Наверняка этот человек ожидает, что она расстелет перед ним красную дорожку. Неважно, что он опаздывает, он же богатый и знаменитый, поэтому может вести себя как хочет. А теперь он будет топтаться мокрыми ботинками по всему дому. Дженни считала неприличным просить гостей разуться, они должны делать это без просьб.
Ее охватила привычная ненависть к дождю. Многие годы она переживала, что смена Билла может задержаться и она не увидит его еще дольше. И в ожидании его возвращения она зацикливалась на погоде, беспокоилась, не переменится ли она, сможет ли лодка дойти до маяка и забрать его, и чем дольше она ждала, тем хуже, казалось, становилась погода просто ей назло. Они собирались перебраться в Испанию, когда Билл выйдет на пенсию, на свои небольшие сбережения купить на юге домик с бассейном, глиняными горшками в патио и розовыми цветами у дверей, и дети приезжали бы к ним в отпуск. Дженни больше любила солнце; от дождя ее настроение портилось, а в Англии дожди длились месяцами, и это вгоняло в депрессию. Ей бы понравилось жить в Испании, греть кости в тепле и по вечерам пить коктейль «Бренди Александр». И каждый раз, когда шел дождь, он напоминал ей, что этим планам не суждено осуществиться.
Письмо от Хелен валялось в мусорной корзине. Дженни надо было порвать конверт, не открывая. Каждый раз, когда письмо оказывалось в почтовом ящике, она говорила себе: сожгу его, порву на кусочки, спущу в туалет.
Но никогда этого не делала. Сестра говорила, что письма Хелен позволяют ей чувствовать себя ближе к Биллу, потому что это связующее звено, пусть даже она это звено ненавидит. Письма Хелен – доказательство, что все это было на самом деле. Когда-то Дженни была замужем за Биллом; они любили друг друга. Все было хорошо. Это не сон.
Телевизор в гостиной выключился на середине серии «Она написала убийство». Дженни заставила себя встать с дивана и стукнуть его. Картинка восстановилась: главная героиня пряталась в шкафу от преступника. Она подумала: я тоже могу это сделать, спрячусь в буфете и притворюсь, что меня нет дома. Но этот Дэн Шарп может явиться в любую минуту. Если она не поговорит с ним, она не узнает, что наврала эта корова. Хотя Дженни все эти годы читала много всякой чепухи о «Деве» и знала, что нельзя верить всему, она считала, что ее долг – оставаться неравнодушной. Увидев очередной рассказ в газете, она всегда звонила, чтобы поговорить с кем-то ответственным, высказать свое мнение и объяснить им, что было на самом деле. Это все равно что вступиться за члена семьи.
Небо за окном мрачнело. Вдалеке за крышами домов скользила полоска моря, и Дженни уцепилась за нее взглядом, как за спасательный круг. Ей нужно было это море, нужна уверенность в том, что оно существует, это все, что осталось у нее от Билла. В плохую погоду море скрывалось из вида, и она начинала паниковать, представляя, что море ушло, что она далеко от воды, или оно высохло и кости ее мужа выброшены на песок.
Смотритель никогда не покидает маяк.
Она сто раз слышала эти слова, когда Билл исчез.
Тогда что же он сделал? С годами она привыкла к неведению, так ей было даже комфортнее, словно в паре старых дырявых тапочек, от которых нет проку, но она никогда их не снимает.
Что ж, жена никогда не покинет своего мужа. Дженни никогда не уедет. Пока она не узнает правду, и тогда, может быть, она сможет спать спокойно.
Она услышала шаги гостя у порога, шарканье подошв и кашель курильщика. Он неожиданно стучит в дверь. Она сжимает трясущиеся руки. Все правильно, вспоминает она, звонок сломался.
9. Дженни
Я бы раньше с вами встретилась, но проколола колесо. Жду зятя, чтобы он помог. Я в машинах не разбираюсь. Этим всем занимался Билл. Теперь его нет, и мне повезло, что Кэрол и Рон живут рядом. Не знаю, что бы я без них делала. Не уверена, что справилась бы.
