– Слушай, Данила, а ты слышал про пропавших детей?
Парень ощутимо напрягся, но ответил.
– Было такое, – кивнул он.
– И не байки, как считаешь?
– Я почем знаю! – неожиданно зло выкрикнул он. – Что ты ко мне привязалась? Забирай свои лекарства и вали в свой замок! И нечего сюда шастать!
Я вскочила, платок упал с колен, и я суетливо подхватила его, чуть не упав, запутавшись в неудобных юбках.
– Да и что я такого спросила? Зачем орешь? Подумаешь, фиалка какая, спросить нельзя! Орать сразу? И вообще, ты чего нервный такой?
Данила отвернулся, задышал натужно.
– Извини, – глухо, не поворачиваясь, сказал он, – я не хотел… орать. Просто у нас правда дети пропадают, во всех окрестностях, недолетки совсем. Старшому двенадцать весен, а другие и того меньше…
– Сколько их пропало?
– Девять… уже девять.
Я ужаснулась. Ничего себе! Девять детей пропали бесследно из маленькой деревеньки!
Я обошла согнувшегося, как от непосильного груза, парня, заглянула ему в глаза.
– Ты знаешь, где они? Что с ними случилось?
– Нет!– снова выкрикнул он. И снова задышал, как собака, успокаиваясь. – Нет.
– Данила, – позвала я, – если ты можешь помочь… Сам же говоришь, мальцы, недолетки…
Он отпихнул меня так, что я с трудом на ногах удержалась.
– Говорю же, не знаю! Я ничего не знаю! И ничем не могу помочь! Теперь уходи! Уходи отсюда!
Я неторопливо накрыла платком волосы, завязала концы.
– Знаешь, – задумчиво протянула я, разглядывая спину отвернувшегося от меня Данилы, – твоя мама сказала, что ты не спишь по ночам, даже просил ее сделать для тебя бодрящую настойку, – спина парня напряглась еще больше. – Возможно, я понимаю, что с тобой происходит. Я тоже стараюсь ночью… не спать. Уже три месяца. Это тяжело… очень. И страшно.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сухо, не поворачиваясь, бросил он.
Я вздохнула, сдаваясь, подхватила корзину.
– Спасибо за пирог, Данила. Я передам твоей матушке, что у тебя все в порядке. Она за тебя волнуется. И если захочешь поговорить, около приюта со стороны ельника есть заброшенная часовня, я иногда прихожу туда… подумать.
Данила фыркнул. Я еще постояла, но, так и не дождавшись ответа, вышла за порог. На этот раз пес даже носа из конуры не высунул.
Потоптавшись за калиткой, я задумчиво побрела вдоль частокола. То, что сын травницы знает больше, чем говорит, очевидно. Но не пытать же его, в самом деле! Да и размеры у меня не те, чтобы силой вытянуть из рослого парня то, что он не хочет говорить. Но чего он боится, почему молчит? Ведь явно переживает, нервничает и говорит о пропавших детях с откровенной жалостью, но рассказать больше – не желает. Не доверяет мне? Может и так, с чего ему доверять, мы и виделись-то пару раз и то по детству.
Я улыбнулась, вспомнив, как смутилась Данина, когда ее мальчишка, увидев меня в первый раз, вытаращил глазенки и непосредственно ткнул в меня пальцем.
– А почему у этой девочки волосы, как у нашей старой бабуни? Белые-белые? Она что, девочка-старушка?
Данина стала что-то ему выговаривать, а я тогда задрала нос и убежала, чтобы не расплакаться. С возрастом я привыкла к такой реакции на мою внешность и перестала обращать на это внимание, а по детству, помню, сильно расстраивалась, ревела или злилась. Волосы у меня длинные и, как ни странно, совершенно седые. Белые, словно лунь. Были ли они такие от рождения или поседели из-за какого-то события, я не знаю. В приют в свои пять лет я попала уже с такими волосами, а все, что было раньше, моя детская память, увы, не сохранила.
