– Значит, ты не в первый раз бродишь по ночам в башне?
Она взглянула на него с до боли знакомой лукавой улыбкой:
– Ты же сам сказал, четырнадцать лет – это очень долго.
– Да.
– А тебе идут татуировки… – Она приложила руку к своей щеке, туда, где изгнанникам наносили синие прямоугольники. – Повезло. Мало кого они украшают.
Бершад сообразил, что она впервые видит его позорные отметины. Как только он вернулся из Гленлокского ущелья, его схватили у ворот Незатопимой Гавани, отобрали меч, вытатуировали прямоугольники на щеках и отправили восвояси. Никаких прощаний. Никаких последних встреч с любимой.
– Я просил зеленые, под цвет глаз, – сказал он. – Увы, не вышло.
– Синие тоже хорошо, – ответила Эшлин и потупилась.
Заметив, что она умолкла, Бершад сказал:
– Я очень расстроился, когда узнал о смерти твоего мужа.
– Вот только не надо врать, – усмехнулась Эшлин. – Хаванат был дурак и пьяница. Хорошо, что он не станет королем Альмиры.
– А по деревням судачат, что ты его убила. Папирийским заклятьем или как-то еще.
– Ну да, а еще говорят, что у тебя елдак в руку длиной. Но мы-то с тобой знаем, что это не так.
Бершад не смог сдержать ухмылки: ему всегда нравилось, что с прелестных губ Эшлин с легкостью срываются скабрезности.
– Короче, Хаванат дважды в неделю вдрызг напивался на королевской барке. Удивительно, как он раньше не утонул.
Они поглядели друг на друга. Бершад прекрасно понимал, что она пришла убеждать его в необходимости убийства императора Мерсера, но хотел сначала просто поболтать с ней, как в молодые годы. Хотя бы несколько минут. Даже если болтовня была сплошным притворством.
– Судя по слухам, ты все еще интересуешься драконами, – сказал Бершад.
В юности они с Эшлин объездили всю Альмиру в поисках драконов. Эшлин изучала их и делала зарисовки в альбом. Бершад и Эшлин ночевали в лесу и целыми днями разговаривали только друг с другом. Эх, счастливое было время!
– На прошлой неделе мы с Хайден полдня следили за черным рогачом, – чуть улыбнувшись, сказала Эшлин. – Видели, как он боролся с соперником. Как я и подозревала, самцы этой породы сцепляются рогами и мотают друг друга, пока один из них не признает себя пораженным.
– Странно, что король позволяет своей наследнице покидать замок и гоняться за драконами.
Эшлин пожала плечами:
– Короли выбирают, за что воевать. Да, я унаследую корону Мальгравов, прогляжу все глаза, читая свитки и карты, вытерплю бесконечные аудиенции и защищу династию Мальгравов на веки вечные. Однако никто меня не остановит, если мне вздумается отправиться на поиски драконов в окрестностях Незатопимой Гавани. Между прочим, тот черный рогач великолепно продемонстрировал превосходную функциональность костных тканей у особей этой породы.
– Да, ты изменилась, – улыбнулся Бершад. – Но не полностью.
– И ты тоже. – Она оглядела покои и добавила: – Кстати, о костях. Можно мне взглянуть?
Очевидно, Эшлин тоже хотела потянуть время.
– Взглянуть на что?
– На то, что ты принес с собой. Не притворяйся, я же знаю.
Чуть помедлив, Бершад подошел к креслу, куда Роуэн положил переметную суму, вытащил из нее кинжал из драконьего клыка и протянул Эшлин. Она взвесила кинжал в руке, провела пальцем по лезвию.
– Какой породы был дракон? – спросила она, не отрывая взгляда от клинка.
– Серокрылый кочевник, самка. Я завалил дракониху в окрестностях Зеленошпора.
– Ох, сочувствую, Сайлас. Тебе же кочевники нравятся больше всего.
До того как Сайлас стал прославленным драконьером, он любил драконов не меньше Эшлин. Увы, об этом пришлось забыть, иначе было не выжить.
– Да, это был великолепный экземпляр, – прошептал он.
Эшлин печально поглядела на него:
– А как тебе удалось сохранить клык?
Бершад замялся. По правде говоря, дракониха прокусила ему живот, а клык застрял в кишках. Роуэн извлек клык, швырнул в переметную суму и заткнул рану спартанийским мхом, что спасло жизнь Бершаду. О клыке забыли и лишь неделю спустя обнаружили, что он не сгнил.
