Повышение Эпторпа до капитана день в день совпало с назначением мистера Черчилля премьер-министром[32 - Черчилль сменил на этом посту Невилла Чемберлена 10 мая 1940 г. Последнего вынудили к отставке из-за поражения в Норвегии, вызванного, по общему мнению народа и парламента, неразберихой и нерешительностью.].
Эпторпа предупредил начальник отделения личного состава, и вот Эпторп заслал денщика дежурить возле ротной канцелярии. Едва было получено первое распоряжение – гораздо раньше, чем его размножили, раздали и тем более прочли, – на Эпторповых погонах уже красовались капитанские звездочки. Остаток утра Эпторп благоговел пред собственным большим будущим – фланировал по лагерю, заглянул в медсанчасть, якобы за тонизирующим средством, в коем неожиданно возникла острейшая нужда, скомкал интендантово чаепитие. Вотще: нового созвездия упорно не замечали. Эпторпу оставалось ждать.
В полдень все четыре роты вернулись с учений. Эпторп, засевший в столовой, слышал радостные голоса и нестройный, нестроевой топот. Ожидание подходило к концу.
– Эй, Краучбек, что будешь пить?
Гай удивился, ибо в последние недели Эпторп едва удостаивал его парой слов.
– Эпторп, дружище, очень мило с твоей стороны. Все утро как заведенный. Миль десять прошагал, не меньше. Пиво, старина. Я буду пиво.
– А ты, Джервис? А ты, де Суза?
Чем дальше, тем удивительней: Эпторп никогда, ни на одном этапе собственной эволюции не заговаривал ни с Джервисом, ни с де Сузой.
– Хейтер, старина, не стесняйся – я угощаю.
– День рождения празднуем? А чей? – вопросил Хейтер.
– Насколько мне известно, алебардщики в таких случаях всегда проставляются.
– В каких «таких»?
Роковою ошибкой с Эпторповой стороны было зацепить Хейтера. Хейтер в грош не ставил «временных», да и сам носил всего-навсего лейтенантские звездочки.
– Боже, – воскликнул Хейтер. – Неужто тебя в капитаны произвели?
– Постановление вступает в силу с первого апреля, – со скромною гордостью молвил Эпторп.
– О, и денек подходящий выбрали. Проставляешься, значит? Мне розовый джин.
Бывали моменты – например, они бывали в спортзале, – когда Эпторп поднимался над собственною нелепостью. Сейчас настал такой момент.
– Крок, ты слышал? Принеси джентльменам, что заказано, – распорядился Эпторп и царственным жестом обвел вновь прибывших. – Начштаба, идемте к нам. Я угощаю. Подполковник, надеюсь, и вы не откажетесь.
Офицеры собирались на обед. Эпторп лучился щедростью. Кроме Хейтера, никто ему не завидовал.
Перестановка в кабинете министров осталась практически без внимания. Алебардщики не интересовались политикой – их дело была война. Вот когда зимой Хор-Белишу отправили в отставку, некоторые порадовались и посмаковали событие. С тех пор Гай не слышал, чтобы хоть один алебардщик упомянул имя политического деятеля. По радио периодически транслировали прогнозы мистера Черчилля. Гай находил, что мистер Черчилль выдает желаемое за действительное, тем более что за прогнозами через раз следовали сообщения о провалах на фронте, словно кара Господня из киплинговского «Гимна отпуста»[33 - Имеется в виду одно из самых известных стихотворений Р. Киплинга, «Recessional». Автор просит Господа помиловать англичан за то, что, создавая Империю, они забыли Его, ради Которого Империя и создавалась. Последняя строфа в переводе Е. Кистеровой звучит так:За душу, что, оставив страх,Лишь дым и сталь опорой мнит,На прахе строит – дерзкий прах —И град свой без тебя хранит;Льет бред речей потоком вод —Помилуй, Боже, Свой народ!].
Гай полагал мистера Черчилля не более чем профессиональным политиком, топорно фальсифицирующим стиль эпохи Августа, сионистом[34 - Черчилль одним из первых потребовал признания Израиля.], сторонником открытия народного фронта в Европе, приятелем газетных магнатов[35 - Черчилль действительно был дружен с Максом Бивербруком, британским финансистом, политическим деятелем и издателем газет.] и Ллойда Джорджа[36 - Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – британский политический деятель. В период англо-бурской войны выступал против политики Великобритании. Автор знаменитого «народного» бюджета, принятого в 1910 г. В 1911 г. провел закон о государственном страховании, дававший право на обеспечение по болезни и нетрудоспособности, а также закон о страховании по безработице. Оба закона были подвергнуты резкой критике, однако весьма помогли Англии в нелегкие послевоенные годы.]. Однажды Гая спросили:
– Дядя, что вы думаете об Уинстоне Черчилле?
