Их продвижение замедляли и другие непредвиденные вмешательства природы. Через четыре недели пути у четырнадцатилетней Элизабет начались месячные. Она понятия не имела, что происходит: ни мать, ни Эммелина не подумали ее просветить. Впрочем, по тогдашним временам предполагалось, что девочке до этого события еще года два. Возможно, уроки плавания в гостиной подтолкнули ее созревание, или же так проявился глубинный протест ее тела против мальчишеской одежды. Элизабет была в ужасе и неудержимо рыдала. Наконец Анна выяснила, в чем дело, и пришлось пристать к берегу, чтобы сделать все нужное. Анна отдала дочери одну из пеленок – жутко неудобных приспособлений, – прихваченных для себя. Роджер – разумеется, не посвященный в происходящее – дулся; он окончательно утвердился во мнении, что от женщин одни только неприятности. Когда Анна со старшей дочерью секретничали, на манер того времени, Роджеру казалось, что его не допускают к чему-то важному. С Элизабет, опять-таки на манер того времени, несколько дней обращались как с инвалидом и не требовали, чтобы она вычерпывала воду из каноэ (которая все время скапливалась на дне из-за неумелой гребли Анны).
Это событие замедлило путников больше ожидаемого, так как каждый месяц один раз Анне и один раз Элизабет приходилось удаляться от прочих, чтобы тайно постирать предметы туалета, о которых Роджеру не положено было знать. Можно было продолжать путь, лишь когда высыхали пеленки, развешанные по кустам на солнцепеке (если было солнце).
Ханна чувствовала, что мать и сестра что-то от нее скрывают, и стала еще невыносимей. Она много ревела. Она ревела, а не плакала – громко выла, а не безмолвно роняла слезы. У нее болели зубы, болели уши, ее тошнило от качки, и все обязательно должны были знать, что ей плохо, – таким образом она становилась в каком-то смысле главной персоной на борту. Она в полной мере обладала чувством собственной важности, свойственным хронически больным.
Поэтому ей часто давали лауданум, а так как его надо было разводить, приходилось кипятить воду. Путники спокойно пили из Гудзона – по обычным меркам это была чистая, быстрая река. Но аптекарь велел разводить лауданум в чашке кипяченой воды, и его приказ выполнялся; приходилось собирать хворост, разводить костерок и кипятить воду в небольшом – самом маленьком, какой нашелся, – котелке, чтобы утолить муки Ханны.
Я знаю, что лауданум использовался для самых различных болей, вплоть до разбитого сердца и меланхолии, примерно триста лет. Он представлял собой обычный раствор опия, иногда с добавлением менее сильных снадобий, и настоящий потребитель лауданума поглощал его в огромных объемах, которые убили бы любого непривычного человека. От зубной боли не было лучше средства, и Ханна уже прошла полпути к превращению в наркоманку, или, как тогда это называли, поедательницу опиума. Но что делать? Выбор был между лауданумом и невыносимыми муками, и потому ей давали лауданум.
Вероятно, самый известный из потребителей лауданума – Кольридж. О влиянии наркотика на его творчество написано множество замечательных исследований. Но кажется, никто не изучал влияние этого снадобья на пищеварение поэта – а ведь лауданум, как ничто другое, способствовал запорам. В какой степени «Старый моряк» – продукт непроходимости кишечника?
Из-за лауданума кишечник Ханны закупорился наглухо, но в восемнадцатом веке запор считался неотъемлемым атрибутом женщины, а потому на это никто не обращал внимания. Другая выделительная функция, впрочем, была у нее в полном порядке и неуклонно предъявляла требования. Слишком часто (по мнению Роджера) приходилось приставать к берегу, чтобы Ханну отвели в кусты помочиться. Но если Роджер протестовал, Ханна рыдала, и Элизабет ругала брата за то, что довел младшую сестру до слез.
– Побольше поплачет, поменьше пописает, – бурчал Роджер, и Элизабет приходила в отчаяние от его грубости и жестокости.
