Удивительно, как живые голоса разрезают тишину – густую, неприлично плотную. Люди не ждут ответа. «Трайдент» сказал им, что это поисково-спасательная операция, но они ищут тела. Все мысли о побеге смотрителей исчезли. Дверь была заперта. Они где-то здесь, внутри.
Привезите их без шума и скандала, сказал «Трайдент». Сделайте все аккуратно, Найдите неболтливого лодочника, и чтобы никакой суматохи, сцен, чтоб никто ничего не знал. И убедитесь, что с маяком все в порядке, бога ради, пусть кто-то об этом позаботится.
Трое мужчин по очереди взбираются вверх. Стена на следующем этаже увешана детонаторами и зарядами для туманной пушки. Нет никаких следов борьбы. Каждый мужчина думает о доме, жене, детях, у кого они есть, о тепле очага и о руке на спине: «Длинный день, милый?» Башня не знает семей. Она знает только троих смотрителей, троих смотрителей, чьи тела где-то здесь. Где они обнаружатся? В каком состоянии?
Они поднимаются на третий этаж к цистернам с керосином, потом на четвертый, где хранится масло для горелок. Один из них снова выкрикивает имена, не столько в надежде услышать ответ, сколько чтобы нарушить тягостную тишину. Нет ни единого следа, указывающего на бегство, ничего, что позволило бы предположить, что смотрители покинули маяк.
Они идут по лестнице, металлические кольца которой поднимаются по внутренней части стены вверх до световой камеры маяка. Перила блестят. Они не от мира сего, эти смотрители маяка, помешанные на тщательной уборке, они полируют, убирают, натирают; маяк – самое чистое место, куда ступала нога человека. Мужчины ищут отпечатки на меди – но безуспешно; смотрители не прикасались к ней. Хотя если бы кто-то из них спешил, падал или пытался за что-то схватиться, если бы кто-то был не в себе… Но ничего необычного.
Шаги гремят, как удары похоронного барабана, настойчивые и тяжелые. Люди уже мечтают оказаться в безопасности буксира и устремиться к берегу.
Они выходят на кухню. Двенадцать футов в ширину, в центре торчит огромная труба. На стене висят три шкафчика, где аккуратно расставлены банки с консервами: запеченная фасоль, конские бобы, рис, супы, бульонные кубики «Оксо», свинина с кашей, отварная солонина, маринованные овощи. На столешнице лежит запечатанная упаковка сарделек в вакууме – словно материал для исследования в лаборатории. Перед окном раковина – красный кран для дождевой воды, серебристый для пресной, и сбоку сушится тазик для умывания. Между внутренней и внешней стенами, на полках, которые хранители используют в качестве кухонного шкафа, лежит засохшая луковица. Над раковиной висит застекленный шкафчик, где лежат предметы туалета: мужчины находят там зубные щетки, расчески, бутылки «Олд Спайс» и «Табака». Рядом – буфет со столовыми приборами, тарелками и чашками, все разложено и расставлено с предсказуемой аккуратностью. Часы на стене остановились в восемь сорок пять.
– Что это? – говорит мужчина с усами.
Накрытый стол. Для двоих человек, не троих: нож, вилка и тарелка для каждого. Тюбик горчицы, чистая пепельница. Пластиковая столешница в форме полумесяца плотно охватывает трубу, перед ней – скамейка и два стула, один забрызган пеной, а второй стоит под таким углом, как будто сидящий на нем человек резко вскочил.
Человек с прикрытой волосами лысиной проверяет, не греется ли что-то на плите «Рейберн», но она холодная и пустая. Через окно они слышат шум моря, вздыхающего у скал внизу.
– Ничего не понимаю, – говорит он, и это скорее не ответ, а признание полнейшего непонимания и испуга.
Мужчины смотрят на потолок.
На маяке негде прятаться, вот в чем дело. В каждой комнате можно сделать два широких шага от трубы в одном направлении и два в противоположном.