– Тот же Хор-Белиша, только его шляпы почему-то принято считать нелепыми.
– Другие в Норвегии напортачили, а бедняге Черчиллю теперь отдуваться.
– Вы правы.
– Но Черчилль ведь не хуже своего предшественника?
– Пожалуй, Черчилль лучше.
Майор Эрскин подался вперед и лишь потом произнес:
– Черчилль – единственный, кто способен спасти нас от полного краха.
В первый раз Гай услышал из уст алебардщика предположение об исходе войны, несколько отличное от полной победы. Правда, перед алебардщиками недавно выступал один офицер, воевавший в Норвегии. Говорил он без обиняков – и о неграмотной загрузке судов, и о неожиданных результатах бомбардировок с пикирования, и о слаженных действиях предателей, и о многом другом. Он даже намекнул на невысокие боевые качества британских войск. Однако должного впечатления не произвел. Алебардщики остались при своем убеждении: от «штабных» и «хозчасти» никакого толку, все прочие полки можно назвать боевыми с большой натяжкой, а все иностранцы – предатели. Естественно, что дела идут из рук вон плохо, – они и не могут идти иначе, без алебардщиков-то. Мысль о вероятности поражения никого не посетила.
Новый чин Эпторпа вызывал куда больший интерес.
Это Ричи-Хук мог обезличиться, умалиться до призрака из викторианского замка. Не таков был Эпторп. В день своего продвижения он шел по плацу. На пути его случился Гай. Повинуясь порыву из тех, что более пристали четвероклассникам, однако срабатывают и в армии, Гай изобразил лицом благоговение и отдал Эпторпу честь. Эпторп, серьезный как никогда, ответил по всей форме. После утренних возлияний он держался на ногах несколько нетвердо, однако ничто не нарушило торжественности момента.
Вечером того же дня, уже в сумерках, они снова встретились. Эпторп в последние несколько часов явно не расставался с бутылкой, ибо дошел до кондиции, которую сам называл «навеселе», а окружающие идентифицировали по нездешней торжественности лица. Когда Эпторп приблизился, Гай с изумлением заметил, что он в строгой последовательности выполняет телодвижения, в казарменном городке применяемые при отдании чести старшим по званию. Эпторп сунул трость под левую мышку, с живостью изобразил взмах правой рукой и устремил невидящий взгляд вдаль. Гай бросил добродушное «Добрый вечер, капитан» – и слишком поздно заметил, что Эпторпова ладонь успела взметнуться до уровня плеча с целью ответить на несостоявшееся приветствие. Рука упала, взгляд зафиксировался на противоположном краю долины, и Эпторп прошел мимо, громыхнув некстати подвернувшимся ведром.
Вероятно, давешнее Гаево приветствие запало ему в душу. Вечером Эпторп не обиделся, видимо, только по инерции. Зато на следующий день головокружение от успехов уступило место практичности, расстройству желудка и новой идее фикс.
Перед первым построением Эпторп сказал:
– Послушай, Краучбек, старина, я был бы очень тебе признателен, если б ты отдавал мне честь всякий раз, когда мы с тобой пересекаемся на территории лагеря.
– С какой это стати?
– Как с какой? Я же отдаю честь майору Тренчу.
– Еще бы ты не отдавал.
– А разница между ним и мною такая же, как между мною и тобой, старина, если, конечно, ты намек словил.
– Эпторп, милый мой, кому отдавать честь, когда и каким образом, нам популярно объяснили в первые дни службы.
– Неужели ты не понимаешь, что я – исключение? В истории полка прецедентов нет. Мы с тобой стартовали на равных условиях. Это было совсем недавно. Случилось так, что я стал лидировать. Естественно, будь у меня несколько лет опыта жизни в высоком чине, мой авторитет сам собой бы за эти годы накапливался. Но я выдвинулся неожиданно быстро. Мне придется первое время всячески укрепляться на новой позиции. Краучбек, пожалуйста, отдавай мне честь. Как друга тебя прошу.