Все это не слишком походило на приключения, как их описывают в книгах. Зато дух приключений пробуждала книга «Путь паломника». Анна взяла с собой три книги. Конечно, Библию и англиканский молитвенник. А также – великую повесть Джона Беньяна о пути к спасению души. И каждый вечер, если хватало света, Анна читала вслух. Молодые люди уже хорошо знали эту книгу, но она им не надоедала, ибо Беньян подсластил наставления превосходными описаниями характеров. Роджер и Элизабет (и даже Ханна, когда не спала и не маялась зубами) развлекались, выискивая во встречных сходство с теми, кто попадался на пути Христиану. Мирской Мудрец был абсолютно повсюду. Сговорчивый тоже. Уповающей, конечно, была сама Анна. Роджер, не страдавший избытком скромности, не мог решить, кто он – Великая-Душа или Сражающийся-за-Истину. Он утверждал, что Элизабет – Болтун, и тем огорчал ее, поскольку она хотела быть Христианой. Она считала (не без оснований), что Беньян в своей книге возмутительно мало места отводит женщинам. У Гейджей вышла неприятная стычка с пламенным сторонником нового режима; они решили, что он – Великан Отчаяние, ибо он безо всяких оснований грозился задержать их и сдать людям, коих именовал Властями; но так как поблизости не оказалось Властей, кои заинтересовались бы Гейджами, его козни потерпели крах. Что же до Топи Уныния, она встречалась им почти ежедневно, да и Долина Унижения попадалась все чаще по мере того, как путники становились грязней и подозрительней на вид. Но Анна, подбадривая склонных к унынию детей, твердила, что они с каждым днем все ближе к Небесному Граду, который, разумеется, лежит где-то в британской Северной Америке – надо только отыскать дядю Гуса. Сильнее всего путешественники пали духом, когда пробрались в Гринбуш, за несколько миль от берега, и обнаружили, что владения Вермёленов в самом деле конфискованы; бывшие арендаторы встретили бывшую помещицу враждебно. Приунывшие путники двинулись дальше, туда, где им надо было сворачивать на северо-запад, в реку Мохок.
(20)
Режиссер не заставил меня наблюдать за всеми многочисленными переволоками, но некоторые я видел. Роджер взваливал себе на плечо нос лодки, Анна – корму; Элизабет оставалась на месте – обихаживать младшую сестру и сторожить вещи, и Роджер с Анной возвращались за ними как можно скорее. Работа была очень тяжелая. Совсем не этого ожидал Роджер, предвкушая приключения. На Мохоке переволоков было больше, а самым трудным оказался тот, что вел из реки Мохок в ручей Вуд-Крик. Но это был явный переволок, а не просто порог длиной в милю или какое-то иное препятствие, которое Гейджи не могли пройти на каноэ и потому вынуждены были его нести; здесь нашлись носильщики, готовые дотащить каноэ и вещи до Крика, как они его называли. К изумлению Гейджей, носильщики, взяв груз, побежали, если не сказать поскакали, и путники даже испугались, не скроются ли помощники вместе с их имуществом. Нести Ханну на длинном переволоке было нелегкой работой. Не то чтобы она была намного тяжелей тюка с вещами, но ее постоянные крики и жалобы изматывали. Анна уже начала бояться, что избыток лауданума хуже ушной и зубной боли и общей умственной отсталости. Но в конце концов путники достигли озера Онейда, вышли из него по реке Осуиго и наконец оказались в озере Онтарио, огромном внутреннем море, каких доселе не видывали.
Я страдал вместе с путниками, каждым биением сердца, но при этом замечал, что после Гудзона они путешествуют по дивно красивым местам. Река Мохок, протекающая к югу от гор, окружена потрясающими осенними пейзажами – ибо уже настала осень и листья начали желтеть и краснеть. Но путники этого не замечали; величие и торжественность природы внушали им лишь страх. Мне приходилось напоминать себе, что они – люди восемнадцатого века, со свойственными тому времени представлениями о пейзаже, и дикая красота не трогает их сердец. Еще не настала эпоха романтизма, когда необжитые края, горы с шапками облаков, девственные леса, утесы и речные долины были объявлены самыми прекрасными зрелищами, какие только может предоставить человеку природа. Нашим путникам, детям классицизма восемнадцатого века, природа в ее первозданном состоянии была ненавистна и страшна. Им не приходило в голову, что это, может быть, те самые Отрадные горы из книги Беньяна.
Больше всего они, ложась спать на неудобных постелях из листьев и веток, опасались медведей; они составили расписание дежурств – Анна или Роджер стояли на часах, чтобы предупредить остальных, если зверь вдруг появится из кустов. Но что они могли бы сделать? Что такое пистолет против медведя?
