– Какой ужас! – сказал Александр. – Я бы точно не смог так жить…
– Тебе это не грозит, – ответил я, не спуская глаз с «пациента», – ты вполне соответствуешь нашему с падре представлению о том, каким должен быть хороший человек и добрый христианин (хотя здесь, конечно, это слово не в ходу). И в рай ты попадешь, минуя всяческие дополнительные испытания, после долгих лет честной жизни. По крайней мере, мне хочется на это надеяться.
Падре Бонифаций, тоже слушавший наш разговор, тяжко вздохнул.
– Каюсь, – сказал он, – что я допустить слабость, забыть, что даже самый отъявленный грешник возможно заставить раскаяться или показать свой настоящий нутро. Прости меня, Господи, и вы меня простить, добрый люди. Я принять этот человек к себе и делать с ним что положено.
Ну вот и до отче дошло, что есть что. А вот нечего увиливать от своих профессиональных обязанностей – потому мы монашеский статус и заводили, что бывают случаи, что и голову отрубить нельзя, и среди живых этого человека оставлять противопоказано. Вот и на этот раз случился подобный вариант, ибо списание в монахи ничуть не нарушает условия капитуляции. Питаются и получают медицинскую помощь они на общих основаниях, и хороших работ на постройке подворья у них тоже хоть отбавляй. По сравнению с немецкими концлагерями для пленных, как о них рассказывают доктор Блохин и сержант Седов, это и вообще чистый курорт: ведь мы с падре не ставим себе целью заморить наших монахов голодом до смерти или заставить их надорваться на тяжелых работах.
Когда все, казалось бы, было уже решено, и наши Волчицы, выстроившись в ряд позади пленных, были готовы начать физическое принуждение грешника к покаянию, у бывшего главаря подводных пиратов не выдержали нервы. Преступление, которое он совершил, знай мы о нем заранее, с самого начала, оставляло этого человека без головы, не вызывая в нас никаких моральных терзаний – ибо нефиг прятать в потайном карманчике за голенищем сапога маленький дамский пистолет. Увидев, как этот тип начинает наклоняться к правой ноге, Гай Юний своим древнеримским умом подумал о кинжале – и, сделав шаг в сторону, прикрыл собой леди Сагари и частично отца Бонифация. А я, имея свои рефлексы, также на автомате извлек из плечевой кобуры верный кольт и, тоже сделав шаг в сторону, чтобы разблокировать директрису, двумя выстрелами с трех метров поставил точку в жизни капитано ди корвета Карло Альберто Тепати. Уже извлеченный из сапога никелированный дамский Браунинг калибра 6,5 мм выпал из ослабевшей руки, и тут же рядом на землю бесформенным комом осел его владелец. Готов!
Только теперь стало понятно, каким путем собирался претворять свои замыслы этот мерзавец. Вот они – «обман и коварство», которые увидела в его душе леди Сагари. И виновен во всем этом именно я, потому что не хотел на виду у всех подвергать офицеров тому же унизительному обыску, что и рядовых матросов. Поддался, так сказать, чувству профессиональной солидарности. Теперь следует иметь в виду, что делать так в дальнейшем категорически противопоказано. И вообще, сегодня многое прошло на грани фола, и нам надо воспользоваться преподанным уроком, чтобы избежать тяжких последствий в дальнейшем. Ну что же, об этом я лично покаюсь падре в персональной беседе один на один, а сейчас нужно заняться делом.
– Этого «самого умного», – показал я рукой на труп бывшего итальянского командира, – раздеть догола, отрезать голову и вздеть ее на пику на страх врагам, а тело бросить с мостков – пусть несет его река. Всех остальных, кто пал в бою, собрать и похоронить на берегу в братской могиле, а падре помолится за их души, ибо они не ведали, что творили. И еще. Если кто еще из офицеров припрятал оружие, то лучше сдать его сразу, потому что при добровольной сдаче я обязуюсь не убивать этого человека. Раз. Два. Три. Обыскать!
Александр, вот умница, и без команды переводил мои слова на немецкий для Гвидо Белло, а уже тот доводил мои распоряжения до команды на итальянском. Опять двойной перевод, так что учить итальянцев русский языка предстоит самым настоящим способом. Кстати, офицеров я догола все же раздевать не стал, просто попросил их снять куртки и сапоги, после чего волчицы тщательно ощупали своих клиентов во всех местах и доложили, что никакого оружия, за исключением того, что даровано самим Великим Духом и болтается между ног, у этих двоих не имеется.
Ну, что ж, пора строить эту банду в колонну по два и вести ее на регистрацию и санобработку – второе в первую очередь, ибо воняет от них, как от месяц не мывшихся бомжей.
Четыре часа спустя. Первый этаж, правая столовая Большого Дома.
Большой Совет племени в полном составе собрался в Большом Доме за два часа до заката. Скоротечная, будто судорога утопающего, война с итальянской подводной лодкой закончилась, и теперь пришло время подводить итоги и попытаться понять, что это вообще такое было. Кстати, когда итальянские матросы помылись в бане (у легионеров), сдали свое шмотье в стирку и прожарку, временно получив взамен комплекты американской формы без камуфляжных пятен, и были размещены в римской казарме, лейтенанта Гвидо Белло также пригласили поучаствовать в разговоре. И вместе с ним в качестве переводчика пришел Александр Шмидт.
Когда военный вождь племени как собаку пристрелил бывшего командира подводной лодки, никто, по крайней мере открыто, не посмел усомниться в праве старшего механика возглавлять остатки команды. Главное, в этом не сомневалась сама команда, матросы и старшины, которым лучше был такой настоящий командир, чем полное ничтожество, пусть даже в статусе строевого офицера. А вообще еще и раньше в команде поговаривали, что старший механик их субмарины «красный», что он не одобряет политику дуче и все такое. Но разговоры, как говорится, к делу не пришьешь, тем более что пока Италия воевала только с Великобританией, оснований у командования Супермарины сомневаться в лояльности лейтенанта Гвидо Белло не имелось. Быть может, потом, после 22 июня 1941 года, такие подозрения бы и возникли, но это время в своем мире лейтенанту уже не суждено было застать.
