Алексей Птица "Император Африки. Книга 2. Команданте Мамба"

От быстрого разгрома нас спасла опустившаяся ночь. Силы верховного вождя были уверены в победе, и поэтому не стали на нас нападать вечером, а ночью африканцы не любили воевать, и сражение было отложено.

Мои воины, глядя на такое количество противостоящих им врагов, утратили надежду на победу. Это было видно по их лицам, позам и общему настроению. В лагере стояло уныние. Погрустил и я… немножко. Но если у других была надежда на то, что они смогут выжить, то у меня такой роскоши уже не было. Поражение, и моя глупая башка украсит собою, как я уже упоминал, жезл верховного вождя.

Надо было что-то делать. Сев возле костра, я впал в прострацию, из которой меня вывел португалец. Тронув за плечо, он показал мне винтовку.

– Чего тебе, Луиш?

– Ван, соберись, мы должны победить!

– Мы все умрём, – с мрачной обречённостью проговорил я.

Мне было очень себя жалко, ещё чуть-чуть, и слёзы полились бы у меня из глаз. Португалец внезапно стал передо мной и сказал:

– Я – Луиш Амош, несчастный бродяга, без дома и семьи, клянётся тебе, что умрёт вместе с тобой в бою и не сбежит к твоим врагам.

После этих слов он повернулся и, подхватив винтовку и меч, ушёл в темноту. Мне стало стыдно. Причём до такой степени, что слёзы унижения выступили на моих глазах.

– Русские – не сдаются, а умирают стоя, – произнёс я вслух. Мои воины, что делили со мной тяготы и лишения, завтра пойдут за мной в бой, и я не могу их предать. И плевать, что у них чёрный цвет кожи, а не белый.

Это МОИ воины, это я их учил и мучился с ними, вместе преодолел не одну тысячу километров, и сейчас, когда до цели осталось всего два шага, я не отступлю, и пусть моё тело терзают стервятники и растаскивают гиены, я не отступлю!

Ярость горячей волной поднялась во мне, вскоре уступив место злости, прочистившей мои мозги, заставив их работать, как форсированный процессор на материнской плате компьютера.

Лихорадочно обдумывая завтрашний бой, я искал пути выхода из заведомо проигрышной ситуации. Ничего не приходило мне в голову. Не в силах заснуть, я поднялся от костра, возле которого сидел в раздумьях и, взяв оружие, пошёл проверять часовых.

Обходя посты, я не заметил чёрную тень, что ядовитой гадюкой скользнула в траву и ушла в сторону противника. Вернувшись обратно, я начал доставать из памяти всё, что смог вспомнить из тактик древних армий.

Интерлюдия

Командир лучшей сотни вождя сотник Наобум, до встречи с Ваном носивший имя Наа, замер в высокой траве. Затаившись, он проводил взглядом высокую фигуру вождя Вана, которого за глаза все называли Мамбой, прошедшего мимо затаившегося в траве Наобума и скрывшегося в кромешной темноте.

В ту же секунду сотник поднялся со своего места и скользнул в ночь. Благополучно обойдя часового, он побежал в сторону лагеря Верховного вождя Уука. До лагеря было всего пару миль, которые он преодолел всего за двадцать минут, ориентируясь на слабые огни костров. Обойдя посты вражеского лагеря, Наобум стал искать походный шатёр Уука.

Лагерь спал, ел и дрался. На Наобума никто не обращал никакого внимания. Идёт себе обычный негр, с одним мечом на поясе, ну и пускай себе идёт. Только непосредственно перед входом в шатёр верховного вождя его остановила охрана.

– Я к великому вождю Ууку, поклясться в своей преданности ему. Я из лагеря предателя Вана, и готов перейти на его сторону.

Один из воинов откинул львиную шкуру, служившую пологом шатра, и нырнул внутрь. Через пару минут он вышел оттуда в сопровождении высокого и худого негра с небольшой седой бородой, в небольшой чёрной шапочке на лысой голове.

– Кто ты? – спросил этот, по всей видимости, советник вождя.

