«Готова! – подумал он. – Даже более чем готова. Не затем я тащился сюда аж из Флагстаффа, чтобы жить в одной комнате с этим чертовым желтым клопом!»
Он выбросил искалеченные остатки в корзину, потом вытер испачканную желтой искрящейся пыльцой ладонь о брюки цвета хаки и вернулся в «гостиную». Шорр пожелал им спокойной ночи. Только что подъехали двое с багажом и компьютером Роланда.
– Встреча назначена на восемь ноль-ноль, ребята, – напомнил сержант. – Там увидимся.
– Великолепно, – возбужденно сказал Фил.
– Великолепно. – В голосе Элис прозвучал сарказм.
Сержант Шорр, улыбаясь, покинул номер шестнадцать. Но как только он сел в электромобиль, улыбка исчезла и рот сержанта превратился в угрюмую, суровую полоску. Юноша развернул электромобиль и заспешил обратно, туда, где на полу лежал щебень. Там он велел бригаде уборщиков поживее замазывать трещины – и пусть пошевеливаются, пока весь этот чертов сектор не завалило.
Часть вторая
Огненные копья
Глава 6
Киноман
– Он все еще там, да? – шепотом спросила негритянка с ярко-рыжими волосами.
Стоявший за кондитерским прилавком юноша-латиноамериканец по имени Эмилиано Санчес утвердительно кивнул.
– Слышишь? – спросил он. Его темные глаза широко раскрылись.
Из-за выгоревшей красной портьеры, закрывавшей вход в зал кинотеатра «Эмпайр-стейт»[3 - Театр, здание которого было спроектировано в 1912 году, переименовывался, перестраивался, был превращен в кинотеатр и в рамках реконструкции улицы поменял месторасположение. В 2000 году здесь открылся 25-экранный кинотеатр «AMC Theatres 25». – Примеч. ред.] на Сорок второй улице, послышался смех. Такой звук мог издать только человек с рассеченным горлом. Звук становился все громче и громче, и Эмилиано закрыл уши ладонями. Этот смех напоминал ему свисток локомотива и детский визг одновременно. На несколько секунд юноша вернулся в прошлое. Когда ему было восемь лет – он жил тогда в Мехико, – он видел, как его младшего брата смял и раздавил товарный поезд.
Сесиль уставилась на него. Чем громче становился смех, тем явственнее она слышала в нем девичий крик. Ей чудилось, что ей снова четырнадцать и она лежит на операционном столе после аборта. Через мгновение видение пропало, а смех стал слабеть.
– Господи Исусе! – только и смогла шепотом выдавить Сесиль. – Что этот подонок курит?
– Я слышу это с полуночи, – сообщил ей Эмилиано. Его смена начиналась в двенадцать и заканчивалась в восемь утра. – Ничего похожего я в жизни не слыхал.
– Он там один?
– Ага. Несколько человек еще заглядывали, но долго не смогли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по коже!
– Вот чертовщина! – сказала Сесиль. Она продавала билеты и сидела в будке снаружи. – Я бы и двух минут не смогла смотреть такое кино, всех этих покойников и прочее! Боже, я продала билет этому парню уже на третий сеанс подряд!
– Он выходил, купил у меня кока-колу и попкорн. Дал доллар на чай. Мне уже и не хотелось притрагиваться к его деньгам. Они как будто… какие-то слишком грязные, что ли.
– Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Наверное, разглядывает всех этих мертвецов, развороченные лица и веселит сам себя. Надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы…
Смех опять зазвучал громче. Эмилиано вздрогнул: теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды в драке пырнул ножом в живот. Смех оборвался, перейдя в клекот и затем в тихое умильное бормотание, которое напомнило Сесили бред наркоманов в одном из мест, куда она зачастила. Лицо ее застыло. Смех умолк.
– Кажется, – сказала она, – у меня и своих дел достаточно.
Сесиль торопливо ушла в кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в парне, который сидел в зале, есть что-то странное. Она видела его: дюжий, похожий на шведа человек с курчавыми светлыми волосами, молочно-белой кожей и глазами, похожими на сигаретные ожоги. Покупая билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова.