Для Анны время, проведенное в пути, стало временем неизмеримого духовного роста, хотя ей было некогда обращать на это внимание или вглядываться в себя. Я бы назвал это психологическим ростом, но слова «психология» она точно не знала. Бог, которому она поклонялась, будучи состоятельной, хоть и не самой богатой, жительницей Нью-Йорка, перестал быть для нее благосклонной абстракцией, требующей и заслуживающей почитания, – чем-то вроде короля Георга III, но покрупней масштабом. Он стал грозным, но не злобным и не неприступным. Его необъятность и непостижимость теперь были явлены Анне, как ей и не снилось, когда она сидела на службах в церкви Святой Троицы или молилась в установленные часы у себя дома в гостиной. Она знала, что ничтожно мала пред оком Господа, но при этом каким-то образом ощущала, что Он смотрит на нее и взор Его не гневен. И на необъятной глади озера Онеида Анна с чудесной уверенностью ощутила, что по Господню замыслу о ней она победит в этой утомительной битве. Он в конце концов приведет ее… куда? Вероятно, в озеро Онтарио, а дальше предстоит долгий путь вдоль его южного берега.
Но не только Анна выросла духовно во время путешествия. Роджер стал мужчиной – то есть без колебаний понял и принял свое место и свою задачу в мире. Возможно, он стал не лучшим из мужчин, но кто может об этом судить? Когда надо снимать осаду с города, или спасать пленную деву, или переносить тяготы, мы обращаемся к Роджерам мира сего и доверяемся их твердой устремленности к цели. Законотворцы, ученые, поэты – люди иной породы, но без Роджеров мы погибли бы.
Что же до Элизабет, тяжкая повинность ухода за Ханной сделала ее женщиной. Не деловой женщиной, строящей планы, как ее мать, но женщиной в ином смысле: кроткой, заботливой, нежной, готовой отдать себя – не полностью, но остановившись лишь за миг до полного поглощения – долгу и заботе о ближнем. Она одна подлинно сочувствовала Ханне. Для Анны болезненная дочь была обузой, долгом, предметом заботы, и Анна заботилась о ней, сколько нужно, но не любила. А вот Элизабет нашла в своем сердце любовь к сестре; и пусть эта любовь выражалась по-детски, но ведь страдающая Ханна и была ребенком, и ее нужно было пестовать как ребенка. Лауданум помогал лишь до определенной степени, и когда он переставал действовать, Элизабет очень крепко обнимала сестру и пела ей:
Джигу спляшем-ка, сестренка,
Пусть бабуля с поросенком
Тоже будет танцевать,
Кот на скрипоньке играть.
– Что такое скрипонька? – спрашивала Ханна опять и опять, хотя уже знала ответ.
– Это маленькая скрипочка, милая, как раз котику по размеру.
– Котик играет на скрипоньке, – сонно повторяла одурманенная Ханна. – Спой еще раз.
Сколько раз пела Элизабет про котика? В нашей компьютеризированной вселенной это число наверняка где-то зафиксировано. Его засчитают кроткой Элизабет, которая ни разу не подвела свою несчастную сестру.
(21)
Август Вермёлен сидит на stoep
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65804294&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Здесь и далее, если не оговорено иное, перевод стихов выполнен Д. Никоновой.
2
Ср.: «Из той же мы материи, что сны» (У. Шекспир. Буря. Акт IV, сц. 1. Перев. О. Сороки). – Здесь и далее, если не оговорено иное, примечания переводчика.
3
Эпиграмма английского поэта Фрэнсиса Куорлза (1592–1644). Использован перевод Дэми Виоланте с некоторыми изменениями.
4
Добродушие, дружелюбие (фр.).
5
«Знамя, усыпанное звездами» – государственный гимн США. Автор слов Фрэнсис Скотт Ки. Стихотворение, ставшее гимном, написано в 1814 г., когда поэт стал свидетелем событий так называемой Войны 1812 года (военный конфликт 1812–1815 гг., в котором основными противниками выступали Англия и США, а боевые действия велись в Северной Америке).
6
«The Stars and Stripes Forever» («Звезды и полосы навсегда») – патриотический американский марш (1896), слова и музыку к которому написал композитор Джон Филипп Суза. Акт Конгресса США (1987) провозгласил его национальным маршем США.
7
Матушка (нидерл.).
8
Псалом «На реках Вавилонских», соответствует псалму 136 в православной традиции.
9
Джон Мильтон. Ликид (перев. М. Гаспарова).
