– Нет, мне просто хочется умереть. Больше я ничего не хочу, – не в силах остановить рыдания, твердит Мако. – Что мне делать? – Она пытается вырваться из сильных рук Берты и лечь обратно на пол.
Берта крепко держит ее.
– Все кончено, – всхлипывает Мако.
– Шайн! – восклицает Берта. От ее голоса отлетает негодование, и он зависает где-то между отвращением и веселостью.
– О-о! О-о! – еще громче рыдает Мако, подтверждая подозрения Берты.
Гостья пристально смотрит, но молчит.
– Шайна нет, – удивляется хозяйка. – Он не вышел, когда я позвала его.
После чего присоединяется к Берте, советуя Мако утереть лицо.
Добрый совет не достигает цели, Мако продолжает задыхаться в соплях и слезах. Вдова поясняет Кристине:
– Ее зовут Макомбореро.
Кристина молча кивает. Вдова хлопает гостью по плечу, дав знак уходить. Май Маньянга идет чуть быстрее обычного, но в остальном спокойна, как будто не случилось ничего особенного. Захлопывается дверь. Ты, Берта и Мако остаетесь одни. Сейчас другое время месяца, и завеса гнили, которую ты почувствовала в первый свой приход, несколько рассеялась.
– Шайн, – опять пустым голосом говорит Берта.
Мако рыдает и соскальзывает обратно на пол.
Берта становится над ней, уговаривая ее перестать сокрушаться и взять себя в руки.
Ты идешь к двери. Берта тоже разворачивается уходить, с болью глядя на слабость Мако.
– Раковина, – всхлипывает Мако, только чтобы вы не оставили ее одну.
Ты останавливаешься, положив руку на ручку двери.
– Щетка так громко скребется. Потом надо смыть водой и опять скрести. Я ничего не слышала, – скулит Мако. – Я не слышала, как он подошел.
Берта возвращается к кровати и опять втаскивает на нее Мако.
Плечи юридического секретаря вздрагивают, голос дрожит. Она с трудом рассказывает, что Шайн выскользнул из своей комнаты.
– О, почему я такая дура? Почему я его не слышала? – рыдает она, истязая себя самообвинениями. – Я думала, он просто вышел. Почему я ничего не сделала?
В слезах соседка объясняет, что начало ее конца было положено именно тогда, когда она ошиблась. Она наклонилась, отчищая щеткой внутреннюю поверхность раковины. Шайн подтянул ее и завел ей колено между ног. Она уверяет, что больше ничего не было, она повторяет это опять и опять, прерывая невыносимый рассказ о случившемся только для того, чтобы сообщить тебе, что она знает, ее мучение не прекратится, так как теперь, когда все случилось, она не знает, как остановить либо свою медленную смерть, либо соседа, который стал ее причиной.
Переехав к Май Маньянге, ты накрепко забыла сцену на рынке. Однако сейчас вспоминаешь Гертруду. На Мако мешковатые спортивные штаны и футболка с длинными рукавами – для уборки. Ты ни разу не видела ее в мини-юбке или обтягивающих легинсах. В случае с Гертрудой причина того, что случилось, была очевидна, ее видели все. И все же нечто похожее произошло и с Мако. Сердце бьется быстрее. Ты одинокая женщина. Твоя комната рядом с комнатой Шайна. После того, как он набросился на Мако, помешает ли ему твой возраст и вообще непривлекательность? В надежде на это ты отходишь от соседки, вдруг захотев очутиться подальше от горюющей молодой женщины.
– Что-то произошло? – спрашивает Берта, когда Мако немного успокаивается.
– Я же сказала, что произошло, – говорит Мако. – Он услаждал себя, стоя позади меня. А я только думала, пусть он кончит. Пусть кончит. Пусть идет. И поэтому молчала.
– И все? Тогда почему ты плачешь? – опять спрашивает Берта. – Он не угрожал тебе? Не пугал, что опять придет? Мако, спроси любую у себя на работе, да вообще любую, может, кроме нашей Тамбудзай, они тебе скажут, что такое приходится терпеть каждой.