Однако если рассказать об этом Эшлин, то придется признаваться и во всем остальном. Бершад к этому был не готов.
– С большим трудом, – сказал он. – Зато теперь его невозможно повредить. Видишь, на лезвии нет ни единой зарубки или отметины.
Эшлин кивнула, понимая, что расспрашивать дальше бесполезно.
– Зато на тебе отметин много, – сказала она, рассматривая шрамы под расстегнутой рубахой.
– Ага.
Когда Бершаду было шестнадцать, он целую неделю провел без сна на подоконнике своих покоев в замке, раздумывая, стоит ли взбираться в опочивальню Эшлин.
На этот раз он не испытывал ни малейшей неуверенности.
Он подошел к Эшлин и поцеловал ее. Провел ладонями по щекам, по черным кудрям, ниспадавшим до бедер. Он целовал ее сотни раз. Тысячи. Но четырнадцать зим и четырнадцать лет не вытравили знакомый вкус ее губ. У Бершада задрожали руки.
Разомкнув объятья, Эшлин кончиками пальцев погладила шрамы под расстегнутой рубахой Бершада.
– Даже не верится, что ты жив, – прошептала Эшлин. – Не верится, что этот жестокий мир позволит мне снова обнять тебя. Я так соскучилась… – Она поцеловала его шею. Скулу. Татуировки на щеках. Губы. – Мне так тебя не хватало.
– Мне тоже тебя не хватало.
Бершад погладил ей руку, помедлил у запястья. У внутренней стороны запястья, под шнурком из акульей кожи, скрывался папирийский нож длиной в палец. Эшлин обзавелась этим ножом, когда ей исполнилось десять лет.
– Ты с ним так и не расстаешься? – спросил Бершад. К кожаному шнурку добавилась странная прозрачная нить, но в остальном ни шнурок, ни нож не изменились.
– Ты же знаешь Хайден. Она утверждает, что меня легче уберечь, если я сама могу дать отпор врагам.
Бершад коснулся ее щеки:
– Воспоминание о твоих чертах я пронес через всю Альмиру. Ничего дороже у меня не было. Но сейчас оно кажется незначительным, словно я хранил гальку, притворяясь, будто она – огромный валун.
Эшлин снова поцеловала его. По ее щекам струились горячие слезы. Она легонько прикусила его нижнюю губу, как делала всегда, когда у нее не было слов, чтобы выразить свои чувства.
Наконец он высвободился из ее объятий. Притворство не имело смысла.
– Эшлин… Я понимаю, почему Гертцогу хочется, чтобы императору скормили раковину. Твой отец ни за что не потерпит измывательств над родными и близкими. А вот на тебя это не похоже. В двенадцать лет ты, чумазая девчонка, верхом на боевом коне въехала в зал, где заседал верховный совет, и потребовала, чтобы король прекратил выдавать грамоты на драконьерство в долине Горгоны, потому что в тот год убили слишком много речных кикимор. А теперь ты жаждешь смерти императора. Почему?
– Потому что если Мерсер доживет до лета, то уничтожит всех драконов Терры.
– Как это? – удивился Бершад.
– Сейчас объясню. – Эшлин кивнула на ковер у очага, и оба уселись к огню. – Когда балары согласились приехать в Незатопимую Гавань, я сказала верховному совету, что они хотят договориться о торговом соглашении с Альмирой, чтобы наконец-то прекратить тридцатилетнюю изоляцию Баларии. Частично это было правдой. Мы с императором обсудили торговлю лесом, солью, пряностями, опиумом, драконьим маслом и сталью. Вдобавок мы обсудили кое-что еще.
Поразмыслив, Бершад сказал:
– Брачный союз.
– Верно. Мой забулдыга-муж утонул четыре года тому назад, а жена Мерсера умерла, так и не родив наследника. Вполне естественно, что нам следовало подумать о браке. Наша свадьба давала Мерсеру возможность исправить промах его отца и завоевать Альмиру без кровопролития.
– А тебе?
– Мерсер Домициан безраздельно властвует на восточном берегу Моря Душ, но я ничего не знала ни о его нраве, ни о его устремлениях, хотя неоднократно пыталась внедрить соглядатаев в императорский дворец. Мне нужно было узнать замыслы противника. Торговые переговоры дали мне такую возможность. Я наконец узнала, кто такой Мерсер Домициан. И меня это насторожило.
– В каком смысле?
