Его специалисты на монетном дворе постарались на совесть. Фальшивый пятак, выполненный с большим искусством, прямо-таки невозможно было отличить от настоящего…
За исключением одной-единственной детали, погубившей всю задумку. Шведские мастера копировать умели отлично, но вот в русской геральдике оказались несильны. И потому двуглавый орел на фальшивом пятаке оказался коронован не российской императорской короной, а королевской шведской. Различия меж ними достаточно велики. Естественно, подделки обнаружили очень быстро и изъяли из обращения…
Глава третья. Сыщики и воры
Как уже писалось, Петр в 1701 году распустил Сыскной приказ – что борьбе с преступностью отнюдь не способствовало. А она расцветала пышным цветом, прямо-таки массово пополняясь кадрами: в воры-разбойники уходили и дезертиры из армии, и доведенные до отчаяния ворохом новых налогов крестьяне, и прочие «тягловые люди» (то есть налогоплательщики), и те, кто не хотел угодить на очередную «великую стройку», откуда порой было мало шансов вернуться живым. Да что там, доходило до того, что небогатые дворяне записывались в крестьяне, а то и запродавались в холопы – подальше от сложностей жизни.
В отчаянных прямо-таки попытках хоть как-то наладить дело Петр решил положиться главным образом на армию – организованная вооруженная сила, к тому же многие и офицеры, и рядовые гвардейцы подчинялись лично ему.
Если называть вещи своими именами, Петр был первым (и, слава Богу, последним) русским самодержцем, который оккупировал собственную страну. Именно так, без всяких натяжек. Произвел «раскладку полков на землю» – то есть по всей стране, во всех провинциях разместил воинские части, которые население обязано было полностью содержать. Главной задачей был сбор «подушной подати», то есть налогов, в отличие от прошлых времен взимавшихся не с подворья, а с каждой живой души мужского пола.
Сборы эти планировались, как военные операции, регулярно: два месяца воинские команды колесят по «подведомственной территории», собирая подати и недоимки, потом следует перерыв на два месяца, а там все повторяется. В Казанской губернии менее чем через два года такого хозяйствования при очередной «ревизии» (переписи населения) недосчитались 13 тысяч душ – то есть более половины числившихся по бумагам налогоплательщиков. Народ попросту разбежался кто куда, благо возможностей хватало: и на Дон, и в Дикое поле, и даже «к башкирцам на ничьи земли»…
Попутно расквартированный в той или иной провинции полк брал на себя и массу других функций, в общем-то к военному делу никак не относившихся: ловили воров, разбойников и беглых крестьян, удерживали от побегов тех, кто еще сбежать не успел, боролись с контрабандой и незаконным винокурением, с незаконными порубками леса, а главное – осуществляли неустанный надзор за гражданской администрацией, сплошь и рядом не заморачиваясь существующими законами. Коломенского бургомистра проезжий генерал Салтыков «бил смертным боем». Но бедняге, можно сказать, еще повезло: псковского бургомистра рядовые пьяные солдаты исколошматили так, что он умер, а члена ратуши застрелили. По всей Руси Великой носились особо доверенные гвардейцы, чтобы присматривать за губернаторами и прочими высшими канцеляристами провинции, не допускать волокиты в делах и со сбором налогов. В Твери тамошнего воеводу и нескольких других высших чиновников держали в цепях по распоряжению рядового (!) гвардейского солдата. Не где-нибудь, а в Москве опять-таки рядовой солдат Преображенского полка Пустошкин прямо-таки на рабочем месте посадил на цепь тамошнего вице-губернатора Войекова, имевшего, между прочим, воинский чин бригадира (по тогдашним уставам, средний между полковником и генералом), а потом присовокупил к нему бо?льшую часть канцелярии. Так и работали во главе с бригадиром – сидя на цепи.