При этих словах соседка начинает рыдать громче, и лоб Берты морщится, она не понимает. Именно тут ты осознаешь, что ничего не можешь сделать или сказать, поскольку все уже сделано. Рыдания Мако ничего не изменят. А поскольку ни ты, ни Берта не хотите рассуждать о причине ее расстройства, ты прощаешься, сказав Мако, что зайдешь, когда ей станет лучше. Но почему-то не уходишь. Мако бросается на кровать и зарывается лицом в тонкую подушку. Ты молчишь, молчит даже Берта. Она наклоняется и подтягивает Мако тренировочные брюки, которые сползли с попы.
* * *
Вечером, когда уже темно, когда ты съела припрятанную еду, потому что, как говорят у тебя дома, чужие горести еще не причина терять аппетит, а еще потому, что сегодня лучше убраться из комнаты подальше от вздохов и стонов, доносящихся из спальни Шайна, ты копаешься во вдовьем огороде в поисках овощей на завтра.
– У меня для вас посылка, – негромко говорит хозяйкина племянница.
Она сидит на крыльце так тихо, что ты замечаешь ее, только когда она этого захотела.
– Кукурузная мука, – продолжает она. – Родные думают о вас.
Слюна у тебя начинает горчить.
– Ваша мать сама ее нам принесла. Она сказала: обязательно отнесите ее точно туда, где находится моя дочь. И письмо. Она его написала. Они не видят вас, но думают о вас. Ваша мать просила меня вам передать.
Ты долго молчишь. Кристина удаляется, хотя вроде и не движется: ее фигура просто растворяется в тени.
– Ваша тетя удивительная женщина, – выдавливаешь ты. – Она так добра, в ней столько любви. Она разрешает мне брать овощи.
– Я принесу? – спрашивает Кристина. Вопрос звучит так, как будто ей не особо хочется двигаться, формальный вопрос.
– Нет нужды, – отвечаешь ты. – Зачем вам беспокоиться? Я зайду завтра утром.
Ты уходишь с огорода, прихватив меньше листьев ково[15 - Род шпината.], чем собиралась.
– Я передам моей тете вашу благодарность, – говорит Кристина.
– Благодарность?
– За овощи.
Глава 6
На следующий день ты решаешь не забирать у Кристины посылку от матери. Тебе придется постучать в хозяйкину дверь, тебе предложат сесть, завяжется разговор, это часть визита – и все будет слишком явно ассоциироваться у тебя с домом. Потом ты успокоишься и разозлишься. Или откроешь рот и слишком много выболтаешь про свою семью. Май Маньянга из первых рук узнает про постигшие ее несчастья. Она сложит два и два и поймет, что ты хоть и с образованием, но неудачница. Может последовать предупреждение, а работы по-прежнему нет.
Утро ты посвящаешь письму кузине Ньяше, которая занимается кино в Германии. В нем ты просишь совета, как уехать из Зимбабве. Ты ничего больше не хочешь, только покончить с неумолимым кошмаром каждого дня, что проводишь в своей стране, где уже не можешь позволить себе лишнюю каплю арахисового масла, чтобы сдобрить овощи с огорода Май Маньянги, или мелкое излишество в виде душистого мыла. Покончить, уехать и стать европейкой. Ты не отправляешь письмо, а рвешь его и горько смеешься над собой: если ты не можешь устроить жизнь в своей стране, как устроишь ее в другой? Разве у тебя не было возможности избегнуть бедности и сопутствующего ей краха всех мечтаний? Разве бабамукуру, дядя, не дал тебе многолетнее образование, сначала у себя в миссии, а потом в очень престижном монастыре? Все это ты похерила капризным уходом из рекламного агентства «Стирс и другие». Может, твоя судьба быть такой же нищей, как отец? Чтобы не дать угаснуть мало-мальскому уважению, которое питает к тебе вдова, которое зиждется на нескольких полуправдах и большом количестве мелкого вранья, ты не идешь к ней в дом.
Разумеется, поскольку ты запретила себе общаться с ней, племянница Май Маньянги притягивает тебя. Восхищаясь решимостью, с какой она устроила себе неплохую жизнь со вдовой, презирая ее любовь к своему дому – похороненную так же глубоко в ее сердце, как обе твои пуповины погребены в земле твоей деревни, – ты становишься жертвой самой горячей влюбленности.