Они идут в спальню. Три койки изгибаются вдоль стен, занавеска перед каждой отодвинута. Постель тщательно убрана, простыни натянуты, подушки и бежевые одеяла колючие на ощупь. Над ними две кровати поменьше для гостей и лестница, чтобы забраться на них. Под лестницей место для хранения с задернутой занавеской. Лысый мужчина, затаив дыхание, отодвигает ее, но обнаруживает только кожаную куртку и две рубашки.
Семь этажей и сто футов над уровнем моря. В гостиной телевизор и три старых кресла марки «Эркол». На полу рядом с самым большим, которое, по их предположению, принадлежит главному смотрителю, стоит чашка с остатками холодного чаю. Рядом с трубой наверх поднимается дымоход. Может быть, главный смотритель сейчас к ним спустится, он наверху в световой камере, чистит стекла. Еще двое тоже там, они на смотровой площадке. Извините, они ничего не слышали.
Часы здесь показывают то же время. Без пятнадцати девять.
Двойные двери ведут в смотровую комнату на восьмом этаже. Возможно, тела найдутся здесь и закрытая дверь не дала запаху распространиться. Но они уже не удивляются тому, что здесь пусто. Почти вся башня пройдена. Осталась только световая камера. Девять этажей изучено, девять этажей пустуют. И вот они поднимаются на самый верх, и там она – лампа «Девы», огромный газовый фонарь в окружении стекол, хрупких, словно крылья бабочки.
– Вот и все. Их нет.
На горизонте собираются перистые облака. Ветер свежеет, меняет направление и хлещет по прыгающим волнам. Как будто смотрителей никогда и не было. Или же они забрались на самый верх и просто улетели.
II. 1992
4. Загадка
Independent, понедельник, 4 мая 1992
Известный писатель проникает в тайну «Девы»
Автор приключенческих романов Дэн Шарп стремится разгадать одну из величайших морских загадок нашего времени. Шарп, автор бестселлеров «Око шторма», «Тихие воды» и «Спуск дредноута», вырос у моря и давно интересовался историей необъяснимого исчезновения. Впервые погрузившись в документальную прозу, он объясняет: «История «Девы» завладела мной еще в детстве. Я хочу пролить свет на это дело, пообщавшись с людьми в центре событий».
Двадцать лет назад, зимой 1972 года, трое смотрителей маяка исчезли из корнуэльской башни в нескольких милях от Лендс-Энда. После себя они оставили зацепки: запертая изнутри дверь, двое часов, остановившихся в одно и то же время, накрытый стол. Погодный журнал главного смотрителя описывает шторм у башни, но небо было необъяснимо чистым.
Какой странный рок постиг этих обреченных людей? Шарп намеревается выяснить это. Он говорит: «В этой тайне есть все, что нужно автору романов – драма, загадка, морские опасности. Только все это реально. Я верю, что любую головоломку можно решить: это вопрос поиска в правильных местах. Готов поспорить, кто-то знает больше, чем мы думаем».
5. Хелен
Вот он какой, подумала она, наблюдая, как он паркует неподалеку свой зеленый «Моррис Майнор» с выхлопной трубой, напоминающей табачную трубку. Хелен удивилась, что он водит такую машину. Он ведь, должно быть, богат, если то, что пишут на его книгах, – правда: что он автор бестселлеров номер один.
Она узнала его сразу же, хотя он не дал ей описание во время телефонного разговора. Может быть, ей стоило спросить, перед тем как пускать незнакомцев в дом, лишняя осторожность не помешает. Но это должен быть он. Темно-синий бушлат, хмурая сосредоточенность на лице, словно он часами сидит, сгорбившись над рукописями, и света белого не видит. Он оказался моложе, чем она представляла, ему не было и сорока.
– Уйди, – рассеянно сказала Хелен, когда собака ткнулась носом в ее ладонь. – Погуляем попозже.
Они пойдут в лес бродить по влажным опавшим листьям. При мысли об этом ей становилось спокойнее: о том, что наступит попозже.
