– Ваша остановка! – прогудел кондуктор.
– Но ведь сорок минут еще не прошло, – возразил Феликс.
– Билет действителен на все маршруты, – ответил кондуктор. – Еще полчаса. Но эта остановка – ваша.
Феликс кивнул и встал. Ему было даже интересно, куда это привез его синий трамвай. Он вышел, за спиной закрылись двери, трамвай тренькнул и сгинул за углом.
Никакой остановки здесь не было и быть не могло. На узкой улице умещалось только два ряда трамвайных рельс да кромка тротуара, где взрослый человек мог пройти чуть ли не боком, прижимаясь к сплошной стене. Стена тянулась справа и слева, без единого окна, с редкими ребрами контрфорсов. Такими стенами огораживались когда-то городские монастыри. Но со стороны тротуара в стене были ворота – кованые, ажурные, на тройных массивных петлях. Одна створка была открыта, а за воротами просматривался сад, так что Феликс, недолго думая, пошел по дорожке из мелкого белого гравия.
Дорожка упиралась в круглый лабиринт из живой изгороди. Вдоль боскетных кустов росли платаны, на них, несмотря на октябрь, еще были листья, зеленые, но уже сухие. Время от времени в сад залетал ветер, и тогда листья шуршали с таким звуком, будто кости стучали о кости. Шиншилл проснулся, вылез из кармана и забрался хозяину на плечо, забившись под волосы.
Феликс шел по кругу в зеленом лабиринте, время от времени узкий проход расширялся в круглую площадку, в центре которой стоял отдельный куст, подстриженный в виде сложной фигуры. Здесь были дамы в бальных платьях, кавалеры в пышных париках, зеленые львы, припавшие на передние лапы. Лабиринт, видимо, завивался по спирали, потому что ни одна фигура не повторялась дважды.
Внезапно кусты расступились, и Феликс оказался в розовом саду. На мгновение у него закружилась голова от сильного, густого запаха роз, заполнявших каждую пядь маленькой круглой площади. Солнце садилось, сад накрывала тень, но розы пахли так, будто вокруг стоял июльский полдень. Они росли кустами, они карабкались по решеткам и аркам, они обвивали деревянный павильон в центре площади. Вокруг не было ни души, только слышался птичий щебет да время от времени где-то рядом душераздирающе кричал павлин. Феликс, как зачарованный, шел среди роз.
В павильоне кто-то сидел. Грузная фигура, закутанная в темное бесформенное пальто или в шаль, было не разобрать. Феликс заметил ее слишком поздно, когда подошел уже почти к самым ступенькам. При его появлении фигура шевельнулась и превратилась в старуху. Седые вьющиеся пряди выбивались из-под ее платка, лицо цвета старого дерева покрывала сеть тех морщин, которые образуются только за долгую, очень долгую жизнь, полную звонкого смеха, поэтому когда ведьма махнула ему – подойди, мол, – Феликс улыбнулся и подошел. Когда она ему махала, у нее на запястье звякнул колокольчик.
– Леденцы! – сказала старуха. Глаза у нее были ясные и очень светлые, словно выгоревшее синее небо. – Леденцы на палочке. Возьмешь штучку?
Она и в самом деле сжимала в руке букет из цветных, как витражные стеклышки, леденцовых ключей. Они сияли, как драгоценные камни и пахли самым лучшим запахом детства – ванилью и жженым сахаром.
– Сколько же стоят ваши леденцы? – спросил Феликс, надеясь, что ему это по карману. Он даже уже выбрал себе один – ярко-рубиновый ключ, точную копию того, который был изображен на гербе города.
– Один поцелуй молодого принца, – рассмеялась старуха. – Или бери так.
Феликс остановился.
– Я не могу, – сказал он.
– Не можешь, так не можешь, – ответила старуха, будто согласилась – да, действительно, не можешь, что ж поделаешь. – Но тогда тебе нужно идти очень быстро. Через десять минут сад закрывается. А тебе еще через лабиринт. Знаешь, что? Если ты пойдешь вон по той аллее, – она махнула рукой с леденцами, – ты выйдешь ко вторым воротам, они гораздо ближе. Ну, беги!
