– Ты хорошо выглядишь, мой мальчик, – говорит бабушка. В ее голосе звучат те теплые нотки нежности, которые я хорошо знаю, ведь прежде она обращалась так только ко мне.
Ревную? Да, есть немного.
– Семейная жизнь тебе идет.
– Семейная жизнь с Оливией, – уточняет брат.
– И то правда.
Я слышу тонкий звон хрусталя – кто-то наливает жидкость из декантера. Полагаю, это шерри.
– Оливия уже спит? – спрашивает королева.
– Да. Уснула пару часов назад. Пока не привыкла к разнице во времени.
– Я надеялась, она утомилась из-за беременности.
Брат поперхнулся, смеется.
– Мы женаты всего три месяца.
– Когда я была замужем три месяца, уже как два с половиной месяца вынашивала твоего отца. Чего вы ждете?
Я практически слышу, как он пожимает плечами.
– Торопиться некуда. Мы… наслаждаемся друг другом. Временем вместе.
– Но вы же собираетесь заводить детей?
– Конечно. Когда-нибудь.
Слышу скрип стула и представляю, как они придвинулись ближе друг к другу, сидя рядом у камина, наслаждаясь беседой.
– Скажи мне, Николас, теперь, когда пыль немного осела… ты ни о чем не сожалеешь?
Он говорит тепло, но сам его тон твердый, с металлическими нотками.
– Ни о чем. Вообще.
Бабушка хмыкает, и я представляю, как она потягивает шерри – элегантно, как всегда.
– Но мне любопытно, – добавляет Николас. – Если бы это были вы… Если бы вам пришлось выбирать между дедушкой и троном, что бы вы сделали?
– Я очень любила твоего деда… все еще люблю его, ты знаешь. Но если бы мне пришлось выбирать, я бы не выбрала его. Помимо детей, любовью всей моей жизни было государство.
Последовала тяжелая пауза. Николас тихо говорит:
– Для меня никогда не было так. Вы ведь понимаете?
– Теперь понимаю, да.
– Я всегда понимал, чего от меня ждут, и всегда исполнял свой долг так хорошо, как только мог – но я никогда не любил власть. И никогда по-настоящему не желал ее.
– Ну а теперь ты доволен, да? Рестораны, благотворительная деятельность, которой ты занимаешься вместе с Оливией и мистером Хэммондом?
Николас отвечает не сразу, а когда говорит, его голос звучит задумчиво.
– Я не просто доволен. Я счастлив. До смешного счастлив. Я даже не мечтал, что такое возможно – быть счастливым каждый день.
– Вот и хорошо, – заявляет бабушка.
– Но есть кое-что, – добавляет Николас. – Небольшое пятнышко на солнце, – его слова тихие, колючие, словно до этого долго теснились в горле и все никак не могли вырваться. – Я знаю, что разочаровал вас. Я никогда этого не хотел, и все же так получилось. Не предупредил вас, не обсудил с вами. Бросил вызов своей королеве, а ведь вы вырастили меня, чтобы я мог добиться большего. Я прошу прощения. Мне очень жаль.
Стук хрусталя по дереву – королева отставляет бокал на тумбочку.
– Слушай меня внимательно, Николас, потому что я скажу это только один раз. Ты ни разу не разочаровал меня.
– Но ведь…
– Я вырастила тебя лидером. Ты взвесил ситуацию, оценил варианты и сделал свой выбор. Ты не отступил, не ждал разрешения. Ты действовал. Это… да, именно так поступают настоящие лидеры.
Он отвечает с легкостью, с облегчением:
– Хорошо.
Еще одна пауза, на этот раз спокойная. Кажется, мой брат потягивает свой шерри, а потом говорит:
– Кстати о выращивании лидеров…
– Да-а, – королева вздыхает. – Можем обсудить этого пьянчугу, спящего у себя, – она усмехается. – Он, как там это говорят у вас в Штатах… тот еще фрукт.
