Никто не смотрит сейчас на вовсю бушующую грозу и сквозь мрак – на кусты, которые сгибаются под потоками воды. На соседний нежилой дом, где оторванный ставень сильно раскачивается от порывов ветра и ударов дождя. Даже издалека и даже сквозь дождь слышно – но никто не слушает! – как он громко стучит то о стену, то о раму окна, которое отвечает стеклянным дребезжанием. И вот там, где оторван ставень, изнутри открывается оконная створка. Сама? Из открытого окна высовывается рука. Рука? Кто-то пытается притянуть и закрепить ставень, но, не закрыв предварительно окна, это сделать невозможно. И рука это понимает. Она исчезает, оставив все как есть. Никто этого не увидел.
Никто, кроме Вовы.
Тут жахает особенно сильно, и в комнате гаснет свет. Фильм утягивается в тоненькую горизонтальную полоску и исчезает.
– Ну вот, как всегда на самом интересном! – говорит Лариса Витальевна.
Суета, темнота. Но вот уже огонек мерцает внутри прозрачного кокона керосинки, оставляя на его стенках черные мазки.
– Вряд ли свет быстро включат, а серия уже заканчивалась, – говорит подсвеченная колеблющимся светом Покровская.
Толкотня в дверях. Зонты вспархивают над головами и врезаются друг в друга. И – аистами, аистами шагать по дорожке, вздымая ноги над лужами и помещая их на островки суши.
Покровская проводила, возвращается в комнату.
– М-да-а-а… – говорит ее муж Борис.
– Да, – говорит она. – Надо как-то прекращать эти киносеансы. Вот пригласила один раз Ларису Витальевну, и весь поселок повадился. А она, нет, это тоже надо додуматься, с внуками прийти!
– М-да, – говорит муж.
Ливень.
Анатолий: бесполезная газета над головой, дорога киснет под скачущими ногами, на крыльце поскользнулся, дома никого, сразу к холодильнику, спасительная водка, толстая граненая рюмка. Посмотрел долгим взглядом в окно, где дождь избивает клубнику, вылил водку обратно в бутылку, поставил на место, рюмку помыл, убрал.
Светлана: тамбур электрички, кусты, поле, забооооор, опять кусты, неразборчивое объявление станции, пустая платформа, плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?», указатель «В Москву». Двери открылись. Вышла, открыла красивый импортный зонт. Ступеньки вниз, ступеньки вверх. Соседняя платформа, указатель «Из Москвы», плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?» Свистит встречная электричка. Заходит. Неразборчивое объявление, кусты, роооообаз, елоп, ытсук.
Дождь прошел, и свет дали. Дачные сумерки разбавлены фонарями и окнами; особенно хороши застекленные террасы – их густое желтое сияние обещает уют и покой. Там, конечно же, пьют чай с вареньем и ведут тихие беседы. Еще там, возможно, происходит нечто волшебное, отчего замирает сердце в предчувствии сказочных событий. Ночью они, вполне вероятно, начнут происходить.
Лева с мамой гуляют в вязаных кофтах и резиновых сапогах. Мама поет «L’amour est bien plus fort que nous», Лева чинит дорогу. Ему очень радостно, что в первый же день случились и грибы, и Сахрановы, и вот даже дорога. Он уже почти не помнит, что его смерти желали – пусть понарошку. Он ищет по обочинам крупные камни и кладет в лужи. Иногда не кладет, а роняет, орошая себя грязными брызгами. Темные струйки текут по голым ногам внутрь резиновых сапог. Наконец Лева уже не может найти нормального камня. Уперев руки в колени, он вприсядку высматривает камни.
– Лева, не уходи далеко! – говорит вслед мама.
В этот момент Катя и Вова выбегают из калитки.
– А давай попросим лото! – говорит Катя.
– У Покровских только домино!
– У дяди Кости есть!
– К нему далеко, папа не разрешает!
– А мы быстро! Скажем, Покровских дома не было! Ой! Здрасте, теть Тань!
И скорее бегом дальше. Лева провожает их взглядом.
– Он ей сказал? – шепотом спрашивает Катя.
Вова пожимает плечами.
Лева смотрит, как они припускают по улице и как смешно сталкиваются на повороте к даче Покровских: Вова хочет к ним, а Катя – бежать дальше. Побеждает Катя: они бегут дальше.
Мама зевает и говорит:
– Лев! Хватит, а? Пошли пройдемся, завтра дочинишь свою дорогу.
Она берет его за руку, и они отправляются на прогулку.
Дача Константина – это вам не мещанские грядки. Хирургам столичных больниц не пристало выращивать клубнику. Они живут среди сосен и елей; сначала сирень, а потом жасмин и шиповник дурманят их сердца влажными вечерами.
Одинокое окно горит на втором этаже сонным приглушенным светом. Катя с Вовой подбегают к двери. Она закрыта.
– Дядя Костя! – зовет Вова, задрав голову.
Тишина.
– Дядя Костя! – опять зовет он.
– Ты не так! – говорит Катя. – Смотри!