Феликс почему-то послушно развернулся и побежал. Вслед ему раздался звон колокольчика – динь-динь, динь-динь, – и Феликс еще успел подумать, что он где-то уже слышал этот звук. Аллея провела его через все круги лабиринта насквозь и закончилась у небольшой калитки все в той же стене. Солнце село, на город быстро опускались сумерки, и когда Феликс оглянулся на сад, тот был уже неразличимой темной массой зелени. Феликс пошел вдоль стены, и шел до тех пор, пока в конце улицы не показались фонари. Он пошел на свет и оказался на большой площади, сразу за ней начинался мост, и Феликс сообразил, что вышел совсем близко от «Старого рыцаря». Шиншилл завозился у него на плече и осторожно укусил за мочку уха.
– Пойдем-ка, брат, в гостиницу, – сказал ему Феликс. – Интересный у нас с тобой получился день.
Утром, едва позавтракав, Феликс отправился на поиски вчерашнего сада. На стойке в фойе ему выдали карту. С одной стороны на ней был весь город, а на другой – укрупненный план старых районов. Водя пальцем по нарисованным улицам, Феликс пришел к выводу, что под сад с розами могут подходить по крайней мере три места. Все три зеленых пятна были расчерчены дорожками, но ни один из рисунков даже приблизительно не был похож на круглый лабиринт.
И тем не менее, стоило ему сойти с торной «туристической тропы» и свернуть к первой же глухой стене, как он нашел едва заметную калитку, а за ней – сад с лабиринтом. Как и вчера, в саду никого не было, но, с другой стороны, не знай Феликс, что калитка открыта, а за ней – городской сад, он бы, наверное, прошел мимо низкой деревянной дверцы.
Уже вступив в лабиринт, Феликс увидел, что за ночь сад изменился. Кусты казались ниже, вчерашние площадки заполняли геометрические фигуры из живой изгороди, любопытные, но не более того. Ничего общего с королевским двором, встретившим его на закате. Розарий, хоть и цвел поздними осенними розами, но тоже был гораздо меньше и беднее. Никакого павильона посреди него и в помине не было.
Феликс обошел розарий, присел на скамейку, разложил карту и прикинул кратчайший маршрут до ворот на холме. По всему выходило, что либо над ним шутил весь город, либо художница и не думала его разыгрывать. Оставалось надеяться, что она сидит у полосатой будки каждый день, а не оказалась там случайно.
Художница действительно сидела у полосатой будки и деловито смешивала оттенки красного на огромной деревянной палитре. Она явно пыталась добиться яркого, сочного цвета и результат ее явно не устраивал, потому что она все давила и давила на тюбик с кармином, постоянно подмешивая его к общему тону и озабоченно цокая языком.
Завидев Феликса, она замахала ему, как старому приятелю.
– Эй, Путешественник и Феликс!
– Здравствуй, – сказал Феликс, подойдя поближе. – Что ты делаешь?
– Пытаюсь подобрать цвет для винограда. Он должен быть красный, а не серо-буро-малиновое черт-те что.
– Я тут бродил по городу, – осторожно сказал Феликс. – И, знаешь, все предлагают либо брать так, либо назначают очень высокую цену. Даже слишком высокую. Вот как ты мне сказала, когда я спросил, сколько стоит вход, помнишь?
– Конечно, помню.
– Но почему еда и сувениры – за деньги, а вход – за кровь или волосы?
– Потому что сувениры – это просто сувениры. А за еду и ночлег как-то нечестно кровь требовать, правда? Но все настоящее имеет свою цену, и это – не деньги, иначе какое же оно настоящее.
– Значит, пока я за что-то не заплачу, оно не настоящее? – рассмеялся Феликс. – И город тоже?
– Ну, скажем так, настоящее – это настоящее. Настоящий город немножко отличается от просто города. – Она прищурилась и с удовольствием добавила: – Совсем немножко. Есть то, что есть, и есть то, что есть на самом деле. Чувствуешь разницу?
– Не очень, – признался Феликс.
– Ну, может, еще почувствуешь.
Феликс замялся.
– Слушай, а вот если бы я согласился заплатить за вход, то, ну, скажем, на что вот тебе моя кровь?
– Виноград покрашу, – ответила художница и мотнула головой в сторону густых плетей на стене. – Подмешаю к этому убожеству и покрашу наконец. Октябрь заканчивается, а он все зеленый.
Феликс вдруг разозлился.