Итак, вожди и приглашенные лица расселись на длинных скамьях за гладко обструганным столом, и слово взял главный охотник и военный вождь Андрей Викторович Орлов.
– Все прошло на грани фола, – сказал он, – было несколько моментов, когда мы оказывались на грани поражения, едва успевая пригнуться на поворотах. Первая моя благодарность – Антону-младшему, быстро и квалифицированно поднявшему тревогу. Если бы не он, то неизвестно, где бы мы сейчас были. Вторая благодарность – Сергею-младшему, сначала взявшему языков, а потом ружейно-пулеметным огнем очистившего палубу субмарины от присутствия неприятеля. Промедли он совсем немного – и мы имели бы на подлодке расчеты наготове, при орудиях и крупнокалиберных пулеметах, что сразу привело бы преимущество на сторону противника. Жертв с нашей стороны – как боевого состава, так и некомбатантов – могло бы быть выше крыши. Также моя благодарность – Александру Шмидту, послужившему переводчиком на переговорах, и княгине Сагари, которая вскрыла готовящийся обман. На этом добрые слова заканчиваются, и начинаются посыпания головы пеплом. Это именно я сразу после капитуляции, должен был приказать обыскать господ итальянских офицеров с таким же тщанием, как и матросов, но не сделал этого, отчего мне больно и горько. Если бы не княгиня Сагари и отец Бонифаций, дело в ближайшей перспективе могло бы кончиться плохо.
– Я тоже должен посыпать голова пепел, – сказал отец Бонифаций, – только не так сильно. Если бы я сразу согласиться брать этот человек в монахи, такой опасной ситуации может и не быть. Но я сейчас говорить не об этом. Я говорить о том, что к нам сегодня попасть люди из проклятых времен, рядом с которым любой язычник из римский легионер – это просто святой. Это люди, которые знать заповедь Христа, но отвергнуть ее, потому что верить свой лжепророк. Этот Гитлер, о который вы говорить мне – настоящий Антихрист и достойный самый жаркий место в аду, и те кто был рядом с ним, поменьше, тоже не лучше. Они принести с собой грех, который тут не быть раньше. Гай Юний может делать из них хороший солдат, но грех – он как тихий яд, он остаться. Мы должен сделать все, чтобы так не быть. Тот грех должен быть размолот, скомкан и выброшен во тьму внешнюю. А тот человек должен видеть, что он есть куда стремиться.
– Эх, мальчики… – как-то невпопад со вздохом сказала Марина Витальевна, – а разве нельзя было попробовать вступить в переговоры, объяснить все и обойтись без стрельбы?
– Без стрельбы не обошлось бы, – мрачно произнес Петрович. – Если ты не веришь Андрею, поверь мне. Договариваться о мире с фашистами, пусть даже итальянскими, это все равно что попробовать ужиться в одной берлоге с крокодилом. Если бы Серега промедлил или Андрей не отдал ему вовремя соответствующий приказ, сейчас доктор Блохин без электрического света оперировал бы уже наших раненых, а те вооруженные силы, которые уцелели бы при артобстреле, отсиживались бы в лесу в ожидании темноты, чтобы под ее покровом попробовать совершить рейд возмездия. Мне сложно предположить, сколько человек у нас было бы убито, а сколько ранено, но это количество измерялось бы десятками. Помимо деревообрабатывающего цеха, казармы холостяков, семейного общежития и зимней столовой, мы лишились бы и «Отважного». Ведь, вытащенный на берег, он находился в прямой досягаемости для итальянских артиллеристов. Скажи, ты бы согласилась пожертвовать всем этим ради сомнительного удовольствия вступить в переговоры с таким подонком и фашистом, как Карло Альберто Тепати?
– Но это же страшно, мальчики! – сказала Марина Витальевна. – В каждом встречном видеть врага…
– Не в каждом, уважаемая Марина Антонина, – сказал отец Бонифаций, – а только в особо избранный негодяй. Если тут высадиться дикий сакс, то в них сначала придется стрелять из пулемет, и только потом нести Божье Слово кому пощадить пули. Мирный странник мы встретить как хороший гость, а враг с оружие путь не обижаться, если мы его убить.
– Да, это так, – сказала Лиза, тетешкая на руках маленького Виктора. – и Сергей, и мой муж, и все наши прочие воины сражались, имея за спиной свои семьи, жен и детей…
– А за что сражались волчицы? – спросила Ольга Слепцова. – Ведь в силу своей многочисленности, пока римляне не поставлены в строй, они составляют основную часть нашего войска.
– Волчицы сражались за общество, в котором их впервые признали людьми, а не бесплатным приложением к мужчинам, – вместо Лизы ответила Ляля. – Так уж получилось, что вместе с сельским хозяйством мы непроизвольно начали внедрять в это общество матриархат…
– Туше! – сказал Сергей Петрович. – Хотя, я думаю, до таких перегибов, как матриархат, тут не дойдет. И до специальных женских амазонских батальонов, воительницы которых обязаны убить трех врагов, прежде чем им позволят выйти замуж – тоже.
– И я на это надеюсь, – сказал Андрей Викторович, – ведь на такие выкрутасы идут по причине нехватки нормального мужского призывного контингента. Но давайте прекратим отвлекаться от темы и вернемся к нашим баранам. У нас еще праздник осеннего равноденствия на носу, и он одновременно должен превратиться в триумф в честь нашей победы над враждебным вторжением. При этом в число празднующих следует допустить и римлян, как уже почти закончивших свое искупление. Посвататься к ним по нашим обычаям никто не сможет, а во всех прочих ритуалах и веселье пусть они принимают участие по полному праву.
– Я хотел бы дать вам поправку, – сказал отец Бонифаций, – тот римлянин, который уже уверовать в Великий Дух и креститься, должен считать прошедший искупление до конца и получить полный право брать себе желающий жена. Да-да, даже если обряд крещения делать прямо на праздник.
При этих словах щеки княгини Сагари предательски вспыхнули пунцовым огнем. Старший центурион Гай Юний крестился у отца Бонифация почти сразу после нее, только крест свой носил не напоказ, как она, а на теле.