Входите, пожалуйста. Я включу свет. Я стараюсь не жечь его по всему дому, потому что это дорого. «Трайдент» выплачивает нам пенсию, но эти деньги быстро кончаются. Я не могу работать, поэтому дополнительного дохода у меня нет. Да я никогда и не работала; я занималась семьей, пока Билл был на маяке, что еще я могла делать. Я не знаю, с чего начать, имею в виду поиски работы. Не знаю даже, что я умею.
Ладно, расскажите мне, что вы хотите узнать. У меня мало времени, жду мастера, который починит телевизор. Не могу жить без телика. Держу его включенным весь день для компании. Когда он выключен, мне одиноко. Больше всего я люблю викторины, особенно в красивых декорациях. Мне нравится «Семейная удача», потому что там яркий свет и призы; красочное шоу, люблю такие. Я обычно оставляю телевизор включенным, когда ложусь спать, чтобы когда я проснусь, кто-то сказал мне: «Доброе утро». Помогает отвлечься. Ночью хуже всего.
Мрачная это тема, о которой вы хотите написать. Плохо вообще, что это случилось, не говоря уже о том, чтобы издать об этом книгу. Не знаю, зачем люди вообще читают о темной стороне жизни. В мире и так полно всего плохого. Лучше бы писали о хорошем. Скажите вашим издателям.
Наверное, хотите чего-нибудь выпить? У меня есть кофе, но чай закончился. Я не могу попасть в магазин без машины, а пешком ходить я не люблю. Да и все равно я его не пью. Что, даже воды? Ну как хотите.
Это фотография нашей семьи на Данженнессе. Моему внуку пять, а близнецам два. Потомство Ханны, она не собиралась заводить их рано, но так уж вышло. Ханна – моя старшая. Еще у меня есть Джулия, ей двадцать два, и Марк, ему двадцать. Между девочками большая разница, потому что трудно было забеременеть, когда Билл постоянно отсутствовал. О, я не чувствую себя слишком молодой для бабушки. Ощущаю себя старухой. Старше, чем я есть на самом деле. Я храбрюсь, потому что не хочу, чтобы они приходили и видели, что их бабуля все время грустит, но это требует усилий. В день рождения Билла или на нашу годовщину мне хочется лежать в кровати, нет желания даже встать и открыть дверь. Мне все равно, жизнь продолжается или нет. Какая разница? Я никогда не преодолею то, что произошло, никогда.
Вы женаты? Непохоже. Я слышала, что писатели, они такие. Больше заняты тем, что у них в голове, а не тем, что снаружи.
Никогда не читала ваши книги, понятия не имею, что вы пишете. По одной сняли фильм, да? «Лук Нептуна». На самом деле я его смотрела. Его показывали на «Биб»[2 - Имеется в виду «Би-Би-Си».] перед Рождеством. Неплохое кино. Ваше, да? Ладно.
Не знаю, почему вас интересуют наши дела. Во-первых, вы ничего не знаете о маяках и о людях, которые там работают, вообще ничего. Куча народа сует свой нос, они хотят сделать из этого развлечение. Вы не разгадаете эту тайну, что бы вы о себе ни воображали.
Мы любили друг друга с детства, Билл и я. Вместе с шестнадцати лет. Я никогда не была с другим мужчиной до Билла и после него тоже. Как по мне, мы все еще женаты. Даже сейчас, если я жду внуков на чай и не могу решить, сколько рыбных палочек купить в «Сейфвей», я спрашиваю себя, что бы сказал Билл. Так мне проще.
Никогда не понимала женщин, которые ссорятся с мужьями. Пилят и критикуют их перед другими людьми при всяком удобном случае. Например, он бросил грязную одежду на пол или плохо помыл посуду. Ноют и ноют без конца, нет чтобы порадоваться, что они могут быть со своими мужьями каждый вечер и что им не приходится по ним скучать. Как будто это имеет какое-то значение, стирка, посуда. Жизнь не про это. Если вы не можете не обращать внимания на такие вещи, с вами что-то не так. Вам не стоит выходить замуж.