Писатель нес с собой брезентовую сумку, и она подумала, что там лежат чеки и зажигалки; она представила его дом – незастеленные кровати, спящие на столах кошки. На завтрак у него, наверное, «Витабикс» из надорванной коробки, молоко закончилось, поэтому он наливает в них воду из-под крана. Он курит сигарету, думая о «Деве» и набрасывая вопросы, которые хочет задать.
Столько лет прошло, а она продолжает делать то же самое. Судить по внешнему виду, не имея больше ничего, – критерий, по которому она оценивает каждого нового человека. Пережили ли они утрату, как она? Понимают ли они, что она чувствует? Были ли они с ее стороны окна или, наоборот, в той немыслимой дали? Она не думала, что это важно, был или нет: он ведь писатель, он может вообразить.
Хотя насчет этого Хелен была настроена скептично – насчет его способности вообразить невообразимое. Она представляла это как падение. Невесомость. Неверие. Ожидание, что тебя поймают, но никто этого так и не сделал, годы шли, шли, шли, она падала, и не было ни развязки, ни ясности, ни завершенности. Сейчас это слово – «завершенность» – стало модным среди людей, которые разрывали отношения или теряли работу, и она думала, какие же это простые и понятные вещи, от которых можно двигаться дальше; они не выталкивают тебя за край и не заставляют падать. Каково это – отдать человека ветру. Ни следа, ни причины, ни ключа. Что мог представить себе Дэн Шарп, интересовавшийся линкорами, оружием и мужчинами, которые напивались в порту?
Она хотела поделиться с людьми, пережившими то же, что и она, понять их, и чтобы они поняли ее. Она бы прочитала их утрату по лицам – это не очевидная вещь, это горечь и смирение, призраки, от которых она так долго стремилась избавиться. Она бы сказала: «Вы же понимаете, да? Вы понимаете», – и ей бы что-то сказали в ответ, но если это невозможно, если она не получит доброту и понимание, то зачем все это?
Тем временем призраки продолжали скользить среди ее вещей в шкафу, заставляя ее вздрагивать, когда по утрам она одевалась, они жались по углам, обдирая кожу на пальцах. У нее нет определенности, говорили терапевты (давно она их не посещала), а для определенности нужен хотя бы миллиметр, за который можно уцепиться ногтями.
Он подошел, открыл калитку. Повозился с заржавевшей задвижкой, закрывая ее за собой. На кухне по радио играла Scarborough Fair, и у Хелен кружилась голова от этой песни, от ее меланхоличности, от морской пены, батистовых рубашек и настоящей любви, скорее горькой, чем сладкой. Время от времени ей в голову приходили безумные мысли об Артуре и остальных, но в целом она приучилась держать их в узде. Какими секретами мог бы поделиться маяк? Но тайны мужчин похоронены под водой, и ее секреты тоже.
После утраты ничего не изменилось. Песни продолжали писаться. Книги читаться. Войны не прекратились. Пары ссорились у тележки рядом с «Теско», перед тем как сесть в машину и хлопнуть дверью. Жизнь продолжалась, безжалостно продолжалась. Время текло в своем обычном ритме – приходы и уходы, начала и окончания, потихоньку раны залечивались, если не думать о свисте в лесу за окраиной города. Сначала это был свист, издаваемый пересохшими губами. Но с годами он превратился в звенящую непрерывную ноту.
Эта нота звучала и теперь одновременно со звонком в дверь. Хелен сунула руки в карманы кардигана и покатала катышки ниток пальцами. Ей нравилось, как они ощущаются, как забиваются под ногти – чуть больно, но не слишком.
6. Хелен
Входите. Пожалуйста, входите. Простите, у меня беспорядок. Как мило с вашей стороны не соглашаться, но это правда. Могу я предложить вам чай или кофе? Чай, замечательно, молоко, сахар? Конечно, в наше время у всех есть молоко и сахар. Моя бабушка любила черный чай с долькой лимона; сейчас так редко кто пьет. Пирог? К сожалению, не домашний.
