– Ты совсем с катушек съехала? – спросила она.
Я не нашлась что ответить.
Мы положили кабаргу в ванну. Она лежала, склонив голову в лужицу в ржавой выемке.
Я ждала наказания за стрельбу во дворе, но пришедший вечером участковый нарвался на отца.
– Говорю тебе, эти бакланы сами виноваты, – говорил отец, сверкая наколками на руках и груди. – Я б им по чану надавал. Начальник, выпиши штраф да иди своей дорогой.
Милиционер, тоже одуревший от жары и дыма, в расстегнутой рубашке, взглянул на меня, на лежавшую в ванне кабаргу, спросил:
– Правила хранения оружия почему нарушаем? Сейф где?
– Да вот он, – ответил отец, указывая в угол, где стоял сейф, накрытый вязаной салфеткой.
Участковый раздраженно фыркнул:
– Ружье в сейф. Несовершеннолетней, – он метнул в меня взгляд, – кода не давать. Через две недели приду, проверю. Будете нарушать – оштрафую!
И просто так, без штрафа, вышел из квартиры.
– Вот так, – сказал отец, захлопывая за ним дверь.
Дома, с нами, он говорил нормально. Наколки, ощеренные зубы и блатной жаргон были для устрашения чужаков.
Отец всегда просил прощения у мертвой дичи, как какой-нибудь амурский абориген. Он и вправду жалел каждую убитую птицу.
Отец учил меня стрелять и иногда брал с собой в тайгу.
– Что, Сашка, не пришлось тебе зверя на охоте добыть? – спросил он, глядя на оленька в ванне. Глаза его слезились, и я снова не понимала, от дыма или от жалости к погибшей кабарге.
Глава 6
Отец припарковался прямо у подъезда. Я посмотрела в Верино окно – привычка никуда не делась за девятнадцать лет. Почерневшие рамы просят покраски. А занавески другие, раньше висел узорчатый тюль. Во дворе – новая детская площадка, подарок депутата, сказал отец, но асфальт все такой же разбитый.
Мы поднялись в квартиру. Свежий ремонт, ничто не напоминает прошлой обстановки. Из моей бывшей комнаты исчезли тахта и письменный стол, постеры с Ди Каприо и Backstreet boys. Она стала стерильной и безликой: кровать, тумбочка со светильником, шкаф. Теперь здесь была спальня отца.
– Я в зале буду, – сказал он. – Живи в своей комнате.
Отец лег на диван в зале и тут же уснул. Я приняла душ и тоже легла, в Петербурге как раз наступила ночь. Посмотрела на светлеющее небо, закрыла глаза.
Бух! – хлопнула входная дверь, и я подскочила на кровати.
В квартире тихо. Три часа дня.
Я выглянула в окно. От нашей пятиэтажки тянулись частные дома с огородами, за ними начинались сопки. Слева поднимался дым. Я открыла окно, высунулась по пояс. Горел один из стоявших позади дома мусорных баков, в небо несся уверенный серый столб. Немного в стороне группка подростков снимала видео. Воняло паленой пластмассой.
Завыла, приближаясь, пожарная сирена, и через минуту из-за угла выехала пожарная машина. Из нее выскочили два человека в форме и касках. Издалека роста они казались невысокого, а форма была велика обоим, поэтому выглядели они комично, а не героически. Пожарные раскрыли задние створки машины, вытянули оттуда шланг. Один побежал к баку, переключил рычаг, и из шланга долбанула струя. Ее сила заставила пожарного-лилипута отступить на несколько шагов, но он совладал со шлангом и стал заливать мусорный бак. Когда тот перестал дымить, он облил водой два других.
Подростки закричали «Браво!» и зааплодировали. Пожарный неожиданно повернулся к ним, повернул рычаг в режим распылителя и побрызгал над их головами. Они завизжали и с хохотом убежали.
Я закрыла окно, усмехнувшись, что нам за такое надавали бы по шее, а родители бы еще добавили.