Да что там бригадир… К одному из виднейших русских военачальников того времени графу Шереметеву, первому кавалеру ордена Андрея Первозванного, прислали в качестве «смотрящего» гвардии сержанта Щепотьева. С именным повелением Петра, где говорилось, что сержанту «велено быть при вас некоторое время и что он будет вам доносить, извольте чинить». Фельдмаршал, отданный под команду гвардейскому сержанту, – это уже нечто сюрреалистическое… Сохранились жалобные письма Шереметева своему свату Головину о том, что Щепотьев приказывает фельдмаршалу «во всем его слушать». А попутно развлекается на всю катушку, пьянствуя и днем, и ночью, пуская ракеты: «опасно, чтоб города не выжег». Головин посочувствовал письменно, но сделать ничего не мог…
В мае 1718 года в русских документах впервые появляется слово «полиция». До этого полицейскими функциями (наряду со многими другими) занимались исключительно воеводы – и оттого, что этих функций, самых разнообразных, было слишком много, до криминала руки не всегда и доходили… В первую очередь воеводы озабочивались проверкой паспортов – паспортную систему в России ввел как раз Петр I: теперь всякий, выезжавший из места своего постоянного жительства, обязан был иметь паспорт. Говоря по-современному, воеводы следили и за «пропиской в режимных городах», какими считались Москва и Петербург: «И чтобы приезжие люди являлись к нему (воеводе. – А. Б.) и записывались в приказной избе, а не явясь и не записываясь, никто бы у кого не жил». Были и прямые указания бороться с преступностью: «А буде какие люди учнут красть и разбивать и иным каким воровством воровать, велеть таких людей имать и расспрашивать, и про них сыскивать, и учинить им по Соборному Уложению, кто чего доведется». Как и в прежние, допетровские времена, предписывалось держать караулы «в дни и ночи беспрестанно, пресекать всевозможные нарушения общественного порядка, не позволять ночную торговлю водкой, игру в кости, топить ночами, вообще с наступлением темноты с огнем не сидеть и не ходить». Однако при этом на воеводских приказных избах лежало еще множество обязанностей, уже не имевших никакого отношения к криминалу: заботиться о благоустройстве города, мостить улицы, разрабатывать меры борьбы с пожарами (создавая этакие «добровольные пожарные дружины» и снабжая их всем необходимым инвентарем).
Создание в 1718 году Санкт-Петербургской полицмейстерской канцелярии (а в 1722 году и Московской) частью «разгрузило» воевод. Но особых прорывов все же не произошло. Во-первых, в бумагах Кабинета министров сохранилась масса жалоб на прямо-таки катастрофическую нехватку кадров. Если не считать чисто канцелярских служащих, «оперативный состав» состоял из постоянного (полицмейстер, 3 капитана и 3 поручика) и «переменного» состава (ежегодно менявшиеся 6 унтер-офицеров, 16 капралов и 120 рядовых Санкт-Петербургского гарнизона). По старой армейской привычке старшие офицеры, от которых зависело откомандирование в Канцелярию офицеров, старались в первую очередь избавиться от самых худших. А потому встречаются жалобы, что командиры, особенно Санкт-Петербургского и Рижского гарнизонов, отправляют служить в Канцелярию вообще (!) неграмотных офицеров (видимо, выслужившихся из рядовых, что при Петре было не редкостью), да вдобавок «отставленных из полков за шумство». Одним словом, на тебе, Боже, что нам негоже… С чисто канцелярским народом обстояло не лучше: «Которые при главной полиции подьячий обретаются и из тех большая часть, за пьянством и неприлежностью весьма неисправны». Жалобы на «кадровый голод» встречаются и двадцать лет спустя. Во-вторых, на Канцелярию взвалили массу дел, собственно, никакого отношения к полицейской службе и не имевших: вести работы по благоустройству улиц, чистить Неву и каналы, заботиться об освещении улиц, о доброкачественности привозимых в Петербург съестных припасов, надзирать, чтобы извозчики и вообще экипажи не носились сломя голову – а порой и выставлять весной и осенью караулы по берегам Большой и Малой Невы, чтобы не пропускать беспечных прохожих, сплошь и рядом проваливавшихся под подтаявший лед, и не обязательно в пьяном состоянии.
Естественно, ни о какой «оперативно-разыскной работе» в таких условиях говорить не приходилось. Тут уж кто попался, тот и попался, а кому повезло – растаял в безвестности. Да и разыскники из помянутых неграмотных офицеров, отставленных из своих полков за всевозможные буйства, явно талантами к этому ремеслу не блистали.
Порой для борьбы с воровством и грабежом применялись довольно оригинальные методы. Случалось, что убегавший вор-разбойник сбрасывал улики, то есть украденное. Если в полицию приносили неизвестно кому принадлежащие вещи, о них с барабанным боем объявлялось на площадях, а то и в присутственных местах вывешивались бумаги о находках.