– Я думаю, что честный отче прав, – сказал Сергей Петрович, – для римлян, как и для многоуважаемой мною княгини Сагари, крещение означает разрыв с прошлым и окончательное слияние с нашим обществом – в том виде, в каком оно есть сейчас. И неважно, что пока не крещены ни Лани, ни полуафриканки, ни Волчицы: морально они вполне готовы к этому шагу, и как только прозвучит Проповедь, которую отче должен был заготовить на сегодняшний вечер, то можно устроить массовое крещение. Вопрос только в том, что сейчас уже слишком холодно, чтобы делать это по методу Святого Владимира.
– Ты не прав, друг мой Сергий, – с серьезным видом произнес Отец Бонифаций, – женщина из племени дочерей Тюленя, которых ты называть полуафриканки, и женщина клана Волка ты сам крестить горячий вода и острый сталь. Они измениться – значит, Великий Дух, Бог-отец, быть с тобой и водить твоя рука. Потому я признавать святость тот обряд. Женщина клана Лани тоже хорош. Ты делать их правильный мысли и теперь крестить – просто формальность. Проблема в другой. Эти люди, итальянцы, считают себя христианами, но это у них, как это будет по-русски… ага – поверхностный. Марина Антонина про такой говорить, что он слышать звон, но не знать откуда. Христос про такой говорил – фарисей. Учить их правильный вера надо, хорошо учить, а крестить польза нет. Надо знать другой знак, что они уже наш, а не друг врага всех человеков.
– Отец Бонифаций на самом деле задал фундаментальный вопрос, – сказал Сергей Петрович. – Когда мы берем к себе людей из языческих времен и хроноаборигенов, то совершенно четко способны увидеть ту грань, за которой они становятся «нашими». Но что делать с людьми из поздних эпох, уже формально крещеных, но нисколько не соответствующих представлению отче, а значит и нашему, о добром христианине? Вспомнить хотя бы средневековых ландскнехтов, которые и шагу не могли сделать без упоминания Иисуса, девы Марии и прочих святых, и в то же время нарушавших все возможные заповеди. С Богом такие люди пытаются общаться как со строгим чиновником, которому можно сунуть взятку – в виде вклада в монастырь или подарка церкви – и тот закроет глаза на любой грех или преступление.
– Ландскнехтов, если они тут появятся, мы поубиваем до последнего человека, не принимая капитуляции, – сказал Андрей Викторович. – Нафиг-нафиг нам такое счастье. Однако, и обычные, так называемые «добрые обыватели» из тех времен – не лучше. Но о них мы будем ломать голову, когда они появятся. Дело в том, что наши итальянцы произошли из двадцатого века, а это значит, к ним нужен совсем другой подход, чем к средневековым крестьянам и горожанам…
– Товарищи, – неуверенно произнес доктор Блохин, – а можно сказать мне?
– Говори, – кивнул Сергей Петрович, – мы тебя внимательно слушаем.
– Как я понимаю, вы тут у себя построили социализм, – сказал доктор. – Он не совсем такой, о каком писали Маркс и Ленин – но это и понятно, ведь условия тут совсем другие, нежели в двадцатом или даже девятнадцатом веке. Своими в таком случае можно считать тех, кто с полной самоотдачей будет работать не только для себя, но и в общественных интересах…
– На себя в племени Огня никто не работает, – сказал Сергей Петрович, – в наших условиях это слишком большая роскошь. Даже салон красоты – это, можно сказать, государственное учреждение. Может быть, когда-нибудь потом у нас и появится так называемый «частный сектор», но только не сейчас. Однако вы правы. Тех, кто будет трудиться только по принуждению или «от сих и до сих», мы никак не сможем признать своими людьми, и наоборот. И мне кажется, что пока, для начала, в виде исключения, нам необходимо пригласить итальянских моряков на наш праздник, в качестве своего рода непочетных гостей и понаблюдать за их реакцией. Да и вообще, следует показать им, какая жизнь их ждет, когда и если они закончат свое искупление, чтобы они знали, к чему должны стремиться.
– Да, – сказал отец Бонифаций, – я говорить на праздник проповедь, и они тоже должны ее слышать. Завтра у них начаться тяжелый искупительный труд, но сегодня у них праздник тоже, потому что они остаться живы. Даже мой монах приходить и веселиться – так почему они нет?
– Тогда давайте голосовать, – сказал Сергей Петрович. – Кто за то, чтобы позвать итальянцев на праздник? Единогласно! А теперь, Александр, объяви эту новость нашему не совсем добровольному гостю. И скажи, что это не будет триумф в истинно римском стиле, когда побежденных унижают и поносят. Просто им покажут кусочек той жизни, какой они будут жить после того как искупят грех службы режиму фашистского диктатора и вооруженного разбоя на морских коммуникациях. Ведь, выходя в свой поход, они заведомо знали, что в прицеле их субмарины окажутся не британские линкоры и крейсера, а торговые корабли, быть может, даже нейтральных стран.
Александр Шмидт перевел эту речь на немецкий язык, лейтенант Гвидо Белло немного подумал и ответил:
– Вы меня удивляете, синьоры. Я думал, меня позвали сюда, чтобы я дал вам справку по вашему новому имуществу, а вы зовете нас на праздник и обещаете, что это не будет поношением. После того, как вы без всякой пощады убили половину из нас, это приглашение выглядит странным, и я бы предпочел от него отказаться, но вы же прикажете привести нас силой.
– Никто никого силой не поведет. Не хотите идти – и не надо, – ответил Сергей Петрович, – ведь это же праздник, а не копка братской могилы для ваших мертвых товарищей, к которой вы приступите завтра.
– Ладно, синьоры, – махнул рукой Гвидо Белло, – в таком случае я из чистого любопытства приду сам и приведу с собой всех желающих. Только не ждите, что их будет слишком много. Наши парни ужасно шокированы вашей суровостью и безжалостностью, а еще тем, что пристрелили даже нашего командира, когда он посмел ослушаться ваших распоряжений. Девушки, правда, у вас красивые, но слишком уж они суровы: с такой никогда не знаешь, то ли она тебя обнимет и поцелует, то ли возьмет свой ножик и сделает евнухом. А теперь, если вы не против, я все же хотел бы доложить о состоянии нашей субмарины. Если вы планировали использовать ее по назначению, в качестве транспортного средства, то ничего не получится. Корпус сидит на мели так плотно, что без земснаряда его не взять, и с каждой минутой, думаю, его засасывает в илистое дно все глубже. Кроме этого, у нас разбит левый сальник и повреждены лопасти левого винта, а также неисправна радиостанция. Все прочее в полном порядке, боекомплект полон, топлива осталось четыре пятых от первоначального запаса. Вот и весь краткий отчет.