Что вам рассказать о Билле? Во-первых, он недолюбливал чужаков, которые совали нос не в свое дело. Но это вам мало поможет, да?
Биллу с детства суждено было стать смотрителем. Его мать умерла, когда он был младенцем, – такое горе, она умерла в родах, и у него остались только отец и братья. Его отец был смотрителем маяка, дед и прадед тоже. Билл был младшим из троих братьев, и у него не было другого пути. Надо сказать, он протестовал. В глубине души я думаю, что он хотел быть кем-то другим, но у него никогда не было этой возможности, потому что его никто не спрашивал. У него не было никакой власти в семье, никакой.
Он всегда старался угодить другим людям. Говорил мне: «Джен, я просто хочу жить легко» – и я ему отвечала, что для этого есть я, я буду делать его жизнь легче. У нас обоих было трудное прошлое, и это нас объединило. Нам не надо было ничего объяснять друг другу. Люди обычно принимают комфорт как должное, например, хороший дом или горячая еда. Мы хотели лучшего для наших детей. Очень старались делать все правильно.
Поначалу нам везло, нас отправляли на береговые маяки, где можно было жить вместе, или на скалы, где тоже давали дом для всей семьи. Когда мы познакомились, я сразу же сказала Биллу, что не люблю быть одна, хочу всегда быть с кем-то, и если ты станешь моим мужем, так мы и будем жить. Нам предоставляли жилье, но я знала, что однажды мы попадем на башню. Я очень боялась этого. Потому что тогда мне придется проводить много времени одной, воспитывая детей, как будто я из этих бедняг – матерей-одиночек. На башнях обычно хотят работать мужчины без семей – как временный помощник Винс, ему не о ком было заботиться, поэтому его все устраивало. Но не нас. Мы были против. Я так злилась, мы же никогда не хотели попасть на эту ужасную башню, но все равно там оказались, и посмотрите, что из этого вышло.
«Дева» хуже всех, потому что она так далеко, она такая уродливая и угрожающая. Билл говаривал, что она мрачная и затхлая и что у него плохое чувство. «Плохое, тягостное ощущение», так он говорил. Конечно, я часто об этом вспоминаю. Жаль, что я его не расспросила подробнее, но я обычно меняла тему, не хотела, чтобы он расстраивался. И я не любила, когда на берегу он слишком много думал о башне. Хватало того, что он и так проводил там много времени. Мы так долго ждали его возвращения, что дома он должен был быть с нами во всех смыслах.
Вечера перед отъездом Билла были хуже всего. Я начинала грустить, стоило ему ступить на берег, и напрасно, потому что я не радовалась его присутствию, как следует. Я слишком много думала о том, что он снова уедет. Мы всегда проводили последние вечера одинаково. Сидели рядышком на диване и смотрели «Завалинку» или какую-нибудь другую передачу, которая не заставляла нас думать. Перед отъездом Билл сказал, что у него ощущение – так он называл это чувство нервозности и печали. Говорил, что так бывает у моряков, когда они возвращаются на корабли после отпуска дома и им нужно несколько дней, чтобы приспособиться, а до этого они чувствуют, как будто не живут реальной жизнью. У Билла оно начиналось еще до выхода из дома. И это ожидание отъезда было почти таким же плохим, как сам отъезд. Он смотрел в окно и видел, что «Дева» ждет и ждет его, и когда темнело, она загоралась, как будто говоря: «Ага! Ты! Ты думал, я забыла о тебе, да? Вовсе нет». Для нас это было хуже всего – видеть ее. Было бы лучше, если бы мы жили подальше.