Известен и вовсе уж курьезный случай, случившийся гораздо позже, в царствование Анны Иоанновны (1735 год). Ее известный шут Балакирев был печально славен запредельным даже по меркам того времени пьянством. В один прекрасный день появившиеся на улице полицейские барабанщики громогласно объявили: впредь петербургским обывателям запрещается как посещать Балакирева, так и принимать его у себя. Чуть позже это распоряжение отменили, но с уточнением: и принимая у себя Балакирева, и приходя к нему в гости, не пить с ним ни капли. Веселая у человека была репутация…
Как водится, денег в казне катастрофически не хватало, в том числе и на полицию. Красноречивый отрывок из донесения генерал-полицмейстера Девьера в Сенат от 1723 года: «А вышеупомянутые унтер-офицеры, капралы и рядовые мундиру не получали с 1718 году, а ружья и амуниции с 1715 году, которые в оном претерпевают немалую нужду и за босотою и наготою на работы не выходят, а за неимением амуниции на караулы не ходят». Какая уж тут борьба с преступностью, если у сотрудников канцелярии нет даже «башмаков, чулок, рубах с порты, галстухов»…
И это при том, что Девьер был человеком не случайным и никак не малоизвестным. Антон Мануилович Девьер, приехавший когда-то в Россию из Голландии, стал царским денщиком, дослужился до генеральских чинов, около двадцати лет был любимцем Петра, вообще «своим человеком» в царском семействе – воспитатель царевен Натальи Алексеевны и Натальи Петровны, царевича Петра Алексеевича…
Нужно заметить, что наказания за всевозможные правонарушения Петром введены были строгие, и Девьер выполнял их со всем усердием. Даже по меркам того времени порой было крутовато: за необъявление о приезжающих и отъезжающих – битье кнутом и ссылка на каторгу; за вывоз в Неву и каналы всевозможных нечистот – кнут и вечные каторжные работы; извозчикам за езду на невзнузданных лошадях и «сбивание с ног прохожих» – в первый раз кошки (девятихвостая плетка, особенно большое распространение имевшая на флоте), во второй раз – кнут, в третий – вечная каторга; за продажу недоброкачественных съестных припасов – в первый раз кнут, во второй – каторга, а иногда и смертная казнь; за допущение в своих домах азартных игр и пьянства – кнут и ссылка на каторгу; караульщикам у «рогаток» (шлагбаумов, в ночное время перегораживавших улицы) за невыход на помощь при крике «Караул!» – смертная казнь; просящим милостыню – в первый раз батоги, во второй – кнут и каторга; за пение песен на улицах – батоги. За побег из Петербурга или хотя бы попытку к нему насильственно доставленных туда ремесленников и мастеровых – батоги, кошки, кнуты, каторга, а порой и смертная казнь. Гуманизмом, одним словом, не страдали. Правда, в патриархальной Москве было все же чуточку полегче…
Ну, а потом санкт-петербургская полиция получила удар, можно сказать, по самой верхушке. Несмотря на все свои чины и звания и многолетнее пребывание в «ближнем кругу» Петра, Девьер и в разряд государственных деятелей не вышел, и своим человеком в высшем обществе не стал. Чтобы хоть как-то укрепить свое положение в «высших сферах», он решил найти подходящую невесту. Он прекрасно понимал, что никто из старинной русской знати не отдаст за него дочь (как за человека происхождения самого «подлого»), а потому собрался жениться на Анне Даниловне, родной сестре Меншикова (тоже неспособного похвастать знатностью происхождения). Как-то ему удалось очень быстро девицу обаять, и Девьер, заручившись ее согласием, по всем правилам попросил ее руки у Меншикова. Меншикову такой зять (без капиталов и положения в обществе) показался совершенно ни к чему: в полном соответствии с незатейливыми нравами той эпохи Данилыч собственноручно отвесил генерал-полицмейстеру несколько пощечин, а потом кликнул своих гайдуков и велел «бить смертно». Те взялись за нагайки. Девьер с большим трудом вырвался и, весь в крови, бросился жаловаться Петру…
Петр разгневался не на шутку. Дубинкой он Меншикова на сей раз не колотил (а такое порой случалось), но настрого велел в трехдневный срок обвенчать Девьера с Анной Даниловной. Куда было Меншикову податься? Пришлось согласиться. Забегая вперед, скажу, что это предприятие Девьеру не принесло ни малейших выгод: влияния в придворных кругах женитьба ему не добавила, а вот в лице Меншикова он приобрел затаенного врага.
Пока был жив Петр, все шло гладко: Девьер старательно руководил столичной полицией, по мере возможности реорганизовывая ее на европейский лад. Даже после смерти Петра и вступления на престол Екатерины I дела у генерал-полицмейстера вроде бы шли неплохо: он получил чин генерал-лейтенанта, звание сенатора, орден Александра Невского и графский титул.