«Колдун», – решила она и дрожащими пальцами развернула журнал «Пипл».
«Скорее бы восемь», – молил Эмилиано.
Он еще раз посмотрел на часы. «Лики смерти, часть четвертая» должен скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик-пьяница, будет менять пленку на «Мондо бизарро», про рабство и все такое. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и опять стал читать комикс про Конана, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся от этого смеха.
Красные портьеры зашевелились. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом занавес раскрылся, и в темном вестибюльчике возник киноман.
«Он уходит! – От радости Эмилиано чуть не засмеялся, он застыл над комиксом. – Выходит за дверь!»
Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:
– Пожалуйста, большую порцию кока-колы и кукурузу с маслом.
У Эмилиано заныло в животе. Не смея посмотреть этому человеку в лицо, он встал с табуретки, наполнил стаканчик напитком, достал попкорн и плеснул в него масла.
– Пожалуйста, побольше, – попросил киноман.
Эмилиано добавил еще немного масла и подтолкнул заказ по прилавку к клиенту.
– Три доллара, – сказал он.
К нему подлетела пятидолларовая бумажка.
– Сдачи не надо, – заявил человек.
В его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный Эмилиано взглянул на зрителя. Киноман обладал ростом около шести футов четырех дюймов, был одет в желтую рубашку с короткими рукавами и брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями казались гипнотически зелеными и контрастировали с янтарным оттенком кожи. Сначала, в первый раз, Эмилиано посчитал его южноамериканцем; возможно, в нем имелась капля индейской крови. Волосы черные и волнистые, гладко причесанные. Он неподвижно уставился на Эмилиано.
– Я хочу посмотреть фильм еще раз, – спокойно произнес он с легким бразильским акцентом.
– Э… Через минуту должен начаться «Мондо бизарро». Киномеханик, наверное, уже заправил первую катушку…
– Нет, – сказал киноман и едва заметно улыбнулся. – Я хочу еще раз посмотреть этот фильм. Сейчас.
– Да. Но послушайте… Я имею в виду… Я здесь не решаю. Вы же знаете? Я только работаю за прилавком и ничего не могу сказать о…
Тут любитель кино придвинулся к Эмилиано и коснулся его лица холодными жирными пальцами, отчего подбородок юноши онемел, как ото льда.
На секунду все поплыло перед глазами, и тело окаменело. Потом Эмилиано моргнул и вздрогнул: он стоял за прилавком, а киноман пропал.
«Черт! – подумал юноша. – Подонок прикоснулся ко мне».
Он скомкал салфетку и вытер лицо там, где к нему притронулись чужие пальцы, но все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка лежала на прилавке. Эмилиано положил ее в карман и заглянул в зал.
На экране, расцвеченном сочными чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные пожарными из столкнувшихся автомобилей. «Лики смерти – не шутка, – пояснял диктор. – Все, что вы увидите, произошло на самом деле. Если нервы у вас не слишком крепкие, вам лучше сейчас же уйти…»
Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль на фоне экрана. Опять послышался смех, и юноша, отскочив от портьеры и поглядев на свои часы, понял, что почти двадцать минут в его жизни стали черной дырой. Он кинулся наверх, в будку киномеханика. Вилли валялся на диванчике и читал «Хастлер».
– Эй, – сказал Эмилиано, – что происходит? Почему ты опять крутишь эту дрянь?
Вилли уставился на него поверх страницы.
– У тебя не все дома? – спросил он. – Ты же сам пришел ко мне с этим приятелем и попросил пустить картину еще разок. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. И нечего сваливать все на меня. Я со старыми извращенцами не спорю.
– Старые извращенцы? О ком ты говоришь?
– О твоем дружке, – сказал Вилли. – Ему не меньше семидесяти. Бородища как у Рипа Ван Винкля. Откуда только такие берутся?
– Ты… с ума сошел, – прошептал Эмилиано.
Вилли пожал плечами и вернулся к чтению журнала.
Сесиль увидела, как юноша выбежал на улицу. Он обернулся к ней и прокричал:
– Ноги моей здесь не будет. Никогда! Хватит!