Сотник Наобум низко поклонился, коснувшись правой рукой своей груди.

– Я ничтожный раб нашего верховного вождя Уука, милостиво прошу его принять меня.

– Ты решил бросить своего вождя?

– Я ненавижу этого выскочку, в которого вселился злой дух. Он погубит всех нас и весь наш народ. Он посмел замахнуться на великий род Верховных вождей и хочет сменить династию. О, как я ненавижу его.

Тощий старик дал знак, воины разоружили сотника и ввели его в шатёр.

Покрытый шкурами диких животных снаружи, изнутри шатёр представлял собой круглую вытоптанную площадку, также застеленную шкурами, но более тонкой выделки. Внешний каркас из жердей и костей животных держал на себе всю конструкцию, чтобы не загромождать внутреннее пространство столбами и поперечными балками.

В центре шатра стоял небольшой трон, сделанный из чёрного дерева и слоновой кости, весь покрытый узорной резьбой искусного мастера древности. На нём чинно сидел ещё не сильно пожилой человек. У него были крупные грубые черты лица, пронзительные глаза навыкат, больше похожие на буркалы, которыми он сверлил каждого собеседника, словно пытаясь заглянуть ему в самое нутро.

Свет в шатре поддерживался небольшими масляными светильниками, в качестве топлива в которых использовалась смесь животного жира с пальмовым маслом с добавлением ладана, отчего дым приобретал запах благовоний, а не пах горелым жиром.

Возле трона сидели и стояли советники верховного вождя. Его визирь, начальник охраны, походный вождь, непосредственно командовавший войском, многочисленные родственники и его любимая жена, сидящая у ног вождя.

Буркалы впились испепеляющим взглядом в испуганное лицо сотника Наа, осознававшего, что его жизнь висела на волоске, но обратно дороги уже не было.

– Кто ты, животное, что посмело приползти ко мне ночью и нарушить мой покой накануне сражения? Что тебя привело… о, несчастный?

Наа упал на колени и коснулся лбом пола.

– Я пришёл бросить к твоим ногам голову безумца, что командует сейчас в противоположном лагере.

Верховный вождь Уука запрокинул голову назад и стал громко смеяться. Вокруг трона тоже послышался сдерживаемый смех.

– Голова твоего вождя завтра будет торчать у моего шатра и охранять его от злых духов.

Сотник Наа упал навзничь и, приподняв голову, заговорил.

– Несомненно, о, Великий. Но у него сильные и храбрые воины, что готовы идти с ним до конца, и у него есть громовые палки и отравленные стрелы, которые убивают малейшей царапиной.

– А ещё, его защищают злые духи. Во сне он бормочет на грубом и страшном языке, лает и смеётся женским голосом. Я сам видел, как по ночам к нему приходят исчадия загробной жизни. Он страшен в гневе! О… мой вождь.

Все советники переглянулись с невольной опаской, а любимая жена Уука, что до того времени спокойно сидела и медленно поглаживала ступню вождя, встревоженно приподнялась и испуганно посмотрела на своего повелителя.

Уука медленно покачал головой слева направо и произнёс:

– Да, до нас доходили сведения, что в него вселился злой дух, который управляет им. Все его действия и поступки показывают, что он изменился и не похож на себя прежнего. Ты говоришь, что он якшается с дьяволом, о котором нам поведали христианские миссионеры. А может он живое воплощение злого духа Вуду?

– Гмм. Тогда это меняет дело. Насколько ты готов предать его?

– Я не предатель. Предатель он, что пошёл против своих братьев и заставляет нас нарушать и забывать наши древние обычаи, завещанные нашими бесчисленными предками. Смерть ему!

– Теперь я вижу, что ты не пришёл к нам с пустыми руками. Да будет так. Завтра ты принесёшь голову своего вождя. И поторопись. Если ТЫ… принесёшь его голову, то станешь вождём всего племени, что проживает на территории восточнее реки Илу. Если же нет, то я сохраню тебе жизнь и отдам тебе твою родную деревню в вечное пользование, как тебе, так и твоим детям.