Мы проверяли прогноз погоды в надежде, что смена отложится; мы одновременно надеялись на это и нет, потому что тогда ожидание стало бы еще дольше. Я готовила ему любимые блюда, мясной пирог и рулет-мороженое на десерт и приносила на подносе, чтобы он мог поставить себе на колени, но он мало ел из-за этого ощущения.
У меня был календарик, где я вычеркивала дни до его возвращения. Дети помогали мне занять себя. Когда Ханна была маленькой, мы служили на береговом маяке, но остальные дети этого не застали. Билл получил назначение на башню, когда Джулии было всего несколько месяцев, и я осталась одна с пятилетней дочерью и новорожденной, у которой были колики. Трудно было. Каждый раз, когда я видела «Деву», я так злилась. Стоит себе, такая самодовольная. Нечестно, что он с ней, а не со мной, мне ведь он больше нужен.
Ханне нравилось, что ее отец – смотритель маяка, это выделяло ее среди других; отцы ее друзей работали почтальонами или продавцами. Ничего плохого, но не очень интересные профессии, да? Она говорит, что помнит его, но я сомневаюсь. Думаю, самые первые воспоминания могут быть очень сильными и повлиять на всю жизнь. Но нельзя им полностью доверять.
К возвращению Билла на берег я покупала его любимые продукты и делала шоколадные конфеты. Такой у меня был ритуал. Я не хотела ничего нового. Он должен был знать, что его ждет дома и что для него все подготовлено. Как я, я тоже была готова. Это мелочи, которые поддерживают брак: ничего не стоят, но говорят человеку, что его любят, и ничего не просят взамен.
Понятия не имею, что случилось с моим мужем. Если бы дверь осталась открытой, или если бы они взяли лодку, или если бы исчезли штормовки и резиновые сапоги, я могла бы поверить, что Билл потерялся в море. Но шлюпка осталась на месте, вещи тоже, а дверь была заперта изнутри. Подумайте только. Лист пушечной бронзы не может сам себя закрыть. А еще часы и накрытый стол; с этим что-то не так.
Накануне, двадцать восьмого числа, Билл вышел на связь по радио. Он сказал, что надвигается шторм. Что надо смениться в субботу.
У «Трайдент-хаус» есть качественная запись этой передачи, хотя я готова поспорить, что они не дадут вам ее прослушать. «Трайдент» держит свои секреты при себе, они не любят болтать о произошедшем, потому что для них это явно больная тема. Но Билл сказал, давайте сделаем это завтра; пришлите утром лодку Джори. И они сказали: хорошо, Билл, сделаем. Я понимаю, что думает Хелен – она считает, что их унесла большая волна. Меня это не удивляет, потому что ей никогда не хватало воображения. Но я знаю, что это неправда.
Я никогда не забуду голос Билла по радио. То, что он сказал и как сказал. Его голос звучал совершенно обычно. Единственной странностью было то, что он сделал паузу в конце, перед тем как дать отбой. Знаете, когда смотрите телевизор и изображение на секунду пропадает, а потом прыгает вперед? Вот так это было.
Я человек «что, если». Что, если в тот день, когда они исчезли, море было спокойным? Что, если Билла забрали? Я не знаю что; я не хочу ничего сказать. Все возможные варианты – что произошло, что они чувствовали, кто там был, сделал ли это кто-то из них, – я думаю об этом каждый день, но всегда возвращаюсь к одному и тому же. Звучит безумно, если произнести это вслух. Но я в это верю. Маяк на башне, один вдалеке, словно овца, отбившаяся от стаи. Легкая добыча.
Вы не производите впечатление человека, которого это интересует. Мне наплевать. Скажу одно. Если вы потеряете человека, который был для вас целым миром, то увидите, как легко провести черту и сказать: все кончено, его больше нет. Я до сих пор слышу голос мужа. Слышу его, будто он рядом. Когда я блуждаю в темноте, я слышу, как Билл в доме зовет меня, как будто он на заднем дворе чинит велосипедную цепь и спрашивает меня, не хочу ли я чашку кофе.