– Понятно, – сказал Сергей Петрович, – правда, должен сказать, что ваш доклад о неисправностях ничуть не изменил нашего мнения по этому вопросу, потому что топлива у вас только на один поход. Как только оно закончится, ваша субмарина превратится в кусок мертвого железа. Так мы к ней и отнеслись с самого начала. Все, что можно будет с нее снять, мы снимем, а весной придет ледоход, потом половодье – и ваша подводная лодка пропадет с этого места, будто ее никогда не было.
– Но я же видел у вас автомашину, – горячась, сказал Гвидо Белло, – откуда вы берете для нее бензин?
Похоже, категорический отказ использовать субмарину его уязвил, и теперь он искал доводы для того, чтобы эти странные русские изменили свое решение.
– Эта машина ездит не на бензине, а на древесном газе, – ответил Сергей Петрович, – единственным доступным для нас жидким топливом является метиловый спирт, являющийся побочным продуктом производства древесного угля. Но это такая ядовитая гадость, что мы, не заморачиваясь его использованием, направляем спиртовые пары обратно в топку, ради их полного дожигания.
– Вот тут вы правы, – вздохнул Гвидо Белло, – метиловый спирт на субмарине – верная смерть. Хуже бензина. Лучше сразу самому глотать цианистый калий. А теперь, с вашего позволения, я пойду. Скажите своему караулу, пусть они отведут меня в казарму, чтобы я мог сказать своим парням о вашем предложении.
– Идите, – сказал Петрович, и, когда лейтенант Гвидо Белло вышел под конвоем двух волчиц, спросил у княгини Сагари: – Что вы скажете мне про этого человека?
– Он быть честен, – сказа та, опустив глаза вниз, – как и в вас, хитрость в нем нет. Он говорить что думать и думать что говорить. Не то что тот прежний, который быть похож на хитрый ловушка. Но все равно он может не знать сам себя и поменять свой мнений на ходу. А может быть, и нет. Будь осторожен – доверяй, но проверяй…
1 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Вечер. Окрестности Большого Дома, площадка для праздников у заводи реки Ближней.
Сергей Александрович Блохин, военврач 3-го ранга, русский, беспартийный, пока холостой.
Вот и подходит к концу этот муторно-суматошный день. Все по расписанию: с утра война, вечером праздник. Исполняя свои врачебные обязанности, я штопал итальянских моряков, претерпевших от священной ярости нашего ополчения. Некоторые имели две-три раны, а двое были ранены так тяжело, что имели небольшой шанс на выздоровление. Огнестрельный перелом шейки бедра в наших условиях практически неизлечим, как и раздробленная пулей нижняя челюсть. Если даже эти люди и выживут, то на всю жизнь останутся калеками-инвалидами. Для полного восстановления тут нужен хирург далеко не моего класса, и даже не моего времени, и операционная – такая же, как в центральном госпитале в Москве. Марина Витальевна рассказывала, что в их времена раненого, если только он был еще жив, могли собрать и не из таких кусочков. Об искусственных суставах из титана взамен уничтоженных в наше время могли только мечтать. А тут, в медпункте племени Огня, где все по стандартам начала двадцатого века, или даже хуже, уж извините. Избавить этого человека от мук мы сможем, а излечить нет.
Еще в самом начале, когда меня только принимали на стажировку, несмотря на упрямое сопротивление Марины Витальевны, я переговорил с нашим военным вождем по поводу доставки сюда с парохода «особых» медикаментов, и в первую очередь морфия. Да, я знаю, что есть люди, которые получили пристрастие к этому препарату после одного-двух уколов, но ведь бывают случаи, когда помочь раненому ничем уже невозможно, и смотреть на нечеловеческие муки тоже выше всяких сил. Человеку, который все равно умрет через день-два, безразлично, получит он нехорошее пристрастие или нет, зато его последние часы не будут окрашены ужасными мучениями. И, как ни странно, Андрей Викторович со мной согласился, только поставив условие: применять эти препараты только при смертельных ранениях. Во всех остальных случаях боль нашим раненым придется перемогать, ибо безопасных обезболивающих у нас нет, а страдающие наркотической привязанностью в племени Огня не нужны. Навскидку он назвал мне трех исторических личностей, которых врачи из лучших побуждений сделали неизлечимыми наркоманами. И если германского фашиста Германа Геринга с белогвардейским адмиралом Колчаком мне абсолютно не жалко – туда им и дорога, – то американскому писателю приключенческо-социалистической направленности Джеку Лондону было бы лучше избежать этой злой участи.
Что касается смертельно раненых итальянцев, то в их отношении я не колебался ни мгновения. Ввел морфий и отодвинул в конец очереди, взявшись за тех, кто еще встанет на ноги – и чем быстрее я их прооперирую, тем легче пройдет выздоровление. Собственно, оба страдальца без лишних мук отошли в иной мир еще до того, как я закончил заниматься их более благополучными товарищами. Посмотрев на лица умерших, Марина Витальевна закрыла им глаза, заметив, что смертельно раненым римским легионерам после боя их собственный врач вскрывал ланцетом сонную артерию. Иначе никак: мчаться к обломкам парохода за морфием было некогда, а кандидатов в мертвецы тогда набралось под сотню человек. Потомкам римлян повезло немного больше, и проявленное к ним милосердие оказалось чуть менее варварским.
А после операционной мы пошли на Большой Совет, где мне довелось услышать много интересного. Уже потом я тихонько спросил у Андрея Викторовича, а может ли НАША подводная лодка оказаться в этом мире, если в момент перехода она находилась на глубине больше восьмидесяти метров – например, скрываясь от немецких эсминцев?