– А сейчас… – и он отдал знак одному из своих приближённых.

Тот отошёл от них в дальний угол шатра, открыл крышку старого сундука, сбросив с него шкуру леопарда. Покопавшись в сундуке, он вытащил оттуда свёрток. И с величайшей осторожностью, на вытянутых руках, преподнёс своему вождю, склонившись в пояс.

– Возьми этот кинжал. Если всё, что ты сказал – правда, только он сможет его убить. Возьми кинжал и отрежь им его голову.

Державший в руках свёрток советник подошёл к, по-прежнему лежавшему ниц сотнику, и протянул свёрток. Наа поднялся и с поклоном взял предложенное. Развернув материю, он увидел тёмные древние ножны из потрескавшегося от времени палисандра с редкими серебряными кольцами, обхватывающими дерево, держащими всю конструкцию в сборе, не давая окончательно разрушиться.

Из древних ножен торчала рукоять в виде головы римского орла. Потянув за неё, Наа вытащил из ножен кинжал, который формой своего зловеще изогнутого лезвия немного напоминал «клыч». Лезвие было покрыто тёмными рунами и мелкой арабской вязью, в свете мутных светильников загадочные буквы вспыхивали огнём, отражая тусклый свет.

– Береги его, – снова раздался голос Уука, – этот кинжал достался нам от великих предков, что когда-то жили на побережье солёного моря и бежали к озеру Чад. Но и там их судьба была печальна, и они вынуждены были перебираться дальше, в самый центр Африки, но кинжал сохранили.

Сотник Наа ещё раз склонился до пола, коснувшись его рукой и вышел, сопровождаемый двумя воинами, которые не были свидетелями только что разыгравшейся сцены.

За пределами шатра ему вернули оружие и проводили до конца лагеря, где он опять скользнул в темноту и побежал в обратном направлении, найдя его уже с великим трудом.

Ведь в лагере Вана не горели костры, а только слегка тлеющие угли неярко светили во тьме ночи, да негромкие разговоры, нервничавших перед предстоящим сражением негров, указывали на его местоположение. Обойдя часового, сотник вернулся на свое место и, разбудив верную ему двадцатку своих воинов, рассказал им план и показал полученный кинжал.

Пошушукавшись между собой и обговорив все детали предстоящего предательства, они разошлись на отдых. Завтра предстоял нелёгкий день, и многие его не переживут. А значит надо хорошо выспаться.

А совесть, а что такое совесть? Сотник Наобум никогда не слышал этого слова и не понимал, что это за качество такое – совесть. В его диком сознании царило только одно моральное качество – умение выжить любой ценой и дать выжить своим родственникам, остальное не имело никакого значения. И он спокойно заснул под огромным звёздным небом, которое равнодушно смотрело на разыгрывающуюся перед ней очередную человеческую драму.

Вечную пьесу предательства и жизни.

Ночь прошла, я смог забыться сном только перед самым рассветом. В оправдании себя могу сказать, что я не бездельничал, а варил для своих воинов эликсир храбрости. Его состав был простой: чистый спирт, тонизирующие травы, капля афродизиака, что как известно возбуждает не только любовь, но и агрессию, и немного парализующего яда, чтобы мои воины не чувствовали боли от полученных ран. Закончил все эти действия я под утро, и многие видели, чем я занимался.

Проснувшись с первыми лучами солнца, я, тем не менее, чувствовал себя отлично. Мой дух и разум были ясными, а голова работала как часы. Как только начало светать, я стал расставлять свои войска для последнего боя. Наверное, это понимали все, и поэтому я произнёс небольшую зажигательную речь перед воинами.

«Воины! Мы прошли с вами через всю страну. Мы побеждали в Дарфуре, Бырре, Бирао и, конечно, здесь. Мы брали города. Мы охотились… и мы – жили. Сейчас мы идём в бой. Назад дороги нет! Каждый струсивший и бежавший будет убит либо искалечен. Я готов встретить смерть в бою. Готовы ли вы, мои доблестные воины?»

Громкие, абсолютно дикие одобрительные крики были мне ответом.