Я знаю, что это невозможно. Мы не там, где жили раньше. Я переехала в новый дом, он бы не нашел меня. Мы не могли остаться в том коттедже, он для семей смотрителей, а не для семей пропавших смотрителей. И все равно, чувство такое, как будто я смирилась, что он не вернется. Мне грустно при мысли о том, что он придет к нашему дому, только меня там нет. Но сторож, присматривающий за коттеджами «Девы», скажет мне. Вот какие фантазии крутятся у меня в голове. Хелен другая. Она слишком холодная и прямая. Вот почему, я уверена, она не сказала вам правду. Не думаю, что она понимает значение этого слова. Все время, что я ее знаю, она была хороша только во вранье. Хелен пишет мне письма и отправляет рождественские открытки, но напрасно утруждается. Я их не читаю. Я была бы счастлива никогда больше о ней не слышать.
Думается, ей не помешал бы друг с учетом того образа жизни, который она вела раньше. Но Хелен никогда об этом не говорила. Мы жили дверь в дверь, мы могли бы быть близки, как обычно бывают жены смотрителей по всей стране, которые заботятся о семьях и берут руководство в свои руки, когда мужья далеко. Мы делаем свое дело на берегу, а они – на башне. Это правило, по которому мы жили, те, кто служил на маяке.
Но не Хелен. Она думала, что она особенная. Слишком важная, как по мне, с этими дорогими шарфами и ювелиркой. Я думаю, если бы у меня была куча денег, я бы все равно выглядела обычной, потому что это идет изнутри, да? Красота? Я никогда не чувствовала себя хорошенькой.
В обычной жизни мы бы никогда не соприкоснулись. Мне жаль, что наши дороги пересеклись.
Несчастье Хелен, что она ни во что не верит. Без веры я бы давно уже погибла. Я до сих пор иногда думаю о смерти, но потом вспоминаю о детях и не могу. Если бы я была уверена, что встречу там Билла, то может быть. Может быть. Но не сейчас. Я должна поддерживать свет.
«Трайдент-хаус» однажды намекнул, что Билл сделал это специально. Что он сел на французский корабль и уехал, чтобы начать новую жизнь. Сейчас я уже не злюсь, но тогда я еле сдержалась, чтобы не устроить сцену. Билл никогда бы так со мной не поступил. Он бы никогда не оставил меня одну.
О, в дверь стучат. Пришел мастер ремонтировать телевизор.
Это все? Приходите еще, если что-то нужно. Я не могу разрешить вам остаться, потому что я нервничаю, когда мне приходится делать два дела одновременно, а я должна заняться мастером. Надеюсь, он починит телевизор, потому что вечером показывают «Давай потанцуем». Ненавижу, когда картинка плохая.
10. Хелен
Каждое лето в его день рождения или около того она совершала паломничество. Оставляла собаку у подруги и садилась на поезд до ближайшей станции, которая находилась в получасе от берега, а остаток пути ехала на такси. Ничего не меняется; все по-прежнему. Жизнь бурлит на поверхности, а сама земля существует в своем медленном ритме. Вечно и беспрестанно катятся к берегу терпеливые волны; трепещут, словно китайский веер, листья бука.
Хелен свернула с центральной улицы на боковую. Мошкара сбивалась дрожащими облачками, от изгородей исходил сильный аромат лесного купыря. Теплые тени осеняли ее путь; оранжевое солнце исчерчивали темные стволы деревьев. Она прошла указатель на мортхэвенское кладбище. Покосившиеся могильные камни неровными рядами спускались к мысу, а дальше простиралось море во всей своей ослепительной синеве.
Могилы здесь никогда не было. Только скамья на берегу и надпись:
Артур Блэк, Уильям Уокер, Винсент Борн
Мужья, отцы, братья, сыновья, возлюбленные
Ярко сияет милосердие Отца нашего
От Его маяка во веки веков[3 - Филип Пол Блисс, псалом 335.].