После чего кинулся по Сорок второй улице и скрылся в темноту.
Девушка перекрестилась, еще раз проверила замок на двери будки и принялась молиться до рассвета.
Сидевший в первом ряду киноман запустил руку в пакетик попкорна с маслом и набил кукурузой рот. На экране возникали изувеченные тела, извлеченные из руин лондонского здания, которое взорвали ирландские террористы. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая кровь и переломанные кости. Видеокамера, которая передавала размытое дрожащее изображение, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.
Киноман захохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе слышался визг напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет «Томагавк». Смех эхом гулял в кинотеатре, и если бы там сидели другие зрители, каждый из них содрогнулся бы от воспоминаний об их собственных кошмарах.
В отраженном свете экрана лицо сидевшего в зале претерпело изменения. Теперь он не походил ни на шведа, ни на бразильца, исчезла и борода Рипа Ван Винкля. Его черты лица сливались во что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, а кости под кожей меняли форму. Сотни лиц возникали и пропадали, как гноящиеся язвы. На экране показывали вскрытие на последней стадии, и странный зритель всплескивал руками в радостном оживлении.
«Уже пора! – думал он. – Представлению пора начаться!»
Долго же он ждал поднятия занавеса, износил много лиц и кож, и миг торжества находился не за горами. Множеством глаз он видел крен, ведущий к разрушению, он нюхал пламя, дым и кровь как смертельно пьянящие духи. Скоро пробьет час – его час!
«О да! Пора начинать представление!»
Он был терпелив, но сейчас едва мог сдержаться, чтобы не пуститься в пляс. Возможно, короткий ватуси там, в проходе, окажется кстати – тогда он раздавит этого таракана за кондитерским прилавком. Так ждешь дня рождения… и когда свечи наконец зажгутся, он откинет голову и зарычит – так громко, что Бог содрогнется.
«Уже пора! Уже пора! Когда же?» – волновался он.
Кто же первым нажмет кнопку? Впрочем, это не имело значения. Он так и слышал, как разбивается стекло, опускается предохранительная скоба и в ракетоносителях разгорается пламя. Это была музыка Голанских высот, Бейрута и Тегерана, Дублина и Варшавы, Йоханнесбурга и Вьетнама – только на этот раз мелодия закончится последним оглушительным крещендо.
Он засунул пригоршню попкорна в рот, жадно открывшийся посреди правой щеки.
«Партия окончена!» – подумал он и захихикал с таким звуком, словно заскрипело стекло.
Прошлой ночью он сошел с автобуса из Филадельфии и, прогуливаясь по Сорок второй улице, увидел афишу. Как всегда, он не упустил возможности насладиться просмотром фильма «Лики смерти, часть четвертая». На заднем плане, как обычно, была заснята небольшая толпа, но он всегда узнавал себя – получались хорошие кадры. Он был тем человеком, который стоял над горой трупов после взрыва на футбольном стадионе в Италии, изображая соответствующее ситуации потрясение; затем он промелькнул, уже с другим лицом, в массовой резне в аэропорту Парижа.
Меняя автобусы, он путешествовал по городам, присматриваясь к Америке. В Европе действовало так много террористических групп и вооруженных банд, что помощи от него не требовалось, хотя ему и доставило удовольствие подготовить одну мощную бомбочку в Бейруте. Он ненадолго задержался в Вашингтоне, но там нигде, ни в одном кинотеатре, не показывали «Лики смерти». Тем не менее Вашингтон предоставлял широкие возможности: если потолкаться среди парней из Пентагона и членов кабинета министров на какой-нибудь из вечеринок, то каких только впечатляющих результатов не достигнешь!
Теперь все закручивалось вокруг него. Он ощущал нервные пальцы, зависшие над красными кнопками по всему миру. Пилоты реактивных самолетов готовы сражаться, командиры субмарин – вслушиваться в подводные шумы, старые львы – кусаться. И что самое изумительное – они делали это сами по себе. Сейчас он чувствовал почти полную свою ненужность, но его звездный час стремительно приближался.