– Теоретически может, – кивнул он. – Только учти, что Баренцево море сейчас проморожено до дна, а Балтика или Черное море – это изолированные водные бассейны, вреде Ладожского озера. Из Балтики мы спускались по Великой реке, и были места, где даже коч с метровой осадкой прошел едва-едва. Подводная лодка, даже «малютка», на первом же пороге сядет с гарантией. На Черном море ситуация, пожалуй, не лучше. Уровень воды там минус тридцать метров к нашим временам, а в Средиземном море минус восемьдесят, причем конфигурация пролива Босфор намекает на возможность порогов и даже водопадов. Сам понимаешь, в такой ситуации и там, и там команде придется покидать лодку и идти пешком. Одним словом, если такое и случалось, то мы об этом никогда не узнаем – сам понимаешь почему.
Понимаю. Сначала надо знать, куда следует идти, а потом суметь преодолеть пару тысяч километров по дикой местности, безо всякого транспорта, неся все необходимое на своих плечах, что есть ненаучная фантастика. А может, и не фантастика… ибо советский человек способен совершить такое, что другому покажется невозможным. И это факт.
С таким настроением я пошел на праздник. Подумать только: еще совсем недавно, меньше месяца назад, я не ждал от жизни ничего хорошего, и каждый день моей жизни мог стать последним. Еще и поэтому к раненым итальянцам я не испытывал никаких чувств, кроме простой констатации фактов – ведь местные вожди отнеслись к ним гораздо гуманнее, чем немцы обращались с советскими военнопленными: те просто пристреливали раненых и ослабевших, ибо Гитлер освободил их от такой химеры, как совесть. Если бы дали покомандовать мне, я приказал бы расстрелять этих гадов прямо там, на берегу. Но я тут не командую – и думаю, что это хорошо. Слишком большая ответственность у тех, кто принимает решения, способные повлиять на жизнь и смерть целого народа. И неважно, сколько в нем людей: тысяча или двести миллионов.
С той поры, как я оказался в племени Огня, я много думал о том, что мне делать дальше – мне, простому советскому человеку, попавшему в Каменный век и скрывающемуся здесь от войны. Не являюсь ли я дезертиром? Правда, когда я попробовал поговорить на эту тему с сержантом Седовым, тот только покрутил пальцем у виска и сказал, что антиллигент – то есть я – слегка ударился головой. Потом, правда, сжалился и пояснил глубину своей мысли: мол, сбежать сюда прямо с фронта было бы дезертирством, а из немецкого плена – совсем наоборот. А раз путей возвращения обратно в ряды Красной Армии нет и не предвидится, то, значит, для своего мира мы умерли, а в этом надо прожить остаток жизни так, чтобы потом не было стыдно ни самому на склоне лет, ни моим потомкам. Строй местные вожди создают вполне социалистический, так что жаловаться нам грех.
Когда я пришел на площадку, где вожди устраивали праздники для своего народа, солнце стояло еще довольно высоко, и народу было совсем немного: в основном девушки-лани, хлопотавшие у открытых жаровен и очагов, готовя кушанья к сегодняшнему празднику, а также героини этого дня – воительницы-волчицы, влет перестрелявшие итальянских подводников. Присутствовал и их командир – совсем молодой парень, курносый блондин, которого тут все зовут Серегой или Сергеем-младшим. Сейчас они все сняли свои военные наряды и смыли с лиц устрашающий грим, и стали вновь симпатичными девушками, наряженными в какое-то подобие национальных индейских одежд, в меру украшенных бахромой и аппликациями. Их лица улыбались, они были довольны хорошо проделанной работой, а я радовался, что мне пришлось оперировать не кого-то из них, а итальянских военнопленных. Будущий праздничный костер уже сложен, и я уже знаю, что честь зажечь его во славу уходящего Солнца будет принадлежать тем, кто отличился в последнее время. Такой тут обычай.
Чуть позже меня к месту будущего праздника подошел начальник рыболовной бригады по имени Антон-младший, который находится в том возрасте, что отделяет мальчика от юноши, а также девочки из подчиненной ему бригады – того же возраста или даже помладше. Они тоже герои дня, ведь они своевременно подняли тревогу. Жизнь в каменном веке трудна и опасна, поэтому даже такие юные члены местного общества без скидок на возраст трудятся ради его благополучия. Бригада Антона-младшего – весьма уважаемый коллектив, и даже воительницы, метко бьющие врага из винтовок, приветствуют этих девочек как равных по статусу. Такие уж порядки завели тут вожди, что статус человека зависит не от его возраста, не от цвета кожи, классовой принадлежности, народа и века происхождения, а исключительно от того, сколько пользы тот приносит своему народу.
Вскоре на площадку для празднований народ повалил толпой. Кого тут только не было! Кельты в своих клетчатых пледах, аквитаны в беретах, голоногие римляне в туниках и солдатских сапогах-калигах (среди них, как медведь в волчьей стае, выделялся их командир, старший центурион Гай Юний), ну и, конечно же, аборигенки всех мастей – от них рябило в глазах. Все молодые, красивые, празднично одетые. Ну чисто демонстрация ко дню Великой Октябрьской Социалистической Революции… Не хватало только растянутых над толпой алых транспарантов, прославляющих трудовые свершения нового народа и мудрость вождей.
Пришли и представители французского клана, юноши и девушки, попавшие сюда год назад, и за это время из вчерашних школьников ставшие достойными мужами и честными женами. В свое время я с превеликим удивлением узнал, что у них там, в буржуазной Франции двадцать первого века, Первое Мая – совершенно официально праздник Труда и нерабочий день. Сюда привели даже пленных итальянцев, но далеко не всех. Из восемнадцати здоровых (двадцать избежали ранений, один застрелен, один списан в монахи) присутствовало только шестеро, одетых в свои белые парадные форменки. Они были немного смурные и настороженно озирались по сторонам, видимо не понимая – зачем они нужны в этом месте.