Значит, вы писатель, как интересно. Никогда раньше не встречала писателей. Каждый говорит, что может написать книгу, не так ли? Я сама когда-то так думала, но я не писатель. Я могу придумать, о чем написать, но не знаю, как рассказать это другим людям, и в этом, полагаю, вся разница. После того как Артур умер, все говорили, что было бы хорошо, если бы я изложила свои переживания на бумаге и выбросила их из головы. Можете в это поверить, вы же сами творческий человек, разве создание чего-то заставляет вас чувствовать себя более цельным?
Так или иначе, я никогда не написала ни строчки. Не уверена, что я бы хотела, чтобы незнакомцы прочитали то, что я напишу. Двадцать лет, боже мой, трудно поверить. Могу я полюбопытствовать, почему вы выбрали нашу историю? Если вы надеетесь, что мой муж был похож на крутых парней из ваших книг и что я расскажу вам о приключениях, кораблекрушениях и тому подобном… Подумайте еще раз.
Да, если верить слухам, история интригующая. Но для меня, человека изнутри, человека, который был так близок ко всему, все воспринимается иначе; но вы не переживайте на этот счет, нет, не надо. Я не против поговорить об Артуре; тогда он как будто снова со мной. Если бы я пыталась притвориться, что ничего не произошло, я бы тронулась умом. Надо принимать то, что случается в вашей жизни.
За эти годы я слышала, что Артура похитили пришельцы. Убили пираты. Шантажировали контрабандисты. Он убил остальных, или они убили его, а потом один другого или сами себя – из-за женщины, долга, выброшенного на берег сокровища. За ними охотились привидения, их похитило правительство. Им угрожали шпионы, их проглотили морские змеи. Они стали лунатиками, кто-то один или все сразу. Они вели тайную жизнь, о которой никто не знал, у них были богатства, закопанные на южноамериканских плантациях, которые можно было найти только с помощью метки на карте. Они уплыли в Тимбукту, и им там так понравилось, что они решили не возвращаться… Когда два года спустя пропал лорд Лукан, некоторые говорили, что он планирует встретиться с Артуром и остальными на необитаемом острове, по-видимому, в компании бедняг, исчезнувших в Бермудском треугольнике. Честное слово! Я уверена, что вам такая история понравилась бы больше, но, боюсь, все это чепуха. Мы сейчас не в вашем мире, мы в моем; и это не триллер, это моя жизнь.
Пяти минут достаточно? Если сравнить пирог с часами, то пять минут – это размер куска, который я отрезаю. Передайте, пожалуйста, тарелку; вот, приятного аппетита. Должна сказать, я никогда не умела печь. Считается, что женщина должна уметь, не знаю, с чего бы. У Артура это получалось лучше, чем у меня. Вы знаете, что на подготовительных курсах они учились печь хлеб? Чтобы стать смотрителем маяка, надо многое уметь.
Из всех башен, думаю, самое подходящее имя досталось «Епископу». Очень величественное. Оно напоминает мне о шахматной фигуре[1 - По-английски шахматная фигура «слон» называется bishop, «епископ».], спокойной и величавой. Артур отлично играл в шахматы; я с ним никогда не играла, потому что мы оба любили выигрывать и не привыкли поддаваться. Во время дежурств ему пришлось полюбить карты и игры, потому что свободного времени было в избытке. К тому же игра объединяет, будь то криббидж или партия в джин рамми. А чай! Если смотрители что-то умеют, так это пить чай. Они выпивают по тридцать чашек в день. На многих станциях есть правило: пришел на кухню – завари чай.
Смотрители – обычные люди. Надеюсь, вы не разочаруетесь, когда поймете это. Люди из внешнего мира, видя, что мы ведем довольно закрытый образ жизни, думают, что профессия овеяна ореолом тайны. Они думают, что быть женой смотрителя маяка – очень романтично, в этом есть загадка, но это вовсе не так. Если в двух словах, я бы сказала, что вы должны быть готовы к долгим разлукам и коротким бурным встречам. Встречи – это как воссоединение далеких друзей, прекрасное и одновременно трудное. Восемь недель вы живете своей жизнью, а потом в ваш дом приходит мужчина и внезапно оказывается хозяином, а вам приходится играть вторую скрипку. Некомфортно. Непохоже на традиционный брак. Наш точно таким не был.