– Я серьезно спрашиваю. Если бы я знал, что…
– Что твоя кровь пойдет в фонд страдающих детей Африки, то немедленно выдал бы мне два литра? – ехидно поинтересовалась художница. – Ты вот что. Если хочешь не спросить, а услышать какой-то конкретный ответ, ты меня, пожалуйста, предупреди. Так и говори: хочу знать, что моя жертва послужит благородным и гуманным целям. Я что-нибудь придумаю.
– И все равно покрасишь виноград? – рассмеялся Феликс.
– Как получится. Это ведь будет не совсем плата за вход. Ну то есть что-то и пойдет на дело, но большая часть пропадет на вранье. На вранье вообще много уходит, так что я стараюсь не врать по возможности.
Сзади послышался звон, и Феликс обернулся.
К левой арке подъехал трамвай. Художница тут же бросила палитру, вскочила на ноги и побежала к передней двери. Трамвай снова оглушительно зазвенел, и о чем привратница говорила с вожатым, Феликс не расслышал, да и не старался.
Он решительно направился к вагону и заглянул ему под колеса. Колеса стояли на рельсах. Феликс дошел до конца вагона, разбрасывая листву – под трамваем виднелась блестящая, накатанная колея. Она продолжалась еще какое-то время после вагона, а потом исчезала, сливаясь с узором на темной брусчатке. Узор изображал две стежки, выложенные белыми камнями, как раз по ширине рельсов, так что невозможно было различить, где кончается камень и начинается металл. Трамвай прозвенел еще раз, вздрогнул, закрыл двери и уехал в арку ворот. Порыв ветра взбил листву под ногами, сверху свалился целый ворох свежих золотых листьев, перемешался со старыми в маленьком вихре. Когда все улеглось, Феликс снова раскидал листья. Никаких рельсов не было, только мостовая из черных и белых каменных квадратиков. Феликс распрямился. Рядом, засунув руки в карманы короткой курточки, стояла художница.
– А с трамваев ты тоже берешь плату за вход? – спросил Феликс.
– Конечно, – ответила та. – Но у тебя этого нет.
Она с интересом посмотрела на него, а потом спросила:
– Что, ты все-таки за что-то заплатил? Хотя бы деньгами?
– А как ты определяешь?
– Ну, трамвай-то ты видел. И рельсы.
– А что, если бы не заплатил, то не увидел бы?
– Вряд ли.
Феликс помолчал, покачался с носка на пятку.
– Слушай, а вот если бы… если бы я отдал тебе при входе моего зверя? Что бы я увидел в городе?
– Годзиллу, – почему-то устало ответила художница.
– Я серьезно.
– Ах, серьезно. Ладно, серьезно. Скажи-ка мне, что за выставка в галереечке сразу у моста?
– Выставка? – задумался Феликс. – Что-то я там не помню никакой выставки.
– Ну, может, музей.
– А! Музей! Там какой-то лаз под башню, и большой плакат: «Музей истории пыток». И нарисовано что-то душераздирающее. Я не пошел, уж больно несерьезно все это выглядит. Как в луна-парке.
Художница отвернулась. Ее лицо совсем скрылось за завесой волос, как за рыжей тучей.
– Не буду я тебе говорить, что бы ты увидел, – сказала она через плечо. – Я не люблю брать зверей. Но не спросить не имею права. Раньше, бывало, и детей отдавали. Не отдал – и молодец. Проехали.
Феликс снова помолчал, потом пожал плечами, пробормотал «извини», – и пошел обратно в город. Небо затянуло тучами, в деревьях промчался ветер, и Феликс подумал, что лучше ему поторопиться, если он не хочет промокнуть.
Дождь нагнал его у замка, Феликс поспешно перебежал площадь и нырнул под какую-то арку. От арки уходила вниз улица-лестница с массивными перилами ровно по середине. Феликс огляделся в поисках кафе, но, увидев вывеску книжного магазина, свернул к нему.
Магазин оказался самый обычный – пирамидка новинок, стеллажи с книгами на всех языках мира, словари, альбомы. На полке с видовыми книжками и путеводителями Феликс нашел небольшой сборник: «Двадцать две легенды Города». Содержание обещало истории об алхимиках, рыцарях и котах-оборотнях, но никаких сведений о цене не стояло ни на задней стороне обложки, ни внутри. Феликс взял книгу и подошел к кассе.