– У меня есть для вас эликсир храбрости, что сделает вас непобедимыми и нечувствительными к боли. Вы будете сильны, как львы, быстры, как гепарды, яростны, как носороги. (О том, что они будут тупы, как обезьяны, я умолчал. Ведь всё имеет свою цену!)

Я разрешил провести моим воинам любой обычай, намалевать на своё тело боевую раскраску, а потом раздал всем желающим эликсир храбрости и подготовился сам.

На голову надел череп крокодила, попугая отпустил, но он и не собирался улетать, а кружил над моею головой, громко скандаля, бессовестная птица. Вместе с попугаем на моих вещах остался и подросший щенок гиеновидной собаки.

Каждая сотня выставила перед собой свой штандарт, и они заплескались на ветру, хлопая тяжёлой кожей. Строй я оставил такой же, как и в предыдущем бою. В середине была сотня «крокодилов» под командованием Наобума, слева стояли «носороги» под командованием сотника Бедлама. Справа бабуины, усиленные ранеными. Все остальные, имеющие более легкие ранения, влились в состав гепардов, вооружившись луками. Луками и пращами были вооружены и хамелеоны. Обе сотни я выдвинул далеко вперёд, выдав весь имеющийся запас отравленных стрел и дротиков. Оставшийся яд пошёл на лезвия копий, а на мечи его уже не хватило. В качестве резерва у меня оставались два моих барабанщика, вооружённые винтовками и португалец, тоже с винтовкой.

В лагере противника началось движение. Примерно через час там образовалось что-то подобие строя, и вся многотысячная толпа двинулась в нашу сторону, вытянувшись в жирную линию, неумолимо приближающуюся к нам.

Подойдя на расстояние, на котором мы могли слышать друг друга, они стали оскорблять нас насмешками и осыпать ругательствами. Я молчал, как молчали и мои воины. Наконец, устав, а, может, получив приказ на атаку, вся толпа воинов двинулась на нас, и я подал знак открыть огонь. Мои воины были вооружены намного лучшими луками, чем противники. Соответственно, и стреляли намного дальше.

Получив приказ, они стали засыпать стрелами врагов. Взлетев по параболе в небо, стрелы, увеличивая скорость и разгоняясь при полёте вниз, к земле, стали впиваться в тела наших врагов, сразу нанеся большие потери.

Вопли ярости и боли сотрясли воздух. В ответ вражеские лучники начали посылать свои стрелы. Врагов было в разы больше, но луки были хуже, и их стрелы попросту не долетали до нас. Обе сотни увеличили темп, в ответ стена врагов двинулась быстрее, ещё быстрее, и ещё. Наконец, их стрелы стали долетать и до нас. Но мои легковооружённые воины закрывались маленькими щитами, ловя их колючие удары. А тяжеловооружённые сотни и вовсе не заметили этой атаки, надёжно укрытые за своими большими щитами.

Так это продолжалось около пяти минут, после чего, израсходовав почти весь запас стрел, мои лёгкие сотни отступили за спины товарищей, державших большие щиты с изображением белого круга посередине.

Решив, что победа у них в руках, передовые сотни врага, к тому времени уже изрядно прореженные стрелами, бросились в атаку.

По моей команде тяжеловооруженные сотни отпрянули, пропустив легковооруженных «гепардов» и «хамелеонов». А те, отрабатывая давно изученный приём, просочились мимо своих товарищей и метнули вперед подготовленные заранее дротики. Успев метнуть по паре дротиков, они спрятались обратно, когда нахлынувшая толпа вражеских воинов, в попытке их догнать, разбилась о выставленные копья и щиты моих легионеров, и стремительно откатилась обратно. Тут же сотни с тяжёлым вооружением перехватили копья в левые руки и, вытащив из перевязи за спиной дротики, метнули их вслед отступающим, нанеся еще большие потери и посеяв панику в их рядах.

