– Буду счастлив повидаться! Заходите, прошу – что-нибудь придумаем.
– Благодарю вас, мистер Карвер, но я зайду позже. Мне тут надавали поручений – одно, другое.
У мистера Карвера только и вырывается «Ох», как будто он вот-вот заплачет, Мелани улыбается, причмокивает и говорит:
– Кто-кто, а я-то знаю, как это бывает. Сама изо дня в день бегаю по разным поручениям. Как будто у меня других дел нет. Ну что ж…
Она открывает ежедневник, в котором сегодняшняя страница – среда, первый день лета – девственно-чиста.
– Итак, день выбран как нельзя лучше. Мистер Карвер уходит на обед в двенадцать. Возвращается ровно в час. В четыре часа они с супругой едут в Бун, сюрпризом проведать сыновей в церковном лагере. Так что до четырех часов можешь выбирать любое время.
– В два нормально будет?
– Идеально. Как раз в приемные часы. Если, конечно, тебя устраивает.
– Да, вполне.
– Стало быть, ждем тебя ровно в четырнадцать.
– Годится.
– Хорошего дня. Передавай привет Эми и всем родным. Маме. Вашу маму сто лет не видела. Как она поживает?
– Да вы, наверно, сами знаете…
– Нет, откуда? Я давно не…
Отвечаю:
– У нее намечаются существенные перемены, весьма существенные. – И пячусь к выходу.
Мелани прикладывает палец к губам – дает мне знак помалкивать. Потом жестом подзывает к себе и шепчет:
– Ты ничего не сказал про мою новую прическу.
– Да, верно.
– Нравится?
– Как для вас придумана.
– Ты так считаешь?
– Вам очень идет.
Мелани на миг умолкает. Прямо светится вся с головы до ног – метр с кепкой на коньках. Сам не знаю, как это получилось, но я эту женщину осчастливил на весь день.
– Будь я помоложе…
Господи. Опять начинается. Надо рвать когти, Гилберт.
– Ну, пока!
Дверь отворяю медленно, а колокольчик все равно звенит и тренькает.
5
Опустив стекла в дверцах, трогаюсь с места. Ветер треплет мою шевелюру, норовит выцарапать глаза. Я так оброс, что волосы уже проедают мне плешь.
Проезжаю мимо «Шика», одного из двух городских салонов красоты, и вдруг меня начинает преследовать невесть откуда взявшийся образ Мелани с ярко-оранжевой копной типа сахарной ваты на голове. Копна стоит строго вертикально, будто нетронутая стёрка на карандашном огрызке. Пробую представить, как выглядит Мелани, когда утром выходит из ванной с мокрыми, обвисшими волосами. Смотрится в зеркало и хочет сотворить ложь, которая расшевелит ее и заставит двигаться. Мне никогда не понять, каким образом она сохраняет свой позитивный настрой. Я бы на ее месте, наверно, день и ночь слезы лил.
Смотрю на стрелку – она диктует мне дальнейшие действия. Еду через весь город, на бензоколонку к Дейву. Заправляться у него – одно удовольствие, и причиной тому – отбивка или отбойник, ну, короче, та черная штукенция, которая тянется через всю площадку. Когда по ней проезжают шины, она должна пинькать, или тренькать, или дребезжать. На бензоколонке у Дейва эта фигня давным-давно вышла из строя, и чинить ее он не планирует – придерживается того же мнения, что и я: человек не обязан лишний раз напоминать о своем существовании.
Потому-то я и заправляюсь только здесь. Никакого тебе отбойника, ничего не пинькает, не тренькает, не дребезжит. Просто блаженство.
Заливаю горючки на пару баксов, выбираю себе в шкафчике-автомате апельсиновую газировку и пакет «Читос». Деньги приготовил под расчет.
Дейв говорит:
– Луна-парк, однако.
– В смысле?
– Для бизнеса – золотое дно.
– В самом деле? – переспрашиваю.
– Часть аттракционов на бензине работает.
– А закупают его, надеюсь, у тебя.
– Ну да.
Дейв расплывается в улыбке. Никогда не видел, чтобы он светился такой гордостью.