Ты следишь за Кристиной из окна ванной. Гостья почти все время проводит во вдовьем саду, выполняя работу, на которую плюет садовник. Время от времени она останавливается и поднимает взгляд на маленькое окошко, как будто может тебя увидеть, затем снова принимается за работу. Временами ты поддаешься соблазну и воображаешь себя родственницей женщины, которая уверенно противостала Май Маньянге, подвиг, прежде бывший по силам только Берте. Сердце с тревогой стучится о ребра всякий раз, как ты с ней сталкиваешься, но, к твоему облегчению, она не поминает посылку. Однако со временем ее молчание начинает походить на безмолвное осуждение.
Кристина превращается в существо, которое то заходит на твою орбиту, то сходит с нее. Когда ты думаешь, что Кири за тебя, она становится солнцем, дарующим тепло и непонятную, невидимую силу; когда нет, кажется слишком яркой и сильной, молнией, только и ждущей мгновения ударить. Она работает в саду с тем же плавным спокойствием, с каким движется, появляется и исчезает, когда ей угодно. Соединяет шланги и по длинной дуге разбрызгивает капли радуги. Когда ищет что-то в гараже, выражение ее лица не меняется. Выходит, проверяет стыки шлангов. Ты завистливо смотришь, как она ловкими пальцами великодушно рвет черную изоленту и чинит шланг. С легкостью устанавливает конец шланга на самую высокую точку грядки с побегами и орудует мотыгой. Поливает душистый горошек, растущий вокруг дома вдовы. Сметает мусор со студенческой плиты. Пересаживает дерн под дерево гуавы. Кристина прекрасно справляется со всем, за что бы ни взялась. Она интересна.
Племянница Май Маньянги не потеет, ты ни разу не видишь, чтобы она запыхалась. Она все делает слишком хладнокровно, как будто ее нутро, отделившись от тела, отлетело в недоступное место. Взгляд, укрытый за доброжелательностью, витает далеко от вдовьего дома. Она устремляет его вниз, как будто, когда придет время, сольется с ним и умчится туда, где то, что она видит, совпадает с ее глубокими желаниями. Тебе и раньше доводилось наблюдать, как бывает – когда тело человека тут, а сам он где-то в другом месте. Твоя сестра Нецай, которая отправилась воевать и потеряла ногу. Когда ты сказала ей, что война закончилась, она ответила: «Да, я уходила, теперь вернулась, но я еще не здесь. Почти все время брожу там, по траве и песку, ищу свою ногу».
Ты худеешь и не знаешь, радоваться или нет. Кожа становится тусклой, как тонкая пленка, обтянувшая отчаяние. Так люди увидят, что ты дошла до ручки, а тебе не хочется, чтобы все все знали. Овощи становятся отвратительными на вкус, поскольку первым делом ты вычеркиваешь из списка покупок растительное масло, потом соль, а брать по чуть-чуть масла каждый день из бутылки Берты или Мако у тебя не хватает духа. Каждая минута из всех двадцати четырех часов издевается над тобой, напоминая, до чего ты докатилась. Хотя кажется, что это невозможно, ночи стали еще ужаснее, с тех пор как сосед Шайн практически каждый день недели приводит новую женщину.
С каждой ночью свидания в соседней комнате становятся все свирепее, как будто Шайн замеряет уровень шума, производимого его женщинами, чтобы установить своего рода стандарт. Ты бьешься, чтобы ухватить сон, а когда засыпаешь, практически тут же опять просыпаешься. Пытаешься читать или укрываешься одеялом с головой. Наконец, поскольку отдых так же не дается тебе, как и все остальное, вылезаешь из кровати и смотришь во двор, понимая, что у тебя нет мужества ни на что, чего тебе бы хотелось: ни на отъезд из страны, ни на ловлю хозяйкиных сыновей.
* * *
Однажды вечером, через несколько недель после приезда Кристины, ты слышишь, как дверь Шайна открывается раньше обычного. Кто-то проходит мимо твоей комнаты к выходу. Радуясь, что сможешь отдохнуть, ты откладываешь расползающиеся журналы и забираешься в кровать.
– Ты позвонишь мне? – вкрадчиво спрашивает женщина соседа из коридора.