Отца дома не было. Я рассмотрела обновленную квартиру. Блестели белые натяжные потолки, в них слабо отражалась обстановка комнат. В спальне на стене напротив кровати – фотообои, площадь святого Марка в Венеции. В зале на одной стене – тоже фотообои, изображающие тропический лес, а прямо на них – старое чучело, голова изюбра с рогами. Шерсть изюбра была порядком попорчена, в некоторых местах совсем осыпалась. Стеклянные глаза тускло смотрели прямо в душу. Отец рассказывал, что сам завалил этого изюбра, а друг потом изготовил чучело. Это случилось еще до моего рождения. А мне скоро тридцать пять. Стеклянный верх межкомнатных дверей украшен выпуклыми завитушками, цветочками и листиками.
В зале – богатая люстра со множеством подвесок; проходя под ней, я задевала нижнюю подвеску, и она звякала. В тщательности ремонта виделась женская рука: отец не стал бы подбирать бра в прихожей в тон обоям. Но в ванной в стаканчике с рыбками и морскими звездами стояла только его зубная щетка. Значит, живет он один. И кольцо до сих пор не снимает. Никогда не замечала в отце излишней романтичности.
В крошечной кухоньке на плите я нашла остывшую яичницу в закрытой крышкой сковородке. Три яйца, посыпанные сверху грубо нарезанным зеленым луком. В заварнике – спитой чай. Заварка нашлась на прежнем месте, в жестянке в верхнем ящике, на первой полке.
Пока закипал и заваривался чай, позвонила домой. Сначала Сергею (по-прежнему стоит жара, и он приедет, если я хочу), потом детям (сделали из шишек и пластилина белочку и волка). Фотки поделок они прислали мне по «Вотсапу». Рассматривая жутковатых зверей, я вышла прогуляться.
Гаражи во дворе снесли. Надо же, вчера не заметила. Вместо них – порядком истоптанный газон. К тому же неумело сделанный, определил мой опытный глаз. На нашей улице понастроили магазинчиков, они торчали бельмами с аляповатыми вывесками. Тополя подстрижены и покрашены известкой, машин стало больше. Вот, пожалуй, и все изменения.
От центральной площади шел проспект, по обе стороны усаженный пирамидальными тополями, на пешеходном переходе с него открывался лучший вид на сопку с телевышкой. Вершины тополей плавно переходили в зелень сопки, а дорога будто продолжалась почти до ее вершины – такой эффект создавался из-за пробритой на горе полосы горнолыжной трассы.
Я неторопливо дошла до центрального рынка. Там из одежных палаток выпирали грубо сделанные этажерки с обувью, тоже грубой, коричневого и черного цвета. Покупатели мерили одежду в самодельных кабинках, из которых все было видно. Лифчики примеряли по-старому: продавщица загораживала покупательницу простыней или тонким покрывалом.
Дальше шли продуктовые ряды. Продавали запрещенный в России глутамат натрия – белые кристаллы в пакете с китайскими иероглифами. Добавлять во все, где могут раствориться, чтобы усилить вкус. Соевое мясо кусками. Варить несколько минут, потом можно есть просто так, можно пожарить с луком и томатной пастой. Раньше его ели вместо обычного мяса, сейчас – по привычке, наверное. Корейский майонез, «милкис», соус чили, соевый соус, сухое корейское молоко, которое вкусно есть ложкой. Острое печенье «смерть печени» – жареные в масле арахис и куски острого перца. Копченые куриные лапы, конфеты «Великий Мао» с портретом самого Мао на обертке. Я взяла конфетку, сфотографировала. Никто не верил мне, что они существуют, а у меня не было возможности доказать.
У выхода ютилась маленькая грязная чифанька[1 - Чифанька (чифальня, чуфальня) – бистро или столовая с китайской едой.]. Я взяла «милкис» и села в углу. На витрине были выставлены лотки с едой. Продавец-китаец ловко выхватывал из каждого щипцами и бросал в белую коробочку. Маринованные грибы, морковка, неопознанное нечто, похожее на гигантских прозрачных червей. Окно забегаловки выходило на перекресток одежных рядов. Торговлю уже сворачивали, рынок закрывался в шесть. Продавцы палками с крючками снимали подвешенные друг над другом вещи, складывали товар в полосатые сумки, ставили на тачки, связывали. Покупатели тянулись к выходу.