За кассой сидел молодой человек в футболке с названием магазина. Он читал журнал, полный ярких фото последних новинок авторынка.
– Вот, – сказал Феликс, показывая книгу.
– Пожалуйста, – кивнул продавец, не отрываясь от журнала.
– Я хочу ее купить, – сказал Феликс с нажимом на слове «купить».
Молодой человек поднял голову.
– Ее цена – ваш сегодняшний сон, – предупредил он. – Или берите так.
Феликс растерялся.
– Но я не помню свой сегодняшний сон, – сказал он.
И тут же понял, что хорошо помнит.
Он стоял на самом верху башни с часами, перед ним расстилалось море черепичных крыш с островами башенок и шпилей, а внизу, с площади, поднимались вверх огромные воздушные шары, какие иногда запускают над городами по большим праздникам или чтобы прокатить туристов. Все шары были цветные, полосатые и радужные, но у всех, от гондолы к куполу, поднимались дополнительные треугольные полотнища, как косые паруса от бушприта. Полотнища крепились к реям у гондолы, где по три, где по пять-шесть, отчего шары были похожи на взлетающие корабли. И эти треугольные паруса были черные, как крылья воронов. На фоне цветных шаров это смотрелось особенно торжественно и празднично. В одной из гондол сидела художница. Ее шар плыл вверх от площади, она кидала вниз целые охапки золотых листьев, и листья разлетались вокруг, пока не заполнили весь воздух и площадь внизу, а художница бросала все новые и новые охапки. Внизу играл духовой оркестр, музыка, шары и листья плыли над городом. Феликс подумал еще, что шары означают праздник, а паруса – траур, так и подумал, цитатой: «Со смешанными чувствами печали и радости, с улыбкой и в слезах», – и на этой цитате проснулся.
– Ну как, вспомнили? – спросил продавец.
«Да, – подумал Феликс, – я вспомнил. Это был самый прекрасный сон в моей жизни». Он кивнул, сглотнул слюну, скопившуюся под языком, и спросил:
– Если я его отдам, я забуду?
– Да, – ответил продавец, и Феликс, глядя на него, решил, что не так уж этот человек и молод, как показалось на первый взгляд.
– Хорошо, – сказал Феликс. – Я согласен. Я хочу эту книгу за ее цену.
Дождь так и моросил, и Феликс присел в одно из плетеных кресел у входа – в хорошую погоду они, видимо, стояли снаружи. Ему не терпелось посмотреть, что же он такое купил за то, чего уже не помнил. На мгновение его охватил приступ паники, такой сильной, что кровь зазвенела в ушах. Он раскрыл книжку, где придется, но ничего не мог разглядеть: текст и картинка сливались в пестрое пятно.
– Хотите кофе? – сказал продавец. – Покупателям бесплатно.
– Хочу, – кивнул Феликс, все еще глядя в разворот.
Звон в голове прошел, и Феликс понял, что смотрит на карту города. Карта была одновременно похожа и не похожа на ту, которая лежала у него в кармане. Красными знаками, с виду зодиакальными, были помечены определенные места, они располагались почти правильной окружностью, но их было гораздо больше, чем дюжина. Один из таких знаков приходился в точности на сад с лабиринтом, показанный на карте во всех подробностях.
Запах черного кофе отвлек Феликса от карты. Продавец поставил чашку на полку пирамиды с новинками, ободряюще кивнул и исчез за книгами. Феликс посмотрел на обложку. Название книги изменилось. Теперь оно гласило «Двадцать два ключа от Города». Содержание предлагало 22 главы, ни коты-оборотни, ни алхимики никуда не исчезли, но перестали быть главными персонажами. Углубившись в первую же историю, Феликс догадался, что каждая будет – либо об одном из ключей, либо самим ключом.
Феликс нашел историю о саде с лабиринтом (она была первой), где розы и фигуры из живой изгороди представляли императорский двор, внимательно прочел ее, но старухи с леденцами не обнаружил. В истории ключ вручался герою кустом-императором вместе с легендой о знаменитом алхимике-еврее и его глиняном монстре. Феликс перечитал историю еще раз, и отметил, что герой входит в сад на закате, в какой-то день «в разгар осени».
Получалось, что трамвай привез его прямо к одному из ключей. А Феликс отказался его выкупить, и кто знает, будет ли ему дана вторая попытка. С другой стороны, ключей обычно надо три, а то и вовсе один-единственный, может быть, это был просто не его ключ? Феликс посмотрел на стеклянную дверь магазина: дождь перестал.