Последними, вместе со своими женами, пришли младшие и старшие вожди, сержант Седов, Александр Шмидт, и с ними – давешний поп отец Бонифаций. Когда-то, в самом начале, я спросил у Сергея Петровича, зачем тот нужен здесь – и получил ответ, что в племени Огня этот человек разом заменяет весь идеологический отдел ЦК ВКП(б). Мол, коммунизм и христианство в своей основе имеют общую этическую базу, и товарищу Марксу пришлось браться за свой эпический труд, потому что тамошние священники зажрались, позабыли, для чего они нужны, и перестали ловить мышей. А отец Бонифаций – как раз из тех времен, когда священники еще помнят, что они поставлены опекать души, а не только собирать требы. А еще он сказал, что я еще зажратых коммунистических бонз не видел – мол, пришлось такое счастье на его молодость. Все обгадили, развалили безо всякой войны, а потом одна половина так ничего и не поняла, а вторая тут же записалась в буржуи. Вот оно – то, от чего бежали сюда наши вожди строить свой социализм в Каменном веке. А я-то и не знал. Теперь понятно, почему на Голубенко, пока тот был жив, они смотрели как на человекообразную тлю. Лозунги-то хлопчик говорил правильные, и даже с перегибами, однако жил при этом совсем не по правде.
А тем временем отец Бонифаций вышел на середину площадки и развернулся лицом точно на запад, к заходящему Солнцу, нижний край которого уже коснулся верхушек деревьев.
– О Великий Дух! – торжественно произнес он глубоким вибрирующим голосом, так что у меня на голове зашевелились волосы. – Творец Всего Сущего! Ты видеть этот молодой народ. Не ведая стыда и греха, он вкусить плодов не только с древа познаний, но и древа добро и зло. Его вожди учить свой народ не только как укрыть свое тело и наполнить брюхо – они вкладывать в него душу и учить истине, что нет ни русского, ни француза, ни думнония, ни аквитана, ни римлянина, а есть твой дети, послушный и не очень. Теперь мы единый народ. Мы благодарить тебя за то, что ты благословить наши труды, о Великий Дух, плоды полей и зверя в лесу, благословить чрева наших жен и разум их детей. Твой старший сын-Солнце славно потрудиться этот лето и хорошо помочь твои дети, теперь ему пора отдохнуть, а нас впереди ждать суровый зима. Знай, Великий Дух, мы справиться с трудность и помнить о тебе, пока тепло весна не вернуться к нам вновь. А сейчас в честь тебя и твой сын Солнце мы зажигать большой огонь, который будет согревать наше жилище в холода и рассеивать мрак. Аминь!
Пока товарищ Бонифаций говорил, солнце быстро уходило за горизонт. И вот уже только самый его краешек высовывается из-за вершин деревьев… Я, честно сказать, заслушался торжественными речами и не видел того момента, когда девушкам раздали факелы. И когда солнце совершенно скрылось из вида и небо стало быстро темнеть, они хороводом пошли по кругу, со всех сторон поджигая костер. Минута-другая – и пробивающиеся снизу язычки огня слились в сплошную стену пламени; гудящим столбом оно взметнулось к темнеющим небесам. И вместе с ним к небесам полетели звуки незнакомой мне мелодии, торжественной и величественной[9 - Это по указанию Сергея Петровича Сергей-младший включил гимн СССР-России – только музыка Александрова, без слов.]. Я, конечно, уже знаю, что вожди привезли из своего двадцать первого века музыкальную технику, по сравнению с которой обыкновенный патефон выглядит как телега рядом с грузовиком ЗИС-5. Этот небольшой ящик и репродукторы с легкостью заменяет целый симфонический оркестр – были бы соответствующие записи.
Пока играла мелодия, товарищ Бонифаций ушел и затерялся среди вождей, а его место занял товарищ Грубин – он же Сергей Петрович, он же Великий шаман Петрович. К моему удивлению, появление попа в племени не аннулировало шаманский титул, а сдвинуло его на учительско-научную стезю.
– Товарищи, – сказал он, – сегодня мы принимаем в полноправные и действительные члены племени Огня, в клан Прогрессоров, прошедших испытательный срок доктора Блохина Сергея Александровича, сержанта Седова Ивана Федоровича, а также действительного рядового Шмидта Александра Ивановича, а действительный рядовой Джонни Гудвин включается в клан «французы». Также выдержавшие искупительные испытания и уверовавшие в Великого Духа старший центурион Гай Юний Брут, младший центурион Луций Фостус, младший центурион Авл Лаберий, младший центурион Луций Сабин, деканы Марк Септимус, Тит Октавий, Луций Порций, Гай Галерий, рядовые легионеры Децим Теренций, Гней Мелий, Квинт Акций и Нумерий Констанций… – прозвучало еще два десятка имен, которые я не запомнил, – образуют новый клан «римляне».
Минутная тишина – и оглушительные крики одобрения. Но, как оказалось, товарищ Грубин еще не закончил.
– Хорошие новости на этом сегодня не исчерпаны, – продолжил он, когда стих шум, – семья нашего главного охотника и военного вождя изъявила желание принять к себе четырех новых женщин из бывшего клана Волка. Сиху, Туле, Рейэн и Аяша, подойдите сюда, чтобы отец Бонифаций смог перевязать вам руки.
Я впервые наблюдал обряд местного бракосочетания. Как мне показалось, жених был доволен таким положением дел, но еще более довольными выглядели невесты, гордо выходящие на всеобщее обозрение под марш Мендельсона. При этом в семье военного вождя уже имелось семь жен: одна старшая, четыре светлых из клана Лани, и две темных. И они тоже сияют улыбками. Похоже, что требование всеобщего согласия в семье действительно имеет место. Да уж… Хотелось бы знать, легко ли управляться с таким колхозом из одиннадцати жен. Я бы, наверное, с ума сошел.
Этот вопрос я задал стоявшей рядом со мной Марине Витальевне.
– Т-с-с-с! – сказала она, – на самом деле колхозом, как ты выразился, управляет старшая жена – она как первый помощник на гражданском судне или старший офицер на военном корабле. Но она не командует и не бьет никого плетью, а тихо и тактично руководит семейным коллективом. Никакие дрязги, скандалы и прочие обычные для нашего времени негативные явления недопустимы, ибо мужчины тут люди занятые, и им не до улаживания ссор между благоверными. Впрочем, женишься сам – узнаешь.