Она много раз слышала, как Артур поет этот псалом. Он сидел в ванне, и мелодия вытекала из клубов пара; она гудела над раковиной, пока он намыливал лицо, или на кухне, когда он жарил полоски бекона и нарезал хлеб на толстенные ломти. «Пусть горят нижние огни, посылая отблеск через волну». Он приходил домой, пахнущий водорослями, и садился в кресло похрустеть чипсами со вкусом «Сарсонс»[4 - «Сарсонс» – британская марка солодового уксуса.]; у него были огромные ладони с потрескавшейся, как глина, кожей и темными кругами вокруг ногтей. Артур ловил рыбу голыми руками – было такое? В нем была какая-то магия: морская магия, он наполовину человек, наполовину дитя соленой воды. Поначалу она не знала, что выйдет за него замуж. Пока он не повез ее кататься на лодке, и тогда она посмотрела на него и все поняла. Просто поняла. Там он был другим. Это трудно объяснить. Но все в нем стало понятно.
Указательный столб показывал направление к поселку смотрителей, за которым извилистая тропинка сужалась под напором зелени – обочину захватили заросли примулы и крапивы. А дальше надо было подняться в гору, и являлась «Дева».
Башня возвышалась над кобальтовым морем – тонкая линия, словно нарисованная пером. Хелен подумала, что летом по этой дороге ходят туристы; исцарапав ноги терном и фиалкой собачьей, они добираются до этого места и издалека восхищаются маяком – серебряной полоской на серебряном зеркале, а потом, уставшие, бредут обратно, мечтая выпить что-нибудь холодное, и больше не вспоминают о «Деве».
Впереди на пестрой лужайке виднелась металлическая табличка: «Маяк «Дева». Доступ запрещен».
Сюда допускались только жильцы. Тропинка была слишком узкой и извилистой даже для того, чтобы сюда мог заехать мусоровоз; поэтому у ворот стояли пластиковые корзины с номерками, подписанными белой краской.
Это здесь Хелен каждый год надеялась его увидеть, увидеть, как он идет к ней. Может быть, с ним будет еще кое-кто – две тени с поднятыми руками, и она помашет им в ответ. Ей оставалось надеяться только на это: что люди, любившие друг друга, в конце концов найдут путь домой.
III. 1972
11. Артур
Чаще всего я думаю о тебе, когда восходит солнце. За минуту или две до этого ночь переходит в утро и море начинает отделяться от неба. День за днем солнце возвращается. Не знаю почему. Я берегу свой свет, сияющий сквозь мрак, я поддерживаю его сияние; так что сегодня солнце могло бы не утруждаться. Но оно все равно приходит, а вместе с ним и мысли о тебе. Где ты и чем занят. Я не из тех людей, кто склонен к подобным мыслям, но сейчас я думаю об этом. В своем одиночестве я почти поверил, что, когда встанет солнце и когда на рассвете я погашу фонарь, потому что свет уже не нужен, ты можешь быть тут, внизу. Ты будешь сидеть за столом вместе с остальными, может быть, ты старше, чем я видел тебя последний раз, а может быть, такой же.
* * *
Восемнадцать дней на башне
Часы превращаются в ночи, ночи в рассветы, рассветы сливаются в недели, и безбрежное море продолжает катить свои волны, хлещет дождь, светит солнце по вечерам и утрам. Разговоры в полумраке, разговоры в темноте, разговоры, которые так и не случились или которые ведутся сейчас.
– Снова показывали «Самого умного»[5 - Речь идет о Mastermind – британском телешоу, создатель которого вдохновлялся допросами в гестапо. Участникам задавали сложные вопросы в неприятной обстановке. Первым ведущим был Магнус Магнуссон.]. – Билл сидит на кухне с сигаретой во рту, склонившись над своими ракушками. У каждого смотрителя должно быть хобби, сказал я ему, когда он приступил к работе, и лучше, если это какая-то полезная работа руками, дело, которым можно заниматься день за днем, пока не дойдешь до совершенства. Старый ГС, с которым я работал, научил меня, как собрать шхуну в бутылке. Лично я считаю это слишком нудным – приклеивать паруса и все такое. Надо возиться несколько недель, перед тем как засунуть ее в бутылку и расправить паруса, и если ошибешься хоть на миллиметр, вся работа пойдет насмарку. Одиночество заставляет человека поднимать свои стандарты. Я это знаю, потому что двадцать с лишним лет служу на «Деве», а Билл здесь уже больше двух лет.