– Дя-я-ядя-я-я-я Ко-о-о-о-стя!
Тишина.
– Глухой он, что ли, – говорит Катя.
– Давай обойдем, – предлагает Вова.
Они обходят дом. Оказывается, с изнанки тоже есть горящее окно – кажется, кухня. И дверь есть, но тоже закрытая. Катя подпрыгивает.
– Давай! – Вова берет сестру за талию. Она еще раз подпрыгивает, цепляется за подоконник и —
– Вооовкаааа! – срывается.
– Ты чего, офигела? Руку мне чуть не сломала! – говорит Вова.
– Вовкааааа! – Катя переходит на шепот. – Там знаешь чего?
– Ребята! Эй, вы где?
Константин появляется из-за дома, с той стороны.
– Здрасте, дядя Костя! У вас лото есть?
«Tombe la neige», – поет Татьяна. «Tu ne viendra pas se soir», – сокрушается она.
Они сделали круг и опять вышли на свою улицу.
Навстречу Константину с ребятами.
Вова несет мешочек с лотошными бочонками, Катя – прямоугольные картонки с цифрами, Константин – сигарету с красным светящимся кончиком. Татьяна одергивает кофту.
– Ну всё! – говорит Константин. – Не заблудитесь?
– Ну конечно! – иронично и взросло говорит Катя.
Они бегут к своей даче.
– Бочонки не растеряйте! – кричит Константин вслед.
– Мы аккуратно! – кричат в ответ.
– Здравствуйте, Костя! – изменившимся лицом говорит Татьяна.
Ах, вот оно что! Но нет, невозможно. Не только из-за рыжей Светланы. Даже если бы ее не было. Просто вот это вот всё: немного мышь, очки, фортепиано, французский и такая же, как у Левы, общая пельменность внешнего вида (или, вернее, у Левы – такая же, как у мамы) – это точно не для Константина. Да и, правду сказать, Катя и то кокетничает удачнее.
– Здравствуйте, Таня! Вечерняя прогулка?
– Да вот вышла на мир посмотреть, себя показать… Лева, далеко не уходи!
– Вы какое-то странное время выбрали, Таня, себя показывать! Нет же никого.
– Ну… вот встретила вас.
– И все былое?
Пауза.
– Да, темновато тут у нас.
– Зато романтично.
А Лева пошел за ребятами на их дачу, а они заметили и спрятались в крыжовенных кустах. Он видит сдавленное копошение, но понимает, что по каким-то неизвестным ему правилам не должен его видеть. А еще Катя и Вова – его друзья, и они не могут от него прятаться – это ведь довольно странно. Если бы они хотя бы играли в прятки. Но они ведь не играют. Не играют? Нет, точно не играют. Он не считал с закрытыми глазами.
– Ау, – говорит повествовательно Лева, глядя в кусты.
Катя шепотом смеется, Вова зажимает ей рот.
– Ау! – опять говорит он кустам.
– Лева! – зовет его издалека мама грустно и раздраженно.
Des yeux qui font baisser les miens,
Un rire qui se perd sur sa bouche —
Voil? le portrait sans retouche
De l’homme auquel j’appartiens.
В центре стола – копейки, двушки, пятачки и даже один гривенник. Мешок с бочонками у бабушки Лары.
– Восемнадцать! – говорит она. – Пять. Одиннадцать, барабанные палочки.
– Почему? – спрашивает Катя.
– Потому что похоже, – отвечает Вова.
– На что?
Вова демонстративно вздыхает и смотрит на отца, ища сочувствия.
– На барабанные палочки, дочуш. Число одиннадцать похоже на барабанные палочки.
– А-а-а…
– Тридцать два!
– А тридцать два на что похоже?
– Ни на что.
Катя задумывается.
– Смотри, – оживляется Вова, – ну смотри, ты опять всё пропустила. Вот же у тебя еще два раза одиннадцать – вон и вон. И вот тридцать два. Чем ты смотришь, корявая!
– Это что за слова такие?! – угрожающе говорит бабка.
– А ты дурак! – подумав, отзывается Катя.
Она сползает со стула ниже, пытаясь пнуть Вову под столом, но не достает. Анатолий встает, берет Катю под мышки и сажает нормально.
– Семьдесят семь! – объявляет бабушка. – Семен Семеныч!
– А Василь Василич бывает? – спрашивает Катя и тут же перебивает себя: – Ой, пап, а знаешь чего? У дяди Кости зонтик как у мамы! Отстань, дурак! – говорит она Вове, который заволновался и тоже рыщет ногой под столом. – Мы когда за лото ходили, я видела. Я думала, это мамин, а Вова сказал, что просто такой же похожий!
– Он даже и не слишком похожий! Тебе вообще показалось! А когда кажется, креститься надо! – Вова сползает ниже, и нога его достигает цели.
– Ну ты! – Катя выворачивает нижнюю губу, демонстрируя готовность заплакать. – Пап, скажи ему, чего он!..
Бабка откладывает в сторону мешочек с бочонками и смотрит на Анатолия.