Она ободряюще подмигнула мне – и я вдруг подумал, что и вправду справился бы, раз все обстоит так, как она сказала. Это было бы даже интересно… Эх, наверное, в каждом мужчине до поры до времени дремлет полигам…
Да уж, здесь, на празднике, видно, насколько количество женщин превышает мужчин, и только примкнувшие недавно римляне условно выравнивают соотношение полов. Условно – это потому, что женщины из бывшего клана Волка еще не за каждого пойдут. Пользуясь своим правом выбирать, а также тем, что они составляют большую часть местного ополчения, они сватаются в семьи к вождям и перспективным молодым людям. Большинство римских легионеров по уровню культуры недалеко ушли от их прежних мужей или отцов (для урожденных Волчиц), а значит, эти люди не привлекают их внимания. Зато меня уже предупредили, что в числе Волчиц есть такие особы, которые положили глаз на меня самого, сержанта Седова и даже на молоденького Александра Шмидта. Тут-то он считается уже взрослым мужчиной, просто обязанным завести семью… Поэтому вся жизнь здесь вертится вокруг семейного вопроса, которому уделяется первостепенное внимание. Ради этого строятся новые дома, функционирует детский сад и школа, и именно семейными делами занимается возглавляемый Мариной Витальевной женсовет. Не хотел бы я, чтобы мое дело когда-нибудь разбирали в этой суровой организации…
Что касается большей части легионеров, то для них в племени Огня имеется менее притязательный контингент – вдовы из разных кланов. Жизнь у местного населения, пробавляющегося охотой и собирательством, тяжела. Охота при помощи примитивных копий – дело опасное и малопродуктивное. Мужчины, которые являются главными добытчиками, часто гибнут, а от их вдов, если те становятся обузой в голодное время, вожди стараются избавиться при первой возможности, как от лишних ртов. Племя Огня, напротив, бо?льшую часть своего продовольствия получает от посадок картофеля на плодородных полях в пойме Гаронны, и женские рабочие руки для него не обуза, а весомое подспорье. Прежде Сергей Петрович выменивал лишних женщин у вождей соседних кланов на глиняную посуду и деревянные изделия, а иногда они приходили сами, изгнанные из своих кланов. Покажет вождь дорогу бедолаге и скажет – иди туда, там тебя примут, если дойдешь. Вот и шли несчастные по лесам или сплавлялись на утлых челнах по реке. А тут их подбирали, кормили и приставляли к делу. Их пока немного, не более двух десятков, потому что товар, на который их меняли, не был особо ходовым. Вот они, тут же – стоят чуть в сторонке очень скромно, хотя у них такие же права выбрать себе мужа.
Но это только начало. Когда был найден разбившийся пароход, а к племени присоединился кельтский кузнец и его сын-подмастерье, вожди племени приняли программу обмена лишних женщин на стальные ножи. А вот тут держите меня трое – двое не удержат. За такую «валюту» местные мужики отдадут не только вдов и незамужних девок, но и собственных жен. Товарищ Грубин говорит, что пытаться организовать конфедерацию местных кланов, а потом постепенно поднимать их культурный уровень – это благие пожелания, претворение которых в жизнь не закончится ничем хорошим. Вместо того надо до предела усилить племя Огня, в том числе методом выкупа вдов и сирот, а остатки диких кланов лет за десять отомрут сами собой. На самом деле эта политика только кажется жестокой – ведь на исчезновение обречена только самая упрямая и консервативная часть общества, а женщины, больше всего страдающие от нынешнего положения дел, напротив, получат в своей жизни шанс, которого им больше не даст никто.
Пока я так размышлял, отец Бонифаций перевязал руки счастливым новобрачным, которых со всех сторон обняли «старые» жены. Это бракосочетание закончено, но в очереди на марш Мендельсона стоят следующие новобрачные. Это крепыш лейтенант Гуг, который спас когда-то несчастных беглецов от германской ягд-команды, и четыре его невесты. Их я тоже знаю. Ибо они, все четверо, были в том отряде, который секунд за двадцать с разных концов беглым огнем положил арийских охотников на людей. Тут же стоит его старшая жена – француженка, но которую все почему-то зовут по-русски Людмилой Марковной – в окружении светлых и темных жен. Кстати, все они беременны. Старшая жена и вовсе напоминает раздувшийся дирижабль; у рядовых жен беременность на разных стадиях: от чуть оттопыренного животика до вполне приличных округлостей. Они тоже рады пополнению в своей семье, ибо вместе и черта бить веселее. И вот шнуры перевязаны – и следуют объятия, потирания щеками по местному обычаю и поцелуи. Радость и веселье вполне искренние, несмотря на то, что случилось утром. Жизнь тут вообще опасная штука, и если переживать по поводу каждого такого момента, то запросто можно потерять к ней вкус.
Последней группой брачующихся, сговорившихся заранее, был мой тезка Сергей-младший, четыре воительницы из его взвода и юная француженка Мадлен Морель. При этом товарищ Грубин говорит слова «по праву свободного выбора» – и я понимаю, что тут что-то не так. Старшая жена этого юноши недовольна расширением семьи, она, не в пример остальным, ревнует своего мужа к окружившему его улыбающемуся цветнику, но Женсовет, который дает санкцию на все браки, уже все решил, и теперь Марина Витальевна смотрит на Екатерину тяжелым укоряющим взглядом. Тут так не принято. Впрочем, рядовые жены из этой семьи вполне довольны. У Кати тяжелый характер, а теперь, когда Мадлен Морель стала их собрачницей, почетная роль главы женской половины семьи может перейти уже к ней. Так что и у Основателей тоже не все идеально. Право свободного выбора для того и придумано, чтобы преодолевать барьеры, которые может ставить ревнивая старшая жена, не соответствующая своей роли.
Когда Сергей-младший и его новые жены плотной группой сошли со «сцены», опутанные шнурами, а Сергей Петрович объявил «свободную охоту» (то есть разрешил незамужним дамам выбирать себе еще неженатых кавалеров и вести их под венец), я уже было подумал, что на этом брачные церемонии закончились, и сейчас начнутся танцы до упада. Но, как оказалось, я не угадал. Почти сразу же к товарищу Грубину, как будто только и ждали, подошли римский центурион Гай Юний и аквитанская княгиня-ведьма Сагари. Еще недавно они были врагами, и римляне держали Сагари и других аквитанов в клетке, как диких зверей – и вот сегодня эта молодая женщина сама ведет своего бывшего врага под венец, чтобы товарищ Бонифаций перевязал им руки, сделав одним целым.