На поле боя остались убитые и раненые, своими предсмертными криками нагнетая тоску и уныние. Атакующие активно перестраивались, убирая в тыл деморализованные и потерявшие до половины своей численности сотни и отдельные отряды племенных мелких вождей. Вперёд выдвигались свежие и злые.

Ну что ж, вот он и настал последний и решительный бой. И хоть я и был неверующим, но чисто машинально осенил себя православным крестом. Глядя на меня, несколько раз перекрестился и Луиш, начав бормотать «Аве Мария».

Подозвав к себе молодого сотника Ярого, который сейчас командовал обеими сотнями, я отдал ему приказ уходить влево, и, обойдя по дуге вражеский строй, ударить в тыл войска, чтобы уничтожить командование и, если повезёт, верховного вождя. Это был мой последний шанс на победу.

Ярый, молодой, подтянутый, сухопарый юноша, с правильными чертами лица, словно рождённый быть воином, внимательно посмотрел на меня своими чёрными глазами, в которых на один миг мелькнуло понимание и тоска от того, что он знал, на что я иду, и произнёс:

– Я всё сделаю, Мамба. Не сомневайся во мне! – и ушёл.

Проводив взглядом ушедших, я перестроил свои три сотни в виде дуги, в центре которой находился я и все раненые. Между тем, войска верховного вождя Ууки закончили перестраиваться и снова пошли в атаку. Шаг за шагом, мое войско стало отступать.

Воины противника яростно взревели и бросились бежать на нас, разорвав строй, надеясь обрушиться всей своей силой и молниеносно одержать победу.

Тут же я дал отмашку барабанщикам, и мы стали идти навстречу врагам под звуки и ритм боевых тамтамов. Перед тем, как снова схлестнуться, мои воины повторили манёвр и, переложив копья в левые руки, метнули правыми один за другим два дротика. После чего две силы с громкими воплями и боевыми кличами бросились друг на друга.

Два огромных потока схлестнулись в жестоком бою. Под ногами моих воинов была обычная пыльная земля выжженной солнцем африканской саванны, а атакующим приходилось перемещаться по трупам своих погибших товарищей, затаптывая ещё живых раненых.

Несмотря на огромные потери, противников всё равно было ещё очень много, а я метался вдоль строя, все более замыкавшегося в кольцо, не давая атакующим врагам прорваться вовнутрь. То здесь, то там я вставал в строй, когда оттуда выпадал раненый или убитый воин, спасая положение, пока строй не сжимался обратно, компенсируя потери, тогда я опять отступал назад.

Лезвие моего копья стало красным, а бунчук свисал вниз кровавой сосулькой, с которой стекала свежая кровь, и его цвет превратился из бело-чёрного в красно-багровый. Пик битвы нарастал. А весы победы колебались, не зная, на какую сторону склонить горькую чашу поражения. И в этот момент… меня предали! Мой лучший и самый старый сотник, командовавший «крокодилами», Наобум внезапно обернул своё копьё на меня, его поддержали и некоторые его воины, и хорошо, что не все.

Мгновенно отреагировав, я отбил брошенное в меня копьё. Наобум выхватил свой меч и вместе с десятком своих воинов бросился на меня с явным намерением убить.

Меня спасли … "бабуины"! Несмотря на абсолютное разгильдяйство, они были преданы мне, и по-своему даже любили меня. Сплотившись под неожиданной атакой, они не дали прорваться вовнутрь строя атакующим воинам противника, пока я бился с Наобумом и его воинами.

Наобум успел ударить мечом, удар которого я принял на щит. Оттолкнув его, я резко ударил копьём, но мой бывший сотник не был слабым воином. Отпрыгнув, он увернулся от копья и снова ударил меня мечом. В тесном пространстве было неудобно орудовать копьём и снова отбив щитом очередной удар, я его бросил, выхватив висевший на правом боку меч.

Дальше пошёл обмен ударами, как от сотника, так и от его воинов. Зарубив одного и проткнув мечом другого, я оказался незащищенным перед очередным ударом меча, но, извернувшись, смог в последний момент подставить под него свой щит. Меч сотника, скользнув по щиту и, следуя за силой инерции, вонзился в землю. Я занёс каскару над головой, готовясь к решающему удару. Сотник мгновенно поняв, что сейчас произойдёт, с истинно кошачьей грацией вывернулся и, оставив свой меч торчать в земле, отпрыгнул, вытащив откуда-то странный кинжал с длинным изогнутым лезвием.