– Это точно.
Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к стене и сползая на пол. Не то чтобы я не привык, что все меня обсуждают – черт возьми, мои достоинства и недостатки порой обсуждают прямо в моем присутствии. Но это… тут все иначе.
Хуже.
– Помните тот праздничный школьный спектакль, в котором участвовал Генри? Последнее Рождество с мамой и папой… и у него была главная роль. Скрудж, – Николас смеется.
– Смутно припоминаю. Я ведь не была на спектакле.
– Я тоже. Но папа рассказывал. Они волновались, что, если я тоже пойду на спектакль, пресса, учителя Генри и одноклассники будут крутиться вокруг меня, и Генри потеряется. И они были правы, – стул скрипит, когда брат меняет положение. – Генри всю жизнь провел в моей тени. Теперь он на передовой, в центре внимания, прямо в ослепительном свете прожектора. Конечно же, он немного щурится. Ему нужно немного времени, привыкнуть.
– У него нет этого времени.
– Вы же не собираетесь умирать в ближайшее время? – шутит Николас.
– Конечно же нет. Но мы оба знаем, случается всякое. Он должен быть готов. Ты не понимаешь, Николас.
– Я прекрасно понимаю. Возможно, я – единственный, кто понимает.
– Нет, не понимаешь. Тебя готовили к тому, чтобы занять трон, с тех пор, как ты только начал ходить. Вокруг тебя происходила тысяча вещей, которых ты даже не понимал и не замечал. То, как к тебе обращались другие, то, как с тобой беседовали, чему тебя обучали и как. Генри за целую жизнь этого не наверстать.
– Это ему никогда не удастся, если вы сломаете его, – резко возражает Николас. – Если целой тысячей вещей вы будете подкреплять у него чувство, что что бы он ни делал – никогда не будет достаточно. Что он ничего не сумеет сделать правильно.
Некоторое время царит тишина, а потом бабушка тихо спрашивает:
– Знаешь, что самое худшее в старении?
– Эректильная дисфункция? – сухо уточняет брат.
– О, об этом можешь не беспокоиться, – очень сухо отвечает бабушка. – Это генетика, а твой дед был могуч, как жеребец, до самой смерти.
Я пытаюсь не ухмыляться. Как говорят американцы, полезешь к быку – напорешься на рога.
– Понятно, – брат улыбается. – Шерри больше не подливаю.
– Самое худшее в старении, – продолжает бабушка, – это знать, что скоро тебе придется покинуть тех, кого ты так любишь, и им придется справляться без тебя. И если они не будут готовы… если будут уязвимы… это ужасные перспективы.
Наступившую тишину нарушает только треск огня.
А потом королева решительно заявляет:
– Они сожрут Генри заживо. Если он будет вести себя так же, как сейчас, то потерпит сокрушительное поражение.
Моя грудь сжимается так тесно, что, кажется, кости вот-вот треснут.
– Этого не будет.
– Откуда тебе знать, – резко отвечает она.
– О, я прекрасно знаю! Иначе бы не отказался от трона.
– Что?
– Не поймите меня неправильно – я бы не женился ни на ком, кроме Оливии, даже если бы пришлось ждать всю жизнь, пока не будут изменены законы. Но я бы не отказался от трона, если бы не знал: Генри будет не просто хорошим королем. Он будет лучшим королем, чем когда-либо мог бы стать я.
На мгновение у меня перехватывает дыхание. Не могу дышать. Я в таком шоке от слов брата, словно из легких выбили воздух. Бабушка тоже, судя по ее шепоту.
– Ты в самом деле в это веришь?
– Всем сердцем. И, признаюсь, меня печалит, что не верите вы.
– Не сказать, чтобы Генри показывал себя с лучшей стороны, – прямо замечает она.
– Ему просто не представлялся такой случай, – настаивает брат. – От него этого просто не требовалось… никогда, за всю жизнь. До этих самых пор. Он не просто покажет себя с лучшей стороны – он с блеском примет любой вызов. И победит.