Я так засмотрелся на это зрелище, что не заметил как сзади ко мне подошли трое девиц… Одной из них была представительница французского клана по имени Ванесса Нуари – высокая, может, даже выше меня, полногрудая девушка с крупно вьющимися волосами. Я уже обращал на нее внимание прежде – именно из-за ее удивительных волос. Чтобы добиться такого эффекта, иные дамы проводят полжизни в бигудях, а у нее это свое, данное от природы…
– Привет, доктор! – на достаточно хорошем русском языке, лишь с некоторым французским прононсом сказала Ванесса. – Мы тебя искали. Вот это мои подруги – девушки из бывший клан Волка Алаль и Сиси. Тут была еще одна, но она очень скромный. Ко, красавица, иди сюда, покажись своему будущему мужу.
Я остолбенел и непроизвольно сглотнул. У нас там, дома, Ванесса считалась бы признанной красавицей, да и ее подруги – подтянутые, стройные, с приятными лицами – производили впечатление девочек с центральных улиц. И это все мне, и прямо сейчас?! А как же прогулки под луной, вздохи и ахи, а также прочие ухаживания – романтика и все такое? А ведь есть еще какая-то там Ко…
И в этот момент на меня из темноты выдвинулась массивная фигура, на голову ниже Ванессы, в обычном для местных женщин костюме с бахромой. Она была не толстой, а, скорее, коренастой и мускулистой. Господствующими элементами на лице этой особы были выдающийся вперед массивный нос и большие яркие, улыбающиеся губы. Если бы не эта детская искренняя улыбка, то ее можно было бы испугаться… Но чем больше я смотрел на эту девушку-аборигенку, тем больше она мне нравилась. Исходил от нее какой-то животный магнетизм, как от племенной кобылы или большой дикой кошки. А еще это улыбка… При взгляде на нее моя «палка» выпрямилась и уперлась в штанину.
– Ты хороший, – сказала мне эта Ко, – я тебя любить.
– Да, – сказала Ванесса, лучисто улыбаясь, – едва ты появился у нас в племени, как Ко втюрилась в тебя как дурочка. Нам троим ты тоже очень нравишься, но любовь Ко – это нечто особенное. Думаю, что все вчетвером мы сможем сделать тебя счастливым. Не правда ли, девочки?
– Да, правда, – сказала Алаль, – ты красивый, молодой мужчина клан Прогрессор, пока еще ничей, поэтому очень важный человек. А еще от тебя пойти умные дети!
– Мы тебя любить, беречь и носить на руках! – сказала ее подруга Сисси. – Особенно Ко.
– Да, – подтвердила крепышка, – носить сколько надо.
– Одним словом, если ты согласен, то давай пойдем к падре, – подвела итог Ванесса, – пусть он перевяжет нам руки, а потом мы завалимся куда-нибудь, где мы сможем показать тебе, как крепко умеют любить твои новые жены.
В ответ на это предложение я только кивнул с глуповатым видом, после чего был схвачен и потащен под венец.
Тогда же и там же.
Люси д`Аркур – медсестра, замужняя женщина и без пяти минут мать.
То, что произошло утром, коснулось меня только самым краем: по понятным причинам в жестокие подробности меня старались не посвящать. Просто муж и его невесты утром как-то быстро собрались и убежали в Большой Дом, сказав, что все будет хорошо, а мы, женщины семьи д`Аркур, остались в нашем новом крытом тесом доме на французской улице. Да, именно так. Поскольку у моего мужа никогда не было фамилии, и в этом качестве он не захотел использовать название того клана, из которого его изгнали, то на семейном совете было решено, что и он и другие жены берут фамилию старшей жены. Все мы теперь д`Аркур – и это меня радует, ибо там, в двадцать первом веке, я была последней из последних. Других детей, кроме меня, у моих родителей не было, да и папа был единственным ребенком в семье. И вот теперь нас стало много, а скоро будет еще больше, ибо не только я беременна на последнем сроке, но и другие жены – Лита, Себа, Тиэле-Тина, Каэрэ-Кася и Суэрэ-Инна – тоже ходят непраздные. Лет через двадцать, когда подрастет молодая поросль, наше племя (а точнее, уже народ) станет по-настоящему сильным и самодостаточным, ибо я верю, что в наших детях знания и культура двадцать первого века соединятся с быстрым и гибким умом местных обитателей.
Уже потом, когда все закончилось, я узнала, что на этот раз Господь наслал на нас итальянскую подлодку из времен второй мировой войны – ее выбросило на отмель как раз напротив того места, где наше племя ловит рыбу. Еще раз подтвердилась истина, что наше существование весьма зыбко, и мы живем только до тех пор, пока готовы отразить любое вторжение извне. Но все кончилось хорошо. Мой муж вместе с остальными главными силами прибыл к месту событий, когда все проблемы уже были решены. Месье Андрэ, безжалостный ко всем, кто может причинить нам зло, и на этот раз оказался на высоте. Не зря он готовил ополчение из волчиц и учил своих помощников-лейтенантов воевать самым настоящим образом. Тех врагов, которые успели выбраться на палубу из трюма, перестреляли из винтовок и пулеметов, остальных же вынудили капитулировать.
Впрочем, детали этого происшествия лежат за пределами моих интересов, ибо я ничего не понимаю в военном деле, а помогать оперировать раненых итальянцев, ассистируя русскому доктору, меня тоже не допустили. В моем состоянии любые волнения прямо противопоказаны, тем более что мадам Марин и месье Блохин прекрасно справились с этим сами. Да и как бы я управлялась с таким огромным животом? Мне и ходить-то уже тяжело было. Еще недели две-три – и мой малыш появится на свет…
– Твое дело, Людмила Марковна – благополучно доносить и родить плод своей любви, – сказала мне мадам Марин. – А со всем остальным мы уж справимся как-нибудь сами. Не впервой.