На выезде из города замечаю Чипа Майлза – рассекает на тракторе по отцовской ферме. Сигналю, и Чип в ответ машет, весь из себя счастливый, оттого, как мне кажется, что хоть кто-то его узнал. Парнишка он ладный, накачанный, всем своим видом будто говорит: «У меня мышца? спортсмена: день-деньской сгребаю сено». Он у нас был чемпионом по борьбе на руках – в Мотли выступал за команду старшеклассников. Пару месяцев назад окончил школу. Трагедия Чипа в том, что за все четыре года учебы в старших классах у него ни разу не получилось девчонку закадрить. Понимаете, ему на передний зуб поставили коронку из белого металла, а в наших краях девушки этого на дух не переносят. При разговоре он старается не шевелить верхней губой. Но если застичь его врасплох (как вот я сейчас), он разинет рот, гаркнет «А-а-а!» – и сверкнет зубом.
Перед возвращением в страховую контору мне нужно как-то убить время, и я планирую немного расслабиться. Выжимаю семьдесят, потом семьдесят пять миль в час и сворачиваю на мою любимую проселочную дорогу.
Вокруг Эндоры все дороги прямые, плоские, как блин, и безликие, за исключением шоссе номер два, где я в данный момент и нахожусь. Здесь дорога петляет, а под аккуратным мостиком бежит Скунсова речка – на самом-то деле всего лишь протока, но раз ее официальное название – речка, все думают, что так оно и есть.
Еще одиннадцать миль – и я на сельском кладбище. Проезжаю сквозь какую-то железную раму – бывшие ворота, что ли. Заглушив движок, иду среди могил. Нашел свое насиженное место, устраиваюсь. Жую «читос», запиваю апельсиновой шипучкой. Откидываюсь на спину, гляжу в небо. Каждые минут пять слышу, как мимо проезжает легковушка или тягач. Изучаю облака, хотя какие это облака – так, белый пух, мелкие потеки, отдельные мазки белил, и все они движутся, но как-то бестолково; даже облака валяют дурака.
На каждый глоток шипучки – два «читоса»; и то и другое быстро кончается. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь вообразить, как выглядит сейчас мой отец. Кожа, естественно, сошла, сердце, мозг и глаза превратились… во что положено, в то и превратились. Рассыпались в прах, не иначе. Где-то я слыхал, что наиболее устойчивы к тлену волосы. Наверняка и кости остались, гниют себе помаленьку.
Слева от надгробья – пара сорняков. Выдергиваю их с корнями и отбрасываю подальше, на кого бог пошлет.
Сердце стучит: напоминает, что я еще жив. Оказавшись именно здесь, на кладбище, именно в этот день, ощущаю себя избранным. Как будто я возвышаюсь над всеми.
Переворачиваюсь на спину, дышу полной грудью и засыпаю.
Разбудил меня въехавший на кладбище экскаватор. В кабине двое мужиков – не иначе как могилу копать собираются.
Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу – кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:
– Время не подскажете?
– Да уж пятый час, наверно.
– Спасибо.
Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.
– Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.
– Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.
Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.
– Много нынче могил требуется?
– Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.
– А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?
– Как не знать, знаем. У нас же вот – списочек имеется.
Список сейчас изучает его напарник – тот, что помалкивает.
– Я не зря спрашиваю, – говорю им, – у меня вчера знакомая умерла.
– Сочувствую, парень.
– Да, бывают такие дни.
– Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.
– Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.
– Именно так, – поддакиваю им.
– Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.
– Брейнер – точно, это она.
– Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?
– Ну да.
Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.
– Не больно-то ты горюешь.
– Это как посмотреть: я скорблю в уединении.
– А, ну-ну.
Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:
– Поглубже бы надо.
– А, чего?
– Да так, ничего. Бывайте.
Отхожу, а молчаливый что-то бормочет главному.
– Эй, парень, погоди-ка!
– Да?
– У моего напарника вопросец есть.
– Ну? – Это я уже отошел могил на десять.
– Он стесняется спросить: ты сам не из Грейпов ли будешь? Мы-то родом из Мотли. Но у нас об этом семействе много чего болтают…
Со второй попытки захлопываю дверцу пикапа. Обдавая могильщиков пылью, оставляю их в недоумении. Разворачиваюсь к дому. И еле сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть: «Естественно, из Грейпов! Я – Гилберт Грейп».
6
По пути в Эндору миную городскую водонапорную башню: серебристая, с черной надписью, смахивает не то на старый свисток, не то на низкобюджетную ракету. Будь она ракетой, я б тут же забрался внутрь и усвистал куда подальше.
Опять еду мимо Чипа Майлза. Он машет, а я в этот раз даже не сигналю.
Беглый взгляд в зеркало заднего вида – и опасения подтверждаются. Кожа уже сделалась ярко-малиновой. К ночи станет багровой.