Вынырнув из воспоминаний, я потопталась у колючих кустов дикого шиповника и решилась дойти до местной харчевни, купить для Ксени лакомство. Харчевня в Пустоши была одна и весьма потрепанная, впрочем, как и все в этой деревеньке. Располагалась она на первом этаже длинного приземистого здания. На втором хозяин обустроил тесные и сырые комнатушки для заезжих путников. Здесь же имелась лавка с товарами, в которой можно было приобрести разную мелочь в дорогу и нехитрую снедь.
Кроме учебы послушницы весьма активно занимались рукоделием и шитьем, которое потом отправляли в город на продажу. Деньги шли на благо всего приюта, но по весне практичная Ксеня сопровождала повозку, и несколько медяков за связанные рукавицы остались в ее кармане. И сейчас пришлись весьма кстати.
Надвинув платок до самых глаз и выставив перед собой корзину, я зашла во двор. Здесь пахло конским навозом и хлебом, в подтаявшей глинистой грязи возились взъерошенные неопрятные куры, выискивая червяков и крошки. Сизый петух с ощипанным хвостом глянул на меня недобро, возмущено захлопал крыльями и спрятался за колесо телеги. Я осторожно двинулась к харчевне, обходя копошащихся птиц и приподнимая подол. Грязь и навоз противно чавкали под подошвами сапог.
В самой харчевне было лучше, по крайней мере чисто. В маленьком помещении – полумрак, серый пасмурный свет едва проникает через мутные стекла, а для керосинок и свечей еще рано: день на дворе. Я робко попросила у хмурой женщины горячий сбитень, купила сладкую булку для Ксени, заплатила медяк и присела на лавку.
От пенистого медового, пахнувшего имбирем и перцем сбитня на душе стало легко и радостно, я даже задумалась, как бы раздобыть склянку побольше да угостить напитком подругу и травницу. Правда, потом вспомнила, что в кармане у меня пусто, и пригорюнилось. Ладно, решила я, булка – тоже хорошо. Ксеня обрадуется.
Дверь хлопнула, впуская новых посетителей.
Я горестно вздохнула и украдкой оглядела парочку, устроившуюся за столиком. На мужчину не посмотрела, слишком яркой была его спутница. Никогда в жизни я не видела таких красавиц. Бархатная персиковая кожа, огромные, темные, чуть вытянутые к вискам глаза, блестящая темная волна неприкрытых волос. Дорогое темно-синее, с серебряной вышивкой и камнями у горла платье подчеркивало ее удивительную красоту и как влитое сидело на точеной фигуре. Плащ, целиком подбитый мехом серебристой лисицы, девушка небрежно бросила на лавку.
Благородные, верно, из самой столицы прибыли. Интересно, что им понадобилось в нашей глуши?
– Ну какое же убожество! – услышала я приглушенное и вздрогнула, чуть не пролив сбитень на деревянный стол.
Это она что, обо мне? Понятно, я не красавица, и плащ у меня грязный, в темных пятнах, и сапоги в навозе, но «убожество»? На глаза навернулись слезы, я отчаянно заморгала и еще ниже опустила голову.
– Аллиана, перестань,– голос мужчины звучал глухо и чуть хрипло, как у простуженного. – Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твою ненависть к людям.
– Ненависть? Ха! – та, которую назвали Аллиана, откинула голову и расхохоталась. – Все, что я испытываю к этим маленьким человеческим тварюшкам, – это лишь презрение и брезгливость!
Ничего себе! Я возмущенно засопела. Нет, видала я разных грымз, но чтоб таких! Впрочем, говорят, в Старовере все такие.
– Ты только посмотри на эту, – продолжала девушка, не стесняясь и даже не думая говорить тише, – убогое, жалкое создание. Ни красоты, ни силы… Полная бесполезность. Даже невкусная!
Я поперхнулась сбитнем. Может, они не обо мне? С надеждой осмотрела пустой зал. Кроме меня – никого. Даже хозяйка куда-то делась. Видать, за разносолами побежала, дорогих гостей потчевать.
– Никто не мешал тебе остаться за Чертой, – еще глуше сказал мужчина. – Я тебя не звал. А мне нужно разобраться в происходящем…
– Ах! – резко вскинула голову красавица. – Я не верю в эти россказни! Чушь и глупости! Две сущности в одной – невозможно!