Надо бы проверить остальные адреса, решил Феликс. Он допил кофе, отнес чашку к пустой конторке с кассой, сказал в пространство «До свидания, спасибо», – и пошел искать библиотеку, которая находилась, если верить карте, чуть ниже замка на холме.
Но на террасе, с которой должен был открыться вход в библиотеку, он нашел только небольшой ресторан. Феликс прошел через него насквозь и оказался в винограднике. Мощеная дорожка уводила вверх по холму, Феликс пошел по ней и в конце концов оказался у крепостной стены. В стене была новая дверца, очень похожая на калитку из розового сада, и Феликс вошел. Сразу от дверцы начинались ступени, они привели в башню. Башня действительно была заставлена книгами на всех ярусах, Феликс поднимался все выше, пока не оказался на круглой площадке. Когда-то она, видимо, была открыта всем ветрам, но теперь пространство между колоннами перекрывали застекленные рамы, превращая площадку в фонарь. В центре этой очень светлой комнаты стоял огромный, метра три в диаметре, глобус. Одно из окон было открыто, перед ним, на латунной колонне, смотрел в небо небольшой телескоп. Феликс выглянул наружу – тучи разошлись, выглянуло солнце. Сверху открывался великолепный вид на виноградники и крыши до самой реки. Феликс постоял еще, потом присел на подоконник и взялся за следующую легенду. Она отсылала на старое еврейское кладбище.
Так прошло еще три дня. Феликс ходил от одной отметки на карте до другой, и везде находил места, не обозначенные ни в одном из туристических атласов. Это были таинственные, полные загадок дома, расписанные призрачными фигурами внутри и снаружи, это были темные аллеи с одиноким фонтаном в самом дальнем конце, а один раз Феликс забрел на старую винодельню, в подвале которой глухо ворчали огромные дубовые бочки. И нигде ему не встретилось ни одной живой души. И ни одного ключа он так и не нашел, хотя изображения их видел почти повсюду – на городских люках, на гербах и вывесках, на дверях и воротах, на картинах и фотографиях, которыми торговали художники на Черном мосту.
Странствуя в поисках неуловимых ключей, Феликс поначалу чувствовал азарт, будто попал в игру, правил которой еще не знает, но узнает очень скоро. Но правила так и оставались непонятны, тайники оказывались пустышкой, и азарт сменился недоумением, а потом и раздражением. Потерпев очередную неудачу, Феликс вернулся в то кафе, где завтракал в первый раз, – с тех пор он бывал здесь чуть ли не каждый день, и знакомая официантка уже приносила ему меню сразу с чашкой эспрессо.
Феликс глотал кофе и листал книгу, выкупленную за забытый сон. Он уже прочел ее раза три, поэтому сейчас просматривал страницы по диагонали, вглядываясь больше в картинки, чем в текст. Двадцать две истории рассказывали о двадцати двух ключах, ключи возвращали героя домой, в детство, из зимы – в лето. «Каждый камень мостовой, каждое окно пробуждало воспоминания», – прочел Феликс подпись под картинкой, на которой по сумеречному городу бежал кот-оборотень, а каждый дом смотрел ему вслед и каждый камень имел собственный облик.
Феликс внезапно почувствовал, что он тоже хочет знать эти камни по именам, слышать ворчание книг в пустых библиотечных залах, знать, о чем сплетничают розы за зелеными стенами лабиринта. Что даже по тайным городским тропам он до сих пор ходил туристом, тем, кто приходит всегда не вовремя и не видит того, что не описано в его путеводителе, даже если этот путеводитель – книга, купленная за сон. Что он хочет понимать, а не думать, что понимает.
– То, что есть, и то, что есть на самом деле, – сказал он вслух.
Феликс расплатился за кофе и отнес шиншилла в свой номер. Книгу он оставил на кровати. Карту тоже не стал брать. Выйдя из гостиницы, он пересек Черный мост, поднялся на холм с замком, перешел через площадь и вышел к двойной арке ворот. У ворот, сунув руки в карманы куртки, сидела художница и жмурилась на осеннее солнце. У нее на коленях дремал черный кот, – точно такой, как на картинке в книжке.
Феликс подошел к ней.