В этот момент древний рог нагрелся и обжёг своим жаром мою кожу на груди. Я дёрнулся от боли, отшатнувшись назад. В ту же секунду Наобум, коротко размахнувшись, метнул кинжал в меня. Сверкая и кружась, короткий клинок полетел вверх, и моя рука, с нелепо выставленным мечом, оказалась на траектории его полёта и встретила кинжал лезвием меча. Раздался серебристый чистый звон, и оба клинка упали в пыль. Кинжал – целым, а моя каскара оказалась разрубленная напополам.

Первым очнулся я. Подхватив лежащее у моих ног копьё, я с силой размахнулся и вонзил его в сотника, проткнув насквозь так, что бунчук копья высунулся у него из спины, затем рывком отбросил противника в сторону, оставив в его агонизирующем теле кровавое копьё. Дальше события понеслись ярким калейдоскопом, быстро сменяя друг друга.

Винчестер из-за спины доставать было некогда, и меня выручил револьвер. Шесть выстрелов в упор прозвучали один за другим, и нас слегка заволокло пороховым дымом. Ещё двоих застрелил Луиш. Выжившие двое из числа нападавших изменников бросились бежать, вырвавшись из круга, но тут же погибли на копьях воинов верховного вождя.

Разрядив револьвер, я сунул его обратно за пояс, и достал из-за спины одиннадцатиразрядный винчестер. Прицелившись в людей, пытавших прорвать нашу оборону, я стал стрелять, непрерывно дёргая за скобу Генри, чтобы перезарядить винтовку.

Прогрохотало одиннадцать выстрелов, и одиннадцать тел, застреленных в упор негров, упало на землю. Рядом раздавались выстрелы моих барабанщиков и Луиша. И нападавшие не выдержали, стали откатываться назад, оставляя за собой трупы убитых и тела раненых, спотыкаясь о них и падая на скользкой от пролившейся крови сухой высокой траве.

Я стал перезаряжать револьвер и успел сделать им вслед ещё шесть выстрелов, прежде чем они отбежали на безопасное расстояние, после чего стал перезаряжать оружие.

К этому времени закончили совершать обходной манёвр и две мои сотни, посланные напасть на лагерь верховного вождя. Крики и шум боя послышались со стороны тыла наших врагов. Тут я дал приказ начать атаку. Мои потрёпанные потерями и предательством сотни пошли вперёд под звуки тамтамов. Один из барабанщиков был убит, и я взял в руки тамтам. В ярости оскалив белые зубы, войдя в боевой раж, что есть силы молотил я своими широкими ладонями по туго натянутой коже тамтама, задавая темп атаки.

Два штандарта развевались над оставшимися двумя сотнями воинов, да и тех, наверно, не было. Каждый второй был ранен, каждый третий и не по одному разу, и только те, кто не мог идти, не участвовали в этой атаке.

А мы шли. Молотя руками по барабану, я что-то хрипел, мешая слова разных языков, а штандарт крокодилов валялся на пыльной земле, под телами, предавших свою сотню, воинов.

Рядом со мной шёл мой верный португалец и, поднося к плечу винтовку, время от времени совершал меткий выстрел, выбивая из рядов противника наиболее мощных воинов.

Не знаю, что всё-таки послужило решающим фактором разгрома противника: наша решимость и стремление к победе, неожиданная гибель вождя и всех его военных советников, атака с тыла, смерть от малейших царапин, нанесённых нашим оружием, а может и всё вместе. Но враг бежал, стремительно рассеиваясь в разные стороны, и был полностью дезориентирован.

Две тысячи, или больше человек, мгновенно перестали существовать как армия и превратились в толпу испуганных негров, прячущих свои жалкие шкуры и сбегающих от нас, рассеиваясь по окрестностям.