Чифанька тоже закрывалась. Китаец-продавец легко дотронулся до моего плеча, сказал несколько слов по-китайски. Я кивнула и вышла к остановке. Решила доехать на микрике, но вместо него подошел небольшой корейский автобус.
Чтобы не просили передать за проезд, я села на последнее сиденье. Маленький автобус приседал и ухал на ямах, от болтанки тошнило, но пересаживаться было лень. Маршрут номер один петлял по городку. Самый популярный, он может забрать тебя откуда угодно и довезти куда хочешь. От дома до школы. От рынка в парк. Из роддома на кладбище. Его извилистый путь убаюкивал.
Автобус остановился на остановке у завода, лязгнула дверь. Двое пассажиров вышли. На площади перед заводом пестрели цветочные клумбы, а прямо в центре стоял памятник Ленину. На фасаде по-прежнему летели вверх три бетонные ракеты.
Завод выглядел работающим. Обвалившуюся ракету отреставрировали. Заплатка внизу выделялась более ярким цветом.
Рядом сел мужчина, я спросила у него, работает ли завод.
– А как же! – оживился он. – На Москву, на Пекин работаем. Вот недавно швейцарцы приезжали, говорят, заказ будет.
Он начал рассказывать, что именно и кому делают, хотя по рабочему контракту, я знала, разглашать эту информацию запрещалось. Собеседник работал токарем, его пальцы были сплошь в черных трещинах. С сидений спереди к нам обернулись еще двое. Я узнала, что заказы есть, но, конечно, не то что раньше. Что в прежние времена на завод утром текла река людей, а сейчас – так, ручеек. Что цветмет раньше таскали, и сейчас таскают, и всегда будут. И что литейка выдает сплошь брак, мудаки, а сборка собирает из того, что наклепали эти безрукие и безголовые.
Сосед вышел через остановку. Я снова стала смотреть в окно – и поняла, что было не так. Город потерял цвета. Сделался скучным и блеклым, как выцветшая фотография. Деревья подстрижены и побелены. Буйная трава скошена. Матери степенно гуляют с колясками. Жары нет. Ветер дует будто вполсилы. Все вокруг какое-то непроснувшееся, незавершенное. Из города ушла неистовая сила. В нем больше не полыхало пламя.
Уже у подъезда меня окликнули по имени. Я обернулась, увидела человека в полицейской форме, шагнула навстречу и крепко обняла его.
Глава 7
Леня снял фуражку в подъезде и на ходу смахнул с нее пылинки. Мы поднялись в квартиру.
– Не был у меня ни разу?
– Нет, – ответил он, присаживаясь на пуф в прихожей, чтобы снять ботинки.
– Полиция теперь ходит в форме по гостям?
– Что? – Он удивленно посмотрел на меня снизу, замерев с ботинком в руках. – Посмотрел на свой пиджак. – А, это. Нет, ходим как хотим. На награждении был, там по форме.
– Кого награждали?
– Меня. – Он зашел в зал и осмотрелся.
– Серьезно?
Леня рассматривал голову изюбра, висящую на стене. Их глаза были на одном уровне – наверное, ощущение не из приятных, но Леня оказался нечувствительным к жутковатому мертвому взгляду.
– Да. Чемпион по раскрытым делам.
– Все раскрываешь?
– Почти, – ответил он и подергал ссохшийся изюбриный рог. – Отец добыл?
– Не знаю. Всегда тут был. Отец говорит, его. Но, наверное, выдумывает. Он никогда не брал крупняка. Только зайцев и птицу.
Леня помялся, будто хотел что-то сказать, но не решался.
– Чаю?
– Давай.
На кухне он уселся на стул, зажатый между батареей и столом. Я поставила чайник на огонь, налила заварку в разномастные кружки. На его была надпись «С днем рождения!!!» и выпуклые воздушные шарики, на моей – волчья голова с подписью «Тамбовский волк».
– Лимонник есть? – спросил Леня.