Но Меншиков умел ждать… Пришло время, и Екатерина заболела настолько серьезно, что стали всерьез думать о назначении наследника престола. Моментально сколотились придворные партии, начались интриги вокруг нескольких кандидатов. То ли кто-то наплел Меншикову, что Девьер противостоит его замыслам, то ли Меншиков увидел наконец момент разделаться с навязанным зятем. Как бы там ни было, он добился у императрицы указа о назначении следственной комиссии для суда над Девьером. Указ этот он составлял, несомненно, сам. И прописана там была, если подумать, откровенная ерунда: якобы Девьер, когда весь двор скорбел об ухудшении здоровья императрицы, наоборот, веселился и говорил племяннице императрицы, что плакать вовсе и не надо; якобы говорил то же самое и цесаревне Анне Петровне: мол, плакать не надо, лучше выпить бокальчик вина, якобы, встретив заплаканную цесаревну Елизавету, только смеялся, да вдобавок как-то не так шутил с цесаревичем касательно его будущей женитьбы.
Обвинения, согласитесь, какие-то несерьезные. Во всяком случае, слабоватые для того, чтобы судить довольно высокопоставленного сановника. Ну что же, Меншиков прекрасно знал самый надежный способ погубить соперника: подпустить политических обвинений (что прекрасно действовало не только в России). Он и подпустил, тут уж его учить было не нужно. Наплел уже плохо воспринимавшей реальность императрице, что негодяй Девьер вдобавок всячески интригует против планов Екатерины назначить наследником будущего Петра II и его женитьбы, мало того, сколотил партию единомышленников. Началось следствие, как легко догадаться в полном соответствии с традициями того времени: генерал-лейтенанта, графа и сенатора без всяких церемоний вздернули на дыбу. После двадцати пяти ударов кнутом он признал все обвинения и назвал «сообщников». Императрице тут же отправили доклад: «Преступники дерзали определять наследника российского престола по своему произволу и замышляли противиться сватанию великого князя, происходившему по высочайшей воле».
Буквально за несколько часов до смерти императрица подписала указ, по которому Девьера, лишив всех чинов, титула, орденов и званий, закатали в ссылку на край света – в Охотск. Заодно туда же отправили и близкого к нему чиновника Скорнякова-Писарева. Держали, правда, на свободе. Ну, а дальше началась не столь уж редкая в тогдашних российских условиях трагикомедия. В отдаленных уголках Российской империи крайне трудно было с «квалифицированными» кадрами.
(Да что там «отдаленные уголки», если примерно в то же время в Европейской части России выпустили из острога и отправили учительствовать экземпляра, отсиживавшего срок за третье убийство. Можно представить дикую кадровую нехватку. Те, кто принял такое решение, рассуждали, должно быть, хозяйственно: человек образованный, учить детишек может как следует, а что до трех убийств – это, в конце концов, не политика, Боже упаси, а чистая бытовуха…)
В общем, сотоварищ Девьера по несчастью Скорняков-Писарев был назначен в Охотск сборщиком ясака – с юридической точки зрения оставаясь ссыльным, лишенным всех прав. И занимал эту хлебную должность около девяти лет. Потом, как случалось со многими, люто заворовался. Тут только местное начальство вспомнило, что у них под рукой имеется целый генерал-полицмейстер, пусть и бывший. И Девьера бросили на «укрепление кадров». Точно так же оставаясь лишенным всех прав ссыльным, он арестовал Скорнякова-Писарева, упрятал его под замок, а сам стал сборщиком ясака и вдобавок управляющим тем поселком под Охотском, где обитал. Весело порой жили в Российской империи ссыльные…
В далеком Петербурге тем временем дела с полицией обстояли не лучшим образом. Всем было попросту не до нее – то есть кого-то назначали, конечно, чиновничьи места, особенно высокие, не имеют обыкновения пустовать долго, – но особенного внимания полиции не уделяли. Хватало других забот: за влияние на юного императора Петра II ожесточенно боролись несколько придворных групп, проигравшие отправлялись в ссылку, а там император умер от оспы, началась катавасия вокруг возведения на престол Анны Иоанновны…
Почему-то Девьер задержался в ссылке на целых пятнадцать лет. Взойдя на престол, Анна многих вернула – но не его. Создается впечатление, что об опальном генерал-полицмейстере попросту забыли – не оказалось при дворе влиятельных заступников, способных замолвить словечко…