– Что-то интересное?
– Крестовые походы, – говорит он.
– Тебе стоило бы попробовать.
– Что?
– Поучаствовать. Ты столько всего знаешь.
Билл дует на ракушку и откладывает ее в сторону, потом откидывается в кресле, заложив руки за голову. У моего помощника вид прилежный и скромный, волосы убраны за уши, черты лица мелкие и аккуратные: увидев его на берегу, вы примете его за бухгалтера. Струйки дыма поднимаются от его ноздрей и уголков рта вверх, где сливаются с легкой дымкой, оставшейся от других курильщиков.
– Я знаю много чего, – говорит он, – но недостаточно хорошо.
– Ты знаешь море.
– Нужна конкретика, не так ли? Нельзя просто сказать этому старому ублюдку Магнуссону: «Спроси меня о море». Слишком обширная тема, они так не захотят.
– Ладно, тогда маяки.
– Не будь придурком, нельзя выбрать свою профессию в качестве темы. Имя: Билл Уокер. Профессия: смотритель маяка. Тема: поддержание работы маяка.
Он тушит одну «Эмбасси» и прикуривает следующую. В это время года очень холодно и нам приходится держать окна закрытыми, и поскольку в этом помещении мы и готовим, и курим, и от готовки тоже идет дым, тут скоро будет адская духота.
– Ждешь возвращения Винса? – спрашиваю я.
Билл выдыхает воздух сквозь нос:
– Не стану отрицать.
Я беру его кружку и ставлю чайник. Здесь наши дни и вечера измеряются чашками чаю – особенно в это время года, в декабре, в разгар зимы с ее поздними рассветами, ранним заходом солнца и промозглым холодом. Я просыпаюсь по будильнику в четыре утра, ложусь спать после обеда, снова просыпаюсь, отодвигаю занавеску – и день уже закончился. Сегодня, завтра, следующая неделя – как долго я спал? Это кружка Фрэнка, черно-красная с надписью «Бранденбургские ворота». Фрэнк такой зануда, завтра, возвращаясь на берег, он наверняка заберет ее с собой, чтобы никто из нас ее не слямзил. Мы все пьем чай по-разному, поэтому тот, кто его заваривает, должен все помнить. Даже когда после нескольких недель отсутствия вернется Винс, мы приготовим ему чай, как он любит. Так мы проявляем заботу. Дома Хелен никогда не кладет мне сахар, но я не жалуюсь, просто смирился, не скандалить же из-за этого. Но здесь мы привыкли поддразнивать друг друга. «Слабоумный придурок, у тебя память как решето».
Билл говорит:
– Ты знаешь, что Фрэнк сначала наливает молоко? Пакетик, молоко, потом вода.
– Иди к черту. Молоко вторым.
– Я так и сказал.
– Чай не может настояться в молоке.
– Те, кто использует слова вроде «настояться», придурки.
– Если бы я был на месте ГС в «Лонгшипс», тебе пришлось бы следить за языком.
Но брань – она как чай: все эти словечки помогают поддерживать разговор. Если ты ругаешь кого-то, это значит, что вы друзья и понимаете друг друга. Неважно, кто он и что я здесь главный. Здесь мы так общаемся, но все меняется, как только мы сходим на берег. Если бы жены нас слышали, они пришли бы в ужас. Дома нам приходится прикусывать язык, чтобы не сказать, как твои дела, мать твою, как охренительно тебя видеть, и кстати, какая хрень сегодня будет к гребаному чаю?