– Источник просыпается, я чувствую его. В этом Оракул не ошибся.
Девушка резко выдохнула.
– И все же… не понимаю! Мне здесь не нравится, ты же знаешь! Ужасно, все просто ужасно! И эти отвратительные люди… мерзкие, ничтожные и тупые создания! Низшая раса! И они… они воняют!
Я прислушивалась, невидящим взглядом уставившись в глиняную кружку. Кажется, сбитень горчит.
– Аллиана, помолчи. Ты мешаешь мне думать.
Я изо всех сил напрягала слух, поневоле заинтересовавшись. О чем это они?
– Но мне тут не нравится, – капризно сказала Аллиана, ее я слышала хорошо, – и я…
– Замолчи, – голос прозвучал вообще без эмоций, но мне необъяснимо стало страшно. Кажется, этой красавице тоже, потому что она резко замолчала. Но смотрела возмущенно. Мужчина хрипло рассмеялся.
– Интересная иллюзия, – сказал он.
Девушка кокетливо откинула волосы.
– Тебе нравится, дорогой?
– Нет.
– Ах, ты…сволочь!
Я прикрылась кружкой, чтобы хихикнуть. И украдкой взглянула на парочку. Что это?
Волна страха накрыла меня с головой, я отчаянно заморгала! Потому что у возмущенной красотки на моих глазах еще сильнее потемнели волосы, став иссиня-черными, клыки удлинились, так, что я ясно видела их торчащими из-под верхней губы, и глаза приобрели ярко-красный оттенок!
О, пречистая Матерь и святые старцы! Кто это? Демоница!
Мужчина вдруг резко повернул голову и уставился на меня. Я уткнулась носом в кружку, перед глазами все плыло, но я четко осознавала, что он смотрит на меня! И мне было страшно!
– Она тебя видела, – глухо сказал он.
– Это невозможно,– ответила девушка.
Теперь я знала – они оба меня рассматривают. Мужчина и эта… с клыками! Сердце сжалось от ужаса.
– Невозможно! – уверенно повторила клыкастая. – Она человек, никаких следов Силы.
– Заткнись!
Мужчина почти зарычал, и меня обдало ледяной волной. И тут я ощутила… что-то странное. Как будто моей шеи коснулось легкое перышко, и это перышко аккуратно, но настойчиво прошлось по моему горлу, потом щеке, пощекотало лоб и стало погружаться внутрь моей головы! Я не выдержала, взвизгнула и вскочила.
И невероятно, но он вдруг оказался прямо передо мной! То есть я была совершенно уверена, что мужчина сидит за соседним столиком, все так же, чуть расслабленно, вполоборота ко мне, а через мгновение без единого движения он оказывается рядом, так близко, словно собирался меня поцеловать! И я уже неотвратимо погружаюсь в омуты его глаз, которые словно выплескиваются из берегов, а черный дым стелется из зрачков, окутывая его лицо, и оно дрожит, меняется… И сквозь одно лицо проступает совершенно другое!
И я вместо обычного, вполне заурядного мужского лица вижу настоящее: чуждое и …страшное. Он словно становится выше ростом… Значительно выше и шире, я мельком замечаю смуглую кожу, темные волосы, мощные плечи и руки, странное тусклое кольцо, висящее на шнурке в разрезе ворота… Снова вижу его глаза: нечеловеческие, черные с желтым ободком вокруг вытянутых, как у зверя, зрачков, из которых струится серо-черный дым!
У меня кружится голова, слабость сковывает тело, а мужчина все ближе. Желтый ободок в его странных глазах становится ярче, вспыхивает золотым, это завораживает и пугает одновременно. Он смотрит, не отрываясь, и мне кажется, что я тону, словно меня засасывает в черную дыру или воронку. И меня тянет, тянет на какую-то невероятную глубину, и я знаю, что там от меня, моего сознания и души, ничего не останется!
Очередная волна ужаса окутала меня с головой, и я не выдержала. С воплем подскочила, стряхивая морок, опрокинула лавку, задела чашку, и остатки сбитня липкой жижей выплеснулись на стол, а я с коротким всхлипом оттолкнула от себя мужчину и, подвывая, бросилась к двери!