Вернула Девьера Елизавета Петровна, едва взойдя на престол. Не исключено, что они в свое время были в добрых отношениях – очень быстро Девьеру были возвращены прежние чины, ордена, имения, графский титул и даже должность генерал-полицмейстера. На которой он пробыл еще два с лишним года и даже получил очередной воинский чин генерал-аншефа (примерно соответствует нынешнему генералу армии). Однако, по воспоминаниям современников, это уже была скорее тень прежнего толкового служаки и весельчака. Пятнадцатилетняя ссылка его сломала, он уже был дряхлым и больным. Да вдобавок вокруг изменилось решительно все: новые лица, новые хитросплетения связей, новая придворная жизнь, нравы и обычаи… Девьер умер летом 1745 года – один из организаторов полицейской службы в России…
Ко времени восшествия на престол Анны Иоанновны уже стало совершенно ясно, что судебные и сыскные органы требуют нешуточных реформ. В 1728–1732 годах Петр II, а за ним и Анна Иоанновна резиденцию и двор держали в Москве. Естественно, вслед за коронованными особами в Первопрестольную перебралось большое количество дворян, от знатных до мелких, а также масса народа других сословий, от почтенных купцов до «портных с деревянной иглой». На какое-то время столичная жизнь сосредоточилась в Москве, а Петербург пришел в сущее запустение, – современники вспоминали даже, что улицы заросли травой, а зимой в город забегали волки…
Сенат докладывал императрице, что в этих условиях Московская губернская канцелярия не может справиться даже с водопадом чисто «административных» дел, не говоря уж об уголовных и судебных. И предложил проект создания двух новых учреждений, на которые можно возложить как гражданские, так и уголовные дела.
Через три месяца Анна Иоанновна подписала указ об учреждении Судного и Сыскного приказов: первый должен был заниматься чисто гражданскими делами, второй – уголовными. Тем же указом четко разграничивались функции Московской полицмейстерской канцелярии и Судного приказа: канцелярия, говоря современным языком, выполняла оперативно-разыскные мероприятия, то есть искала, ловила и доставляла. Сыскной приказ занимался следствием и судом (в те времена такое совмещение функций не было чем-то оригинальным не только в России).
С «жилищным фондом» в Москве в то время обстояло не так уж и благополучно: в свое время Петр бросил все силы на строительство Петербурга. Так что новоявленному предшественнику Московского уголовного розыска привередничать особо не приходилось, выбирали из того, что есть.
В конце концов подыскали несколько не особенно и больших зданий в Китай-городе, между Москворецкой улицей и Кремлевской стеной. Там и должны были разместиться канцелярии, «органы активного следствия» (то есть пыточные) и тюрьмы для всевозможных изловленных «татей». Современного читателя такое местоположение может и удивить, но в ту пору Москва выглядела совершенно иначе. Это сегодня мы привыкли видеть Красную площадь сурово-торжественной.
Во времена Анны Иоанновны Красная площадь, собственно говоря, была одним огромным, многолюдным базаром, с некоторыми чертами барахолки и «блошиного рынка». Практически сплошь она была покрыта беспорядочно построенными деревянными и кирпичными торговыми лавками, шалашами, навесами, где торговали товаром на любой кошелек: от немудреных съестных припасов и крестьянской одежды до драгоценных камней, золота и серебра. Была еще масса харчевен, кабаков и постоялых дворов, особенно сгрудившихся вокруг Собора Василия Блаженного. А в одном только Китай-городе вольготно разместились более ста «питейных погребов». Так что Сыскной приказ был со всех сторон зажат торговыми лавками, харчевнями, трактирами и домишками московских обывателей попроще. Из бревенчатого застенка, пристроенного прямо к Кремлевской стене, каждый день доносились вопли бедолаг, которых (за дело, впрочем) вздергивали на дыбу, пороли кнутом и гладили по спине горящими вениками, – но буквально в нескольких метрах располагалось немало кабаков, где москвичи преспокойно гулеванили, в общем, и не обращая внимания на столь неприятное соседство (таковы уж были нравы эпохи).
С современной точки зрения, Сыскной приказ занимал прямо-таки пятачок: 30 саженей в длину и 20 в ширину (сажень – примерно 2 м). И тем не менее там как-то умещались около шестисот заключенных, до 50 чиновников Сыскного приказа и около 120 караульных солдат и офицеров. Согласно незатейливым нравам той эпохи, окна некоторых тюремных камер (ну конечно, забранные надежными решетками) выходили прямо на улицу, и возле решеток все время толпились заключенные, просившие милостыню с «необыкновенным криком» и «угрозительными словами».