Его беспокоило лишь одно: хотя молния готова была сверкнуть, она не сможет уничтожить все сразу. Возможно, еще сохранились островки жизни и маленькие городки, которые борются за существование, как крысы у взорванного фундамента. Он очень хорошо понимал, что огненные смерчи, ураганы радиации и черные дожди уничтожат большинство людишек, а те, кто останется, тысячу раз пожалеют, что не погибли. И в конце концов он станцует ватуси и на их могилах.
«Пора! Тик-так, тик-так, – думал он. – Ничто не остановит время».
Он терпелив, но ждать пришлось слишком долго. Еще несколько часов лишь разожгут его аппетит, а он очень, очень голоден. Пока же он наслаждался, любуясь собой на экране.
«Занавес поднимается! – обрадовался он, и рот посреди его лба ухмыльнулся, прежде чем исчезнуть в плоти, как червь в мокрой земле. – Представление начинается!»
Глава 7
Судный день
Вращался голубой огонек. Лил холодный дождь. Молодой человек в желтом дождевике протянул руки.
– Дайте ее мне, леди, – сказал он, и голос его звучал глухо, будто со дна колодца. – Давайте же. Позвольте мне забрать ее.
– Нет! – закричала Сестра Жуть, и лицо мужчины разлетелось на кусочки, как разбитое зеркало.
Она попыталась оттолкнуть его двумя руками, как вдруг поняла, что сидит. Обрывки кошмара таяли, как серебряные льдинки. Ее крик эхом бился между серыми кирпичными стенами, а она сидела, ничего не соображая, пока затихала сотрясавшая тело нервная дрожь.
«О, – подумала она, – это плохо».
Она коснулась лба, пальцы стали влажными.
«Он был рядом, – поняла она. – Юный демон в желтом дождевике опять был тут, совсем близко, и он чуть не забрал мою…»
Сестра Жуть нахмурилась. Забрал мою что? Мысль ушла. Какова бы она ни была, она пропала во мраке памяти. Женщине часто виделся во сне демон в желтом плаще, и он всегда хотел, чтобы она что-то ему отдала. В кошмаре непременно присутствовал голубой свет, больно слепивший глаза, а в лицо ей хлестал дождь. Иногда обстановка казалась ужасно знакомой, и порой Сестра Жуть почти – почти – осознавала, чего хотел от нее юноша в желтом. Она понимала, что это демон или даже сам дьявол пытается оторвать ее от Иисуса, потому что после таких кошмаров сердце у нее страшно колотилось.
Она не знала, который час, день это или ночь, но от голода у нее урчало в животе. Она вспомнила, что пыталась уснуть на скамейке в метро, но пронзительные голоса вопивших детей мешали ей, и, взяв сумку в охапку, она побрела на поиски более спокойного места. Оно нашлось под лестницей, ведущей в полутьму подземки. Тридцатью футами дальше под главным туннелем чернела дренажная труба, достаточно большая, чтобы пройти в нее, если нагнуться. Мимо кед женщины текла грязная вода. В туннеле горели редкие синие аварийные лампочки, которые высвечивали сеть кабелей и труб над головой. Туннель сотрясался от грохота поездов, и Сестра Жуть поняла, что над ней – рельсы. Но чем глубже она уходила в туннель, тем тише становился шум составов, превращаясь в едва слышный далекий рев.
Скоро она увидела свидетельства того, что это место облюбовали члены племени бездомных: старые матрасы, засунутые в норы, пара бутылок, засохшие экскременты. Она не поморщилась: приходилось видеть и похуже. Тут, на этих матрасах, она и уснула, пока кошмар с демоном в желтом дождевике не разбудил ее. Она почувствовала голод и решила вернуться на станцию, пошарить в урнах и, по возможности, найти еще и какую-нибудь газету, чтобы узнать, не появился ли Иисус, пока она спала.
Сестра Жуть встала, забросила сумку на плечо и покинула свое логово. Она двинулась назад по туннелю, освещенному синим мерцанием аварийных ламп, надеясь, что сегодня ей повезет отыскать хот-дог. Она обожала хот-доги, обильно приправленные острым горчичным соусом.