– Позвоню, – уверяет Шайн.
– А если не позвонишь? Я дозвонюсь до тебя сюда? По телефону, который ты мне дал? – продолжает голос с жалостливой тоской.
– Ты боишься, что я тебя забуду? – усмехается Шайн.
– Не забывай. Я уверена, ты не сможешь забыть, после сегодняшней ночи, – подхихикнув, говорит женщина.
– Не волнуйся. – Голос Шайна темный, тягучий, как патока. – Ты не из тех, кого мужчины хотят забыть.
Ты туго завязываешь повязку на глаза и закапываешься головой под подушку.
Входная дверь захлопывается. Ноги Шайна топают обратно в комнату, потом в его ванную. Через несколько секунд шумит его душ, то и дело плюясь, поскольку городской совет не обеспечивает регулярный напор.
Ты наконец засыпаешь, и тут опускается и скрежещет ручка двери.
– Тамбудзай! Тамбудзай! – шепчет сосед.
Ты перестаешь дышать и молчишь, радуясь, что дверь заперта.
– Тамбудзай! Не волнуйся, давай просто поболтаем.
Голос Шайна просачивается в щель между дверью и косяком.
Во рту у тебя пересыхает, он наполняется песком, сердце колотится о ребра, ты не шевелишься.
– Сука, – выдыхает Шайн в безмолвие.
Ты молчишь.
– Тебя не станет – никто и не заметит, – заключает он и топает обратно к себе.
Тишина возвращается, как будто кто-то ударил кулаком. Спустя некоторое время его шаги опять раздаются в коридоре. Он выходит из дома и через несколько часов возвращается с сиплой партнершей.
Потом наступает тишина, и вдруг, оттаскивая от опушки сна, тебя пугает осторожный вопрос.
Тук-тук-тук. По твоему окну стучат ноготки.
– Ты меня слышишь? – спрашивает приглушенный голос.
В лунном свете блестят выпученные глаза.
– Ты которая? – шепчет женщина, окружающая эти глаза.
Вся в пятнах, призрачная за розовыми занавесками, поникшая фигура распластывается на окне.
– Там есть ключ? Я хочу открыть дверь. Ты должна меня впустить, – говорит она.
Понимая, что ей может быть видно в щель, ты отдергиваешь занавески, обнажив расщепленное лицо: одна половина – серебро, другая – эбен.
– Ты ведь меня знаешь, правда? – спрашивает женщина.
Ты широко открываешь глаза.
– Я была здесь на прошлой неделе, – торопится она. – У Шайна, неужели не помнишь?
Она опять стучит, настойчивее. Ты открываешь окно.
Женщина немного расслабляется.
– Они все такие? – спрашивает она, мотнув головой на оконную решетку.
Ты наконец киваешь и добавляешь:
– Кроме туалета. Но оно крошечное.
– Тогда открой мне, – просит она.
– Попробуй там, – машешь ты в сторону окон Берты и Мако и, когда она открывает рот, чтобы дальше тебя уговаривать, выдумываешь: – Я потеряла ключ!
– Псс, – втягивает посетительница воздух сквозь зубы.
Она крадется вдоль стены, топча настурции, которые усердно поливала Кристина. Скоро опять раздается стук.
Минуты идут, а ты лежишь под одеялом, размышляя, что лучше: чтобы женщины твоего соседа были у него в кровати или у тебя за окном. Когда хихиканье в комнате Шайна затихает, ты зажмуриваешь глаза, понимая, что имеешь дело и с тем и с другим. Через пару минут густой тишины из комнаты соседа доносится невнятное бормотание, за которым следует краткий выплеск шепота. Еще через несколько минут глухой стук говорит тебе, что кто-то неловко пытается открыть маленькое окно ванной.
В коридоре скрипят двери, остальные соседки выбегают в коридор.
– Чи-и? Что происходит? – Голос Мако просачивается под дверь.
– Всё эти! Вот достали! Сами же и напросились, – шипит Берта.
– Может, она ушла? – робко спрашивает Мако.
– Ага! Уйти оттуда, куда сама притащилась? – язвит Берта. – Иве, Мако, какая женщина так поступит? Если у тебя есть хоть какой-то разум, скажи мне, куда он подевался?