Я полезла в холодильник. Баночка с красным соком лимонника стояла на полочке в дверце. На дне болтался осадок – шкурки ягод и мелкий травяной сор. Я плеснула сока в кружку Лени, потом подумала и налила себе.
– Так что? Находишь воров чугунных ванн? Или устроители мордобоев сознаются сами?
Он рассмеялся:
– А, это нет. По чугункам в дознании до сих пор заявы висят. Я теперь в уголовке.
Засвистел чайник.
С Леней мы познакомились, когда нам с Верой было по четырнадцать. Он только окончил школу милиции в Хабаровске и работал дознавателем в городском управлении. Мы приходили к нему во время дежурств. Камер тогда не было, коллеги Лени с пониманием относились к тому, что мы болтались в участке. Отправляясь на выезд, Леня оставлял нас, потом возвращался. Пока он ездил, мы читали дела, смеялись над грамматическими ошибками и иногда помогали набирать отчет на тормозном компьютере с выпуклым экраном. В верхнем ящике стола он хранил изъятые у городских нариков анашу и химку. Они были собраны в пакетики и аккуратно подписаны: дата изъятия, номер дела, фамилия. Когда пакетиков скапливалось больше, чем могло поместиться в ящике, Леня вытаскивал его и ставил перед нами, мы находили и выбрасывали самое старое.
Однажды мы с Верой увязались с ним на выезд по краже. В сумерках, под проливным сентябрьским дождем приехали на один из безымянных дачных участков. Старик-хозяин проклинал «все разваливших дерьмократов» и показывал дырку в земле от украденной старой чугунной ванны, которую он вывез на дачу. Леня психовал, составляя акт. Старые ванны таскали на металлолом, и заявлений по ним у дознания накопилось больше сотни.
– Стоимость ванны как оцениваете? – строго спрашивал он у старика.
Старик мялся, не зная, как оценить.
– Триста рублей примерно, да? – подсказывал Леня.
– Да какие триста. Тут тысячи на две! – говорила Вера, подмигнув мне.
– Да-да, не меньше, – подтверждала я. – Тяжеленная, чугуна много.
Мы знали: если украденная вещь оценивается в триста рублей, то дело не заведут, слишком маленькая сумма.
– Ну давайте тысячу, – говорил старик. – Стажерки ваши правильно говорят.
Леня злобно смотрел на нас и едва не скрипел зубами, а мы давились от смеха. Минут через десять он уговорил старика, что ванна стоила триста рублей, и мы уехали. С тех пор Леня больше никогда не брал нас на выезды.
Он рассказывал, что родители обещали подарить ему квартиру, когда он женится. И что он, когда закончит школу, будет получать больше – в этом месте он искоса смотрел на Веру. Мы ржали от его прямолинейных подкатов.
Когда у Веры появилась другая жизнь, я очень скучала по ней, по Лене и по нашим посиделкам. Я несколько раз собиралась в управление на окраине города, но, передумав, возвращалась.
Во время пожаров я встретила Леню во дворе дома: он был на выезде. Он окликнул меня, с волнением спросил, видела ли я Веру. Я ответила ему, что у нее теперь другие друзья.
Сейчас, в настоящем, на кухне у отца, я выбрала момент, когда он снова поднял на меня глаза, и всего за секунду без труда прочитала его. Хороших, добрых людей читать легче всего.
Работа, работа, работа. Молодая женщина, похожая на мужа доверчивым взглядом, что-то говорит двум девочкам, играющим на полу. По комнате разбросаны игрушки.
Я собиралась с духом задать главный вопрос, за которым приехала сюда, но поняла, что не могу. Мне чертовски страшно узнать, что произошло на самом деле.
– Кто сказал, что я в Гордееве?
– Коллега видел вас с отцом в аэропорту. Мы же занимаемся ее делом.
Значит, еще до того, как я приехала в город.
– Чем занимаешься? – спросил Леня.
– Пишу сценарии ужастиков.
– Ух ты! Хорошо получается?
– Ужасно.
Леня рассмеялся.
– Как она выглядит?