И только пробежав версту от деревни, я остановилась и без сил привалилась к шершавому стволу кряжистого дуба. И осознала, что ивовая корзина со столь необходимыми снадобьями, рукавицами и купленной в лавке сладкой булкой, осталась стоять на полу харчевни, возле ножки стола! Я застонала в голос, медленно сползла и уселась на корточки, обхватив колени руками.
И только сейчас заметила крепко зажатое в кулаке… кольцо?
Что это? Я медленно раскрыла ладонь, в ужасе уставившись на собственную руку.
Закрыла глаза, досчитала до десяти и снова открыла. Оно по-прежнему было там. Кольцо. Тусклая серая спираль на кожаном шнурке – разорванном. Тупо смотрю на него еще минуту. Нет, я все же не совсем безмозглая и уже понимаю, что, когда отталкивала то страшное, с не человеческими глазами чудовище, каким-то образом умудрилась сорвать этот шнурок с его шеи, но вот воспринять это событие и как-то его переварить мой разум категорически отказывался!
Что мне теперь делать, я не знала. Одно было совершенно ясно: туда я не вернусь ни за что. Очень хотелось разрыдаться в голос, просто от страха и непонимания, но я не стала. Вряд ли мне сейчас это поможет.
Когда ноги окончательно затекли, я все-таки встала и медленно поплелась в сторону приюта. Тусклую спираль на шнурке просто засунула в карман, что с ней делать – решу потом, сейчас были проблемы поважнее.
Глава 4
До приюта я добрела уже впотьмах, еле переставляя от усталости и пережитого ужаса ноги. Горестно размышляя о том, что же я скажу травнице, и горько сожалея о забытой корзине, я даже не обратила внимания на застывшего за воротами привратника.
В коридорах было пусто, все на вечерних занятиях. Я доплелась до каморки травницы и со всхлипом открыла дверь.
– Данина, я…
Она вскинула на меня воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.
– Ксеня умирает.
Онемев, я мгновение смотрела на травницу, силясь понять, что она сказала, и как с моей безрассудной и веселой Ксенькой можно соотнести такое страшное слово, как «смерть». А потом бухнулась на колени перед кушеткой.
Подруга лежала спокойно, словно спала. Чуть влажные ее кудряшки потемнели от пота, и завитки прилипли к бледному лицу, с которого словно схлынули все веснушки. Ресницы подрагивали, словно снился Ксени занимательный сон.
И пятна…
Столь красноречивые и жуткие в своей неотвратимости сине-фиолетовые пятна чернильной гнили, из-за которых эта болезнь и получила свое название. Везде: на тонкой шее, на груди, крепких запястьях, животе… ужасные убийственные предвестники смерти…
– Ей стало хуже, когда ты ушла, – вытирая глаза ладонью, сказала Данина. – Я ничего не могла сделать.
Я молча села на кушетку, обняв худенькое тело подруги.
– Ветряна… – начала травница, но замолчала.
Я знала, что она хочет сказать. Нельзя трогать больного гнилью, чернильные пятна заразны, переползут с умирающего на живого, как паразиты поселятся в теле, подточат изнутри. Но мне было все равно. На всей земле у меня только одна родная душа, один близкий человечек. И я не оставлю ее.
– Не уходи, Ксеня, – просила я, – пожалуйста… У меня больше никого нет.
Данина отвернулась. Тяжело шаркая, отошла к остывающему камину, я услышала оттуда ее сдавленные всхлипы.
Про корзину она не спросила. Да и ни к чему. Нет лекарства от чернильной гнили. Я это знала не хуже травницы.
Я прижала к себе подругу, баюкая, словно маленькую. Ксеня не реагировала. Дыхание ее натужное, трудное, с хрипом вырывалось из горла, замедляясь, прерываясь…
– Я не могу тебя потерять. Не могу, Ксенька, слышишь? Пожалуйста, ну пожалуйста…
Безвольное холодное тело ее словно тяжестью наливалось. Так тяжелеет человек, засыпая…