Голос королевы звучит приглушенно, словно в молитве:
– Я очень хочу в это верить. Больше, чем я могу выразить словами. Поделись со мной своей верой, Николас. Почему ты так уверен?
Его голос звучит чуть хрипло, полный чувств:
– Потому что… потому что он совсем как мама.
Я зажмуриваюсь, когда смысл этих слов достигает меня. В глазах защипало. Большей похвалы для меня просто быть не может.
Но господи, да посмотрите на меня… я так далек от этого сравнения.
– Да, он такой же, как мама, в точности. Она всегда знала, что нужно человеку, будь то сила или мудрый совет, доброта, утешение или радость – и дарила это без всяких усилий. Вот почему людей так к ней тянуло… на вечеринках, стоило ей войти в зал, все буквально сдвигалось. Все хотели быть ближе к ней. В ней был свет. Особый талант, дар – неважно, как это называется. Важно только, что это есть и у Генри. Он не видит этого в себе, а я вижу. Всегда видел.
Несколько мгновений царит тишина, и я представляю, как Николас наклоняется ближе к королеве.
– За мной люди пошли бы потому же, почему шли за отцом и идут за вами… потому что мы надежные, твердые. Они доверяют нашим суждениям, знают, что мы никогда их не подведем. Но за Генри они последуют из любви. В нем они увидят своего сына, брата, лучшего друга, и даже если сейчас он напортачит, они останутся рядом, потому что хотят, чтобы он добился успеха. Меня бы уважали, мной бы восхищались, но бабушка… Генри будут любить. С тех пор, как Оливия вошла в мою жизнь, я понял одну важную вещь: сильнее, чем рассуждения или долг, чем честь или традиция, – любовь.
Какое-то время не слышно ни звука, только треск поленьев и тихое звяканье бокалов. Королева размышляет, оценивает все, прежде чем сделать следующий мудрый шаг. Она всегда так поступает – как настоящий лидер.
Я наблюдал достаточно все эти годы, чтобы понимать это. И я довольно трезво оцениваю себя самого, чтобы понимать – сам я никогда так не поступал.
Королева тяжело вздыхает.
– Ничего из того, что я предпринимала, не улучшило ситуацию. Что ты посоветуешь, Николас?
– Ему нужно пространство, чтобы… акклиматизироваться. Немного времени побыть не в центре внимания, чтобы осмыслить масштабы своей новой жизни и новых обязанностей. Чтобы научиться тому, что он должен знать и уметь, но научиться по-своему. Чтобы он принял это, как свое.
– Пространство, – королева постукивает пальцами по столу. – Хорошо. Если мальчику нужно пространство – оно у него будет.
Не уверен, что мне это будет по душе.
* * *
Спустя две недели я понял – да, совершенно точно не по душе.
Замок Анторп.
Она отправила меня в чертов замок Анторп.
Это не просто у черта на рогах – это у черта в самой заднице. На берегу, на острых скалах, по одну сторону – ледяной океан, по другую – лес, а ближайшее подобие городка – в часе езды на машине. Это не просто «пространство», это настоящее изгнание.
«Изгнанье? Пожалей! Скажи мне: «смерть»!
Лицо изгнания страшнее смерти
Во много раз. Не говори: «изгнанье!»[10 - Цитата из «Ромео и Джульетты» У. Шекспира, в переводе А. Радловой.]
Ромео, конечно, был тот еще нытик, но сейчас я его прекрасно понимаю.
Я сижу в центре массивной кровати со столбиками, перебирая струны гитары под ритм волн, бьющихся о берег. Прохладно, но в камине ярко горит огонь. Пальцы уверенно подбирают мелодию Hallelujah Леонарда Коэна. Успокаивающая песня. Депрессивная, грустная, но успокаивающая своими простыми повторами.