– Извини, Эпторп. Не могу, и все тут. Сам подумай, каким болваном я буду себя чувствовать.
– Тогда хоть остальным мою просьбу передай.
– Ты серьезно? Уверен, что не передумаешь?
– Я на эту тему уже все передумал.
– Ладно, Эпторп, будь по-твоему. Передам.
– Конечно, я не могу приказывать. Преподнеси это как мое настоятельное пожелание.
Эпторпово «настоятельное пожелание» скоро было озвучено в массах, и несколько дней бедняга расхлебывал последствия. Завидя впереди офицера, Эпторп теперь напрягался, ибо не знал, чего ждать. Порой младший офицер отдавал ему честь с серьезнейшим выражением лица; порой проходил мимо, словно вовсе не замечая капитана Эпторпа; порой едва прикладывался к козырьку и бросал: «Привет, дядя».
Де Суза отличался особо изощренной жестокостью. При появлении Эпторпа он совал трость под левую мышку и переходил на строевой шаг, пожирая Эпторпа глазами. Однако, не дойдя до капитана двух шагов, де Суза внезапно забывал о выправке, выказывал огромный интерес к какому-нибудь случайному растению, а однажды рухнул на одно колено и, не сводя с Эпторпа преданного взгляда, сделал вид, что завязывает шнурок.
– Знаешь, дружище, а ты таки доведешь беднягу – он совсем ума решится.
– Ой, доведу, дядя. Как пить дать, доведу.
Веселье кончилось однажды вечером – подполковник Тиккеридж вызвал Гая к себе в канцелярию.
– Садитесь, Гай. Я хочу поговорить с вами неофициально. Меня очень беспокоит Эпторп. Скажите честно – у него с головой все в порядке?
– У Эпторпа свои странности, сэр. Впрочем, он вполне безобиден.
– Надеюсь, вы правы. А то я получил от него престранный рапорт.
– Видите ли, сэр, в день отъезда из Саутсенда с Эпторпом произошел очень неприятный инцидент.
– Мне об этом докладывали. Насколько я понял, как раз голова-то и не должна была пострадать. О чем бишь я? Да, о рапорте. Вообразите, Эпторп просит меня официально распорядиться, чтобы младшие офицеры отдавали ему честь. Согласитесь, это наводит на определенные мысли.
– Наводит, сэр.
– Или, пишет, обяжите младших офицеров отдавать мне честь, или приказом освободите от этой обязанности Гая Краучбека. Да-да, вас. И что я должен думать? Что вообще происходит?
– Полагаю, Эпторпа несколько рассердили.
– Правильно полагаете. А я вам больше скажу: вы – в смысле вы, офицеры, – перегнули палку. Передайте всем: немедленно прекратить шутки над капитаном Эпторпом. Вы, Гай, сами скоро можете оказаться в похожем положении. И поверьте мне: вам хватит забот и без усмирения остряков-самоучек.
Разговор происходил в тот самый день, когда немцы пересекли реку Маас. Правда, Пенкирк еще некоторое время пребывал в счастливом неведении.
9
Гай передал распоряжение подполковника Тиккериджа, и история, двусмысленно названная де Сузою «Дело о капитанской чести», на сем была закончена. Однако Эпторп неустанно изыскивал иные способы продемонстрировать собственные странности.
Взять, например, вопрос с викторианским замком. С первого дня назначения ротным в штабную роту, еще будучи в чине лейтенанта, Эпторп без видимых причин повадился два-три раза в неделю в замок, и всегда во время одиннадцатичасового перерыва на чай. Он терся поблизости от помощника начальника штаба бригады или от другого офицера примерно того же положения, и те, полагая, что Эпторп прислан с поручением, уделяли ему внимание. Таким способом Эпторп узнавал немало новостей второстепенной значимости, коими нередко удивлял начальника штаба. Покончив с чаем, штабные расходились по своим кабинетам, а Эпторп заглядывал к главному делопроизводителю с невинным вопросом: «Будут распоряжения насчет второго батальона?» После третьего визита делопроизводитель доложил начальнику штаба, с тем чтоб ему разъяснили, уполномочен ли Эпторп задавать подобные вопросы и получать на них ответы. В результате было распечатано постановление, напоминающее офицерам, что являться в штаб бригады они могут только по делам и только с разрешения соответствующего начальства.