Скучаю ли я по морю? Нет, вовсе нет. Когда все случилось, я не могла дождаться, когда же смогу уехать. Поэтому я переехала сюда, в город. Я никогда не любила море. Когда мы жили в коттеджах смотрителей, оно окружало нас, и везде, куда ни глянь, мы видели из окон только море. Временами казалось, будто я живу в аквариуме. Когда случался шторм и били молнии, зрелище было впечатляющим, и закаты тоже были красивы, но большей частью море серое, серое и огромное, и однообразное. Хотя я бы сказала, оно скорее зеленое, чем серое, как шалфей или цвет, который называют eau de Nil. Вы знаете, что «eau de Nil» означает вода Нила? Я всегда думала, что это переводится как «никакая вода», именно такие чувства вызывает во мне море, и я до сих пор так его воспринимаю. Никакая вода. Сегодня утром оно такое же бессмысленное, как в день, когда исчез Артур. Хотя мне стало легче. Время дает возможность посмотреть на произошедшее с расстояния и не чувствовать то, что чувствовала тогда; те чувства улеглись, они не владеют твоим разумом, как в самом начале. Странно, потому что временами меня не удивляет то, что обнаружили в башне, и я думаю, что их унесло и утопило бурное море. А в другие дни мне кажется это настолько невероятным, что я задыхаюсь. Слишком много деталей, от которых я не могу отмахнуться, запертые двери и остановившиеся часы, они давят на меня, и если эти мысли приходят ко мне ночью, мне приходится заставлять себя прогонять их прочь. Иначе я не могу уснуть, я начинаю вспоминать вид на море из нашего дома, оно такое огромное, пустое и безразличное, что мне приходится включать радио для компании.
Я думаю, то, что я сказала, то и случилось: внезапно нахлынуло море, застав их врасплох. Бритва Оккама, так это называют. Закон, согласно которому самое простое решение, как правило, оказывается верным. Если перед вами загадка, не надо усложнять ее и делать из нее что-то большее, чем сумма ее частей.
Единственное реалистичное объяснение – Артур утонул. Если вы не согласны, вы пойдете по всем этим причудливым тропам с призраками, теориями заговора и прочей чепухой, в которую верят люди и о которой я уже рассказала. Люди поверят во что угодно, и если им дать выбор, они предпочитают ложь, а не правду, потому что ложь обычно более интересна. Как я сказала, море неинтересно, особенно когда смотришь на него каждый день. Но их забрало море. В этом я не сомневаюсь.
О маяке такого типа – вы когда-нибудь были на таком маяке? – нужно знать то, что он стоит прямо посреди воды. Это не станция на скале, когда вы живете на острове и у вас есть клочок земли, чтобы гулять, держать огород, разводить овец или еще чем-то заниматься; и это не материк, где вы живете вместе с семьей, и если вы не на дежурстве, вы можете поехать в деревню и вести обычную жизнь, а когда приходит ваша смена, просто выполняете свои обязанности. Маяк-башня просто стоит посреди моря, и у смотрителей нет другого места, кроме как внутри маяка или снаружи на площадке. Можете бегать по площадке с целью физической нагрузки, но очень скоро у вас начнет кружиться голова.
Ах да, простите: площадка – это платформа чуть ниже входной двери, которая окружает маяк широким кольцом. Она возвышается над водой примерно на двадцать или тридцать футов, и на словах это много, но если вы окажетесь там, когда придет волна, вам конец. Я слышала о смотрителях, которые рыбачили с таких платформ, наблюдали за птицами и даже читали книги. Уверена, что Артур тоже это делал, потому что он любил читать; он говорил, что дежурство на маяке – это его время для обучения, и брал с собой справочники на разные темы, романы, биографии, книги о космосе. Он увлекся геологией – камнями и скалами. Он коллекционировал камни и разбирался в них. Говорил, что так можно изучить разные эры.
