– Я позвоню Маргарет, может, она сумеет ко мне забежать во второй половине дня.
– Тебе что-нибудь принести?
– Возьми чего-нибудь вкусного в «Марксе и Спенсере».
– Я постараюсь прийти пораньше.
– Вот и хорошо.
Разумеется, Маргарет была в больнице уже через полчаса после моего звонка. Увидев меня, она постаралась скрыть свои чувства, но это ей не удалось.
– Я задам только один вопрос, – начала Маргарет.
– Нет, Тони этого не делал.
– Только не вздумай его покрывать.
– Да нет же, честно.
И я рассказала ей всю свою историю, описала нашу чудную перепалку с Хьюзом и то, что я отказалась примкнуть к дружной армии пользователей валиума.
– Вот и молодец, что отказалась от этой дряни, – заявила она. – Если от нее у тебя крыша едет.
– Можешь мне поверить, от этого валиума я стала злобной, как фурия.
– А Тони – как он со всем этим управляется?
– Сугубо по-английски, с полной невозмутимостью. А я тем временем начинаю тихонько паниковать… и не только при мысли о том, что