Прочитав постановление, Эпторп не замедлил прийти к начальнику штаба.
– Я так понимаю, разрешения теперь должны спрашивать у меня?
– Бог с вами, Эпторп, откуда такие мысли?
– Оттуда, что командир штабной роты и всем штабом командует, что вытекает из названия должности. Логично?
– Эпторп, вы что, пьяны?
– Разумеется, нет.
– Ну так ступайте к командиру, он лучше умеет объяснять.
– Вы правы. В столь важном деле каждая деталь важна.
Подполковник Тиккеридж нечасто выходил из себя. Однако в то утро крики его разносились по всему лагерю. Наконец на пороге канцелярии появился Эпторп, как всегда невозмутимый.
– Дядя, что там с тобой делали? Вопли на плацу были слышны. Что стряслось?
– Пустяки: подполковника бюрократия достала.
Трагическая потеря бушбокса как бы явилась для Эпторпа прививкой от грядущих потрясений.
В те времена армию еще не осаждали психиатры – они появились позднее. Не то алебардщики, без сомнения, потеряли бы Эпторпа. А так Эпторп остался – к вящему удовольствию своих товарищей.
* * *
Самым ярким примером Эпторпова помрачения можно, пожалуй, назвать войну, которую бедняга в одиночку вел с Королевскими связистами. Навязчивая идея о преступном неподчинении связистов доминировала над прочими Эпторповыми навязчивыми идеями во все время пребывания в Пенкирке; в итоге Эпторп сдался, но на почетных условиях.
А началось все из-за обычного недопонимания.
Эпторп при свете патентованной масляной лампы изучал свои обязанности и вычитал, что полковые связисты его батальона в административном отношении подчиняются ему.
С первой же секунды сия сентенция приняла в Эпторповом уме поистине угрожающие размеры. Эпторп уверился, что командир штабной роты не только участвует в сражении, но и контролирует его ход. Разве не это сказано в инструкции? На первое судьбоносное апреля батальон располагал десятью связистами. То были добровольцы, прельщенные кажущейся легкостью службы, практически необученные и оснащенные одними флажками. Эпторп же в числе прочих достоинств имел совершенное владение азбукой Морзе. Несколько дней кряду он лично занимался со связистами, невзирая на холод и сырость.
А потом в бригаду решили прислать Королевских связистов, ребят опытных, оснащенных радиотехническими средствами связи и собственным командиром. По чистой случайности их поселили по соседству со вторым батальоном. Их командиру было предложено питаться в столовой второго батальона, а не ходить в замок – миля туда, миля обратно. Их интенданту следовало получать все необходимое у интенданта второго батальона. Таким образом, Королевские связисты стали ассоциироваться со вторым батальоном, и ассоциация была весьма устойчивая.
Ситуация ни у кого не вызывала разночтений; ни у кого, кроме Эпторпа. Эпторп вбил себе в голову, что Королевские связисты должны подчиняться лично ему. В то время он еще носил чин лейтенанта. Командир связистов, тоже лейтенант, был много моложе, чем Эпторп, а выглядел много моложе, чем был. Звали его Данн. В столовой Эпторп сразу принялся опекать Данна и всем представлял его своим «новым подчиненным». Данн не совсем понимал, как к этому относиться, но, поскольку представления сопровождались дармовой выпивкой и поскольку по натуре Данн был конфузлив и робок, он слова не сказал в свою защиту и даже, кажется, остался доволен.
На следующее утро к палаткам Королевских связистов был заслан Эпторпов денщик.
– Мистер Эпторп передает мистеру Данну наилучшие пожелания и просит мистера Данна сообщить, когда его подразделение будет готово к проверке.
– К какой проверке? Что, бригадир едет? Мне никто не докладывал.
– К проверке в лице мистера Эпторпа, сэр.
Данн был конфузлив и робок, но не до такой же степени.
– Скажите мистеру Эпторпу, я заканчиваю проверять свое подразделение, а как закончу, проверю его голову.
Денщик, старый алебардщик, и бровью не повел.
– Не могли бы вы дать ответ в письменном виде, сэр?
– Нет. Схожу-ка я лучше к начштаба.
Первая стычка обошлась без жертв и официоза.
– Не глупите, дядя.
– Но, сэр, по штату связисты подчиняются мне.