Чем бы вы ни занимались, площадка – это единственное место на башне, где можно подышать свежим воздухом. Стены настолько толстые, что невозможно просто высунуть голову в окно; видите ли, там двойные рамы на расстоянии трех или четырех футов друг от друга – внешняя и внутренняя; на подоконник не присядешь. Можно выйти на балкон и прогуляться вокруг фонаря, но там мало места, не говоря уже о том, что вам потребуется очень длинная удочка.
Это могло случиться с одним из них, и мне бы не хотелось гадать, с кем именно, но это мог быть Артур, поскольку ему нравилось проводить время вдали от людей, в одиночестве, он это любил. Может быть, он вышел на площадку почитать книгу, ветер был спокойным, балл или два, а потом из ниоткуда плеснула большая волна и унесла его. В море такое случается. Вы сами знаете. Однажды такое было и с Артуром – на «Эддистоуне», он только что стал ПС – помощником смотрителя; он развешивал постиранные вещи, и тут пришла огромная волна и сбила его с ног. К счастью, его поймал напарник, иначе я потеряла бы его на много лет раньше. Он испугался, но ему повезло. Что нельзя сказать о его вещах; он лишился их навсегда. Ему пришлось одалживать одежду у коллег, пока не пришла сменная вахта.
Но такие происшествия не сказывались на Артуре. Смотрители маяка – люди неромантичные; они не склонны нервничать или зацикливаться на чем-то. Суть этой работы заключается в том, чтобы сохранять хладнокровие и делать то, что нужно. Для этого «Трайдент» их нанимает. Артур никогда не боялся моря, даже в самые опасные дни. Он рассказывал мне, как однажды во время шторма вода брызнула в окно кухни – не забывайте, что это восемьдесят или восемьдесят пять футов над уровнем моря. У подножья перекатывались камни, и вся башня содрогалась. Я бы перепугалась. Но не Артур; он считал, что море на его стороне.
Сходя на берег, порой он был не в своей тарелке. Как рыба, вытащенная из воды; да, именно так. Он не знал, что такое жить на суше, хотя знал, как жить в море. Прощаясь с ним перед возвращением на башню, я видела, что он действительно очень радовался при мысли, что скоро ее увидит.
Не знаю, сколько книг об океане вы опубликовали, но писать историю о нем и писать о том, что он представляет собой на самом деле, – это разные вещи. Море рассердится на вас, если вы не будете достаточно внимательны; его настроение меняется по щелчку пальцев, и ему нет до вас дела. Артур умел предсказывать его поведение по облакам, по стуку ветра в окно; он определял шесть или семь баллов просто на слух, поэтому если человека с его опытом можно было застать врасплох, это доказывает, как внезапно оно может меняться. Может быть, у Артура было время крикнуть и остальные прибежали к нему; площадка скользкая, паника, и много ли надо, чтобы волна смыла всех троих?
Запертая дверь – непонятно, соглашусь. Могу высказать одно предположение. Входные двери отлиты из толстой пушечной бронзы – иначе они не могли бы противостоять ударам снаружи – и легко могут захлопнуться. Но вот тот факт, что дверь была заперта изнутри… Это меня гложет. Но на маяке двери запираются на тяжелые железные засовы, которые идут поперек и фиксируют их на месте, и я думаю, есть ли вероятность, что засов мог упасть, когда дверь хлопнула особенно сильно?
Не знаю. Если вы думаете, что это глупо, спросите себя, какие еще версии вы можете придумать, и когда они будут крутиться у вас в голове ночь напролет, выберите, какая вам нравится больше. Остановившиеся часы, запертая дверь, накрытый стол – все это бередит ваше воображение, да? Но я смотрю на это с практической точки зрения. Я не суеверна. Кто бы ни дежурил на кухне в тот день, он скорее всего накрывал стол к обеду; приемы пищи на маяке очень важны, и смотрители привыкли к определенному распорядку. Только два прибора – может быть, он просто не успел поставить третий.