Ох, весело было на Красной площади в те патриархальные времена…
Уже при Елизавете Петровне, в 1741 году, Сыскной приказ попытался немного расшириться. Сержант Сыскного приказа Петр Даравновский (должно быть, молодой и оттого особенно ретивый) представил по начальству обширный доклад: буквально возле острога находится «каменная вотчина» купца второй гильдии Ивана Ивановича Попадьина, которую он «умножил многим деревянным строением». Да вдобавок настелил крышу так, что она заходит на территорию острога, «от чего возымеется немалое опасение, чтоб из острогу колодники не учинили утечек». Да вдобавок тут же, впритык к острожным стенам, располагаются постоялые дворы и харчевни, где печи топят практически круглосуточно – а крыши там деревянные, так что и до пожара недалеко.
Все это было прекрасно известно едва ли не одиннадцать лет – с тех пор, как Сыскной приказ туда вселился. К тому же всего четыре года назад в Москве случился большой пожар, во время которого практически дочиста выгорел Сыскной приказ, так что едва удалось вывести заключенных и спасти совсем немного дел. Но почему-то начальство раскачалось только после донесения сержанта… Судьи, князь Яков Кропоткин и Андрей Писарев, решили доставить беспокойного соседа в приказ. Должно быть, ради пущей насмешки (купец второй гильдии – мелкий торговец, невелика птица) они его обозвали в документе… Попадьей: «…купца Попадью в Сыскной приказ сыскать и против сего доношения допросить, чего ради он близ того острога от харчевни своей строение вновь без указу построил, и той харчевнею на показанном месте почему владеет?»
Получив этакую бумагу, купец Попадьин, нежданно-негаданно для себя ставший «Попадьей», должно быть, крепко обиделся – и несколько месяцев в приказ не являлся. В конце концов послали парочку солдат с «сыскной памятью» (повесткой), по которой купцу предписывалось немедленно явиться в приказ. Но бравым солдатушкам пришлось отступить ни с чем: купец забежал в рыбную лавку, где пребывало множество его коллег по ремеслу, и стал кричать что-то вроде:
– А вот зайдите да возьмите! Не пойду я с вами, ироды!
Солдаты отступили ни с чем, видя нешуточное численное превосходство противника. А через несколько дней Попадьин явился в Сыскной приказ самолично и вывалил перед судьями кучу надлежащим образом заверенных бумаг, подтверждающих его права на означенную землю до последнего квадратного сантиметра. Оказалось, он еще в 1720 году, когда никакого такого Сыскного приказа здесь и близко не было, купил эту землю вместе с каменными и деревянными строениями у Покровского монастыря за 70 рублей.
Почесав в затылках – все документы были доподлинными, а сутяжничать купец был готов, – судьи обратились в Сенат с предложением выкупить землю у Попадьина за те же 70 рублей. Однако купец им ответил совершенно по-современному: мол, за двадцать лет московская землица изрядно подорожала, и больше ее не стало, разве что меньше. И выкатил свою сумму: 1236 рублей 50 копеек. Судьи собрали из московских купцов «независимую экспертизу» (наверняка тщательно проверив, чтобы среди экспертов не оказалось приятелей-собутыльников Попадьина). «Эксперты» пришли к выводу: конечно, насчет тысячи двухсот рублей Попадьин все же перегнул, но вот 700 рублей его подворье безусловно стоит: ну не дешевеет московская землица, что поделать, в особенности на столь бойком месте…
В скудной казне Сыскного приказа лишних семиста рублей не нашлось. Так что законным образом с купцом ничего нельзя было поделать, и Сыскной приказ вынужден был терпеть этакое соседство еще 11 лет, пока его не перевели на новое место, в Калужский житный двор (1752 год).
Еще одна откровенно комическая история, связанная со Сыскным приказом. В том же самом 1741 году, когда приказ тягался с упрямым Попадьиным, полицейские солдаты в одну ночь арестовали 14 воров и торговцев краденым – в притоне, долго располагавшемся буквально у стены Сыскного приказа. Что поделать: орлы из Сыскного приказа были следователями и судьями, а навыков оперативной работы не имели вовсе, отчего и проморгали…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66483426&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Как я уточнил уже после написания книги, проходил по «делу Волынского».