– Зная, что мне нравится изучать драконов, Мерсер поделился со мной своими… кхм, пристрастиями. Он думал, что это подчеркнет общность наших интересов, но, насколько я могу судить, наши интересы прямо противоположны. Вот, взгляни. – Эшлин развернула один из свитков – карту, где были отмечены все драконьи логовища на восточном побережье Терры. – Уже много лет ходят слухи, что балары усиленно охотятся на драконов, чтобы обеспечить неутолимую потребность Бурз-аль-дуна в драконьем масле. Однако лишь два месяца назад я поняла, как далеко зашло дело. Если верить Мерсеру, то с прошлого Великого перелета, то есть вот уже пять лет, в округе на неделю пути от Бурз-аль-дуна не появлялся ни один дракон. В Баларии осталось одно-единственное логовище, крупнейшее в стране. Драконы прилетают туда гнездиться. – Она указала на зеленый треугольник в восточной части карты. – Его называют Зыбучей падью. Людям туда не пробраться, потому что логовище окружено непроходимыми мангровыми лесами. Каждые пять лет туда прилетают на гнездовья тысячи драконов. Молодняк рождается летом, когда зной прогревает болота. Вот уже три года император Мерсер прокладывает тракт через мангровые леса, а еще начал производство нового типа катапульт, способных подбить дракона в полете, за тысячу локтей в воздухе. Мерсер показал мне чертежи – я даже не представляла, что в рычаге лебедки может быть столько шестеренок и болтов. Катапульты перезаряжают с необыкновенной быстротой, с помощью механизма, работающего на драконьем масле. Впрочем, неудивительно, что в стране, где вот уже пятьсот лет поклоняются богу-машине, а не глиняным истуканам, новое изобретают быстрее. – Эшлин раздраженно тряхнула головой. – В день летнего солнцестояния, когда драконы Терры вернутся в Зыбучую падь, Мерсер окружит болота сотнями новых катапульт и перестреляет всех ящеров.
– А зачем ему разом убивать всех драконов?
– Затем, что в Бурз-аль-дуне за месяц расходуют больше драконьего масла, чем во всей Альмире – за год. Драконье масло используют для всего в городе. Мерсер изобрел новый способ перегонки драконьего масла. В концентрированном виде оно превращается в превосходное экономичное топливо, однако с каждым годом его требуется все больше и больше. Если в Зыбучей пади истреблять драконов постепенно, то запасы масла удовлетворят потребности нескольких поколений, но Мерсер хочет уничтожить их разом, чтобы обеспечить себе почти монопольное владение самым ценным товаром в мире. Тогда Мерсер сможет устанавливать цены и поставлять драконье масло на своих условиях не только империи, но и всем остальным народам Терры.
– А почему он тебе все это рассказал?
– Он полагал, что после свадьбы я точно так же поступлю с Дайновой пущей и монополия станет всеобъемлющей.
– Это ужасно.
– Да.
– А почему ты этого не сказала в зале Алиор?
– Сайлас, ты же сам не дал мне возможности ничего объяснить. Вдобавок я не говорила отцу о предложении Мерсера. Если честно, я боялась, что он согласится выдать меня замуж за императора. Да, я предложила его убить, но Гертцог счел это хорошим признаком и решил, что я стала безжалостной и жестокой владычицей, достойной унаследовать престол. Что я готова окропить клинок кровью, защищая династию Мальгравов. – Эшлин умолкла, разглядывая карту. – Для народов Терры драконы важнее войн и династических устремлений. Драконы поддерживают равновесие в нашем мире. Из-за повального истребления драконов Балария почти превратилась в пустыню. В Галамаре свирепствует голод, в Листирии тоже острая нехватка продовольствия.
– Ты не обязана помогать странам на противоположном конце Терры.
– Может, и нет, но половина альмирских драконов во время Великого перелета отправляются в баларское логовище – и серокрылые кочевники, и курносые дуболомы, и шипогорлые вердены, и призрачные мотыльки. Неизвестно, почему они предпочитают гнездиться в дальних краях, а не в Дайновой пуще, но так было всегда. По-моему, это очень похоже на то, как лососи каждое лето уходят из глубин Западного моря нереститься в речной воде.
– Эшлин, послушай… – Сглотнув, Бершад продолжил: – Я знаю, что тебя волнует судьба драконов, но ты все-таки наследница альмирского престола, и тебе следует оберегать альмирцев, а не гигантских ящеров.
– Я и оберегаю своих подданных.