Двое часов, остановившихся в одно и то же время? Это удивительно, но не невозможно. Из разряда слухов, которые искажаются при передаче; кто-то что-то придумал, а потом все в это верят; просто злая выдумка недоброго человека.
Я надеялась, что «Трайдент» объявит, что они утонули, и избавит семьи от неопределенности, но они так и не сделали этого. Мое мнение, что они утонули. Я счастливый человек, потому что у меня есть это мнение, пусть даже оно не стало официальной версией, но мне это нужно.
Дженни Уокер, жена Билла, она бы не согласилась. Ей нравится неопределенность. Иначе она бы лишилась последней надежды на возвращение Билла. Я знаю, что они не вернутся. Но люди справляются с горем по-своему. Нельзя говорить человеку, как ему горевать; это очень личное дело.
Но мне так жаль. Произошедшее могло бы объединить нас. Нас, женщин. Нас, жен. Но случилось все наоборот. Я не видела Дженни с десятилетней годовщины, и даже в тот день мы не разговаривали. Мы не приближаемся друг к другу. Мне очень жаль, но уж есть как есть. Хотя я стараюсь что-то изменить. Я верю, что люди должны делиться горем. Когда случается самое худшее, ты не можешь вынести это в одиночку.
Вот почему я говорю с вами. Потому что вы сказали, что вам интересно выяснить правду, – полагаю, и мне тоже. Правда заключается в том, что женщины важны друг другу. Более важны, чем мужчины, и это не то, что вы бы хотели услышать, потому что эта книга, как и другие ваши книги, она про мужчин, не так ли? Мужчин интересуют мужчины.
Но что касается меня, все иначе. Те трое оставили нас троих, и меня интересует то, что осталось. Что можно сделать, если это еще возможно.
Вы писатель, и я думаю, вы сделаете акцент на мистике. Но помните, что я не верю в эти штуки.
Эти штуки? Ой ладно, вы же писатель; вы с этим работаете. За свою жизнь я поняла, что есть два типа людей. Одни слышат скрип в темном заброшенном доме и закрывают окно, думая, что это ветер. А другие слышат скрип в темном заброшенном доме, зажигают свечу и идут посмотреть.
7
Миртл-райз 16, Уэст Хилл, Бат
Дженнифер Уокер
Кестл-коттедж
Мортхэвен
Корнуолл
2 июня 1992 года
Дорогая Дженни,
Давно я тебе не писала. Хотя я больше не жду твоего ответа, я не теряю надежду, что ты читаешь мои слова. Я предпочитаю толковать твое молчание как знак мира между нами – если не прощения.
Хочу рассказать, что я общаюсь с мистером Шарпом. Это решение далось мне нелегко. Как и ты, я никогда не выдаю чужакам информацию о произошедшем. «Трайдент-Хаус» дал нам инструкции, и мы им следуем.
Но я устала от секретов, Дженни. Двадцать лет – долгий срок. Я старею. Мне нужно многое отпустить, многое, что я держала на плечах, – много лет, по разным причинам, и мне наконец нужно этим поделиться. Надеюсь, ты поймешь меня.
С наилучшими пожеланиями тебе и твоей семье, как всегда,
Хелен
8. Дженни
После обеда пошел дождь. Дженни ненавидела дождь. Она ненавидела грязь, которую приносят промокшие дети, а особенно Ханна с двойной коляской, и хуже всего, если она только что прибралась, и, честно говоря, вся эта возня не стоит того.
Ну и где же он? Опаздывает на пять минут. Какая грубость, подумала она, опаздывать на встречу к человеку, который не очень-то хотел увидеться. Она согласилась только из-за Хелен, только потому что она не допустит, чтобы Хелен Блэк сказала неправду или пусть даже правду и чтобы ее слова напечатали в книге, которую прочитает весь мир. Он вроде бы популярен. Это ее не впечатляет. Дженни не читает книги. Ей хватает «Удачи и судьбы» два раза в месяц.
