать, куда он ездит! Я бы отправила слуг вызволять моего бедного сира Эрвана.
Наконец стемнело; и вот простучали по мосту копыта лошади, и сир Эрван, лежа лицом на лошадиной гриве, въехал в ворота замка. Одной рукой он слабо сжимал поводья, другая же свисала и болталась. Одежда на боку у сира Эрвана пропиталась кровью, был он бледный и почти не дышал.
Сбежались слуги и прислужницы; сира Эрвана снимают с седла и несут в комнаты, бегают туда-сюда с мисками и чистыми тряпицами, и несут горячую воду и холодную воду, и какие-то отвары и примочки, и пахнет раздавленной травой и струганной корой.
Дама Азенор не пачкает в крови свои белые руки, но только сидит рядом и смотрит, как мужа ее укладывают на постель, как разрезают одежду, и без того изорванную, и обмывают на нем раны. Рука сира Эрвана свешивается с постели, капля крови повисает на кончике его среднего пальца и долго, долго держится, созревая потихоньку, прежде чем все-таки упасть, стать пятном и быть размазанной суетливыми ногами прислужниц.
Вот наконец сир Эрван умыт, и кровь остановлена, и дышит он теперь ровнее и тише. Дама Азенор ложится почивать на краю большой кровати, а сир Эрван неподвижно лежит на другом краю.
Под утро проснулся сир Эрван и позвал свою жену.
Та тотчас открыла глаза, словно и не спала вовсе. Отчасти так оно и было, потому что всю ночь даме Азенор грезились различные ужасы, которые произошли с ее мужем.
– Вы очнулись, мой господин! – сказала дама Азе-нор, с чувством взяв его за руку и поднеся ее к губам. – Мы уже не чаяли увидеть вас живым.
– Откуда такие печальные мысли? – удивился сир Эрван. – И почему я связан? Мне трудно пошевелиться, как будто кто-то нарочно пленил меня и удерживает в неволе.
– Господь с вами, неужели вы не помните того, что произошло прошлой ночью? – всплеснула руками дама Азенор. – Конь привез вас в замок израненным с головы до пят, и кровь была повсюду на вашем теле и капала с пальцев на землю, и пусть святой Гвеноле уличит во лжи на Страшном Суде, если скажу сейчас неправду, но вы едва дышали и мы не чаяли наутро увидеть вас живым.
– Что ж, – немного поразмыслив, сказал сир Эр-ван, – это весьма возможно, потому что я действительно не помню, как возвращался в замок. А это верный признак того, что я был нешуточно ранен. Обычно-то у меня хорошая память, и я мог бы, закрыв глаза, наперечет назвать все ваши пальчики, моя госпожа, и на ручках, и на ножках, потому что у каждого из них собственное личико и характер.
И он потянулся к своей жене, но она отшатнулась и посмотрела на него со страхом. Такого раньше не случалось, и сир Эрван нахмурился.
– Да что с вами, прекрасная Азенор? Не бывало еще, чтобы вы уклонялись от моих объятий. И снимите наконец с меня эти путы, которые не позволяют мне вздохнуть свободно!
Азенор подчинилась и стала разматывать повязки, которые вчера так искусно были наложены на раны сира Эрвана.
Когда последняя из белых лент упала, глазам Азе-нор предстали два розовых толстых шрама, пересекавших ребра сира Эрвана, и еще три поменьше – на его левой руке выше локтя. И один такой шрам был почти у самой его шеи. И видно было, что большинство ударов нанесены мечом, но тот, что возле шеи, – тот был нанесен копьем.
Тут дама Азенор сделалась вся белая от ужаса и прикусила губу так, что губа у нее вспухла, а зубы заныли.
– Вот так чудеса! – вскричал сир Эрван. – Сперва вы не желаете моих прикосновений, словно я внезапно сделался вам противен, а теперь и вовсе глядите на меня как на страшилище.
– Ваши раны, – пролепетала дама Азенор. – Они зажили.
– Клянусь собакой, конечно, они зажили! – сказал сир Эрван весело. – И это не должно вас так печалить, моя госпожа. Вот если бы раны мои воспалились и не заживали, и кожа вокруг них пошла бы вся красными и бурыми пятнами, а посреди каждого пятна набух бы гнойный нарыв, – тогда бы следовало начать беспокоиться и поить меня гадкими настоями, потому что это было бы действительно нехорошо. Но гнойных нарывов нет, а это значит, что кровь в моих ранах чистая. И они, как вы справедливо заметили, зажили, поэтому ничто не помешает мне заключить вас в объятия и задуматься наконец о наследнике.
– Сир Эрван, – спросила дама Азенор, – как вы получили эти раны?
– В полудне езды от нашего замка я встретил отряд голландских наемников, – ответил сир Эрван. – Эти пройдохи никакого добра не принесли на нашу землю. Их берут в свою армию все, кто сражается, а если оплата кажется им недостаточной, они попросту грабят окрестные поселения.
– Зачем же вы схватились с ними в одиночку? – спросила дама Азенор. – Это было крайне неразумно.
– О, – отозвался сир Эрван, – но иначе не получилось… Итак, они были крайне недовольны тем, что я напал на них, и ударили меня два или три раза, так что пришлось мне убегать, поджав хвост… Лошадь моя хорошо обучена, она, верно, и вынесла меня из схватки.
– Сдается мне, сир Эрван, вы это только что придумали для того, чтобы утешить меня, – сказала дама Азенор.
Сир Эрван засмеялся и схватил даму Азенор в охапку. И как она ни отбивалась, осыпал поцелуями ее щеки и шею и все то, что ниже шеи, для чего расшнуровал на ней рубашку и выбросил шнурок.
– Какие же подозрения терзали вас, моя бедная голубка?
– Пустите! – сердилась дама Азенор. – Я хотела серьезной беседы, а вы…