Эшлин развернула еще один свиток, с нарисованной ею собственноручно картой восточной Альмиры.
– Ты только что вернулся из Выдрина Утеса, верно?
– Ага.
Она указала деревню на карте.
– А ты заметил, что на берегах реки слишком много глиняных истуканов?
– Не помню. Меня больше занимал шипогорлый верден, которого я должен был убить по приказу твоего отца.
– Так вот, их там полным-полно. Жители Выдрина Утеса лепят их без устали, потому что вот уже пять лет в окрестностях царят голод и болезни. – Эшлин указала на четыре деревни выше по течению. – И с каждым днем заразный недуг распространяется все дальше. Через несколько месяцев зараза придет в Выдрин Утес.
– А при чем тут драконы?
Эшлин накрыла карту ладонью:
– Для серокрылых кочевников провинция Блакмар издавна служила охотничьими угодьями, но мой отец приятельствовал с отцом Креллина Нимбу. Во время баларского нашествия они сражались бок о бок. Поэтому Гертцог вот уже много лет посылает туда драконьеров. За последние два десятилетия в этом районе уничтожено тридцать кочевников.
Бершад кивнул. С начала своего изгнания он убил одиннадцать кочевников, но уже давно не получал грамот на драконьерство в северных краях.
– Теперь там кочевников нет вообще.
– Они сообразили, что к чему, и покинули провинцию, – сказала Эшлин. – К великому огорчению рода Нимбу. Правители Блакмара собрали столько драконьего масла, что могли бы стать богатейшим семейством в Альмире, но вместо этого спустили все деньги на драгоценные камни для украшения глиняных божков. Глупо. – Она покачала головой. – Как бы то ни было, серокрылые кочевники – единственные хищники в этом регионе, представлявшие угрозу для альмирских черных медведей. Теперь, когда медведям больше не нужно прятаться в чаще всякий раз, как над речной долиной мелькнет драконья тень, они каждый год отъедаются перед зимней спячкой и за две осени уничтожили все поголовье выдр. В реке выдр почти не осталось.
– А при чем тут люди?
– Сейчас объясню. Выдры питаются рыбой. Насекомыми. Червями. В общем, чем придется. – Эшлин облизнула губы. – А еще красными улитками-катушками, которые водятся только в этой провинции. Улитки ядовиты для всех живых тварей, кроме выдр. Когда выдры исчезли, улитки начали бесконтрольно плодиться. К северу от Выдрина Утеса их так много, что по их раковинам можно перебраться через реку, будто по мосту. В небольших дозах яд не смертелен для людей, но его постоянное употребление вызывает сыпь, чирьи, судороги и галлюцинации. – Эшлин снова указала на поселения к северу от Выдрина Утеса. – И вот уже пять лет именно такие хвори донимают жителей местных деревень. Я заставила Нимбу нанять алхимика, чтобы тот отыскал противоядие, но пока что все его старания так же безуспешны, как попытки остановить прилив веслом. В северных деревнях от помощи алхимика отказались – там надеются, что глиняные божки спасут от лесных демонов. Впрочем, даже если б они согласились, никакой помощи он предложить не смог бы. Мастер Моллеван вот уже пять лет безуспешно ищет противоядие.
Бершад решил покамест не говорить Эшлин о гибели ее алхимика. Лучше как-нибудь в другой раз.
– Если альмирские драконы этим летом улетят в Баларию и не вернутся, то во всех городах и селениях Альмиры произойдет то же самое. А в Дайновой пуще будет хуже всего.
– Почему? – спросил Бершад.
– Потому что это уникальные джунгли. Корни дайновых деревьев образуют единую подземную систему, которая простирается на многие лиги. Корневая система поражена белым плесневым грибком, однако деревья не погибают – курносые дуболомы обгладывают ядовитую плесень с древесных корней, поскольку она прочищает хронически забитые носовые пазухи этих драконов.
Бершад почесал подбородок:
– Значит, если дуболомы не вернутся, то…
– Тысячи лиг заповедных джунглей сгниют на корню. А потом первый же сезон дождей размоет почву и превратит все в грязевую хлябь. Погибнут тысячи людей. И через несколько лет на месте Дайновой пущи будет безжизненная пустыня.
Бершад рассматривал карту на полу. Один участок карты был помечен большим красным кружком, а на полях виднелись какие-то записи о призрачных мотыльках. Эшлин потеребила край карты, но не стала ничего объяснять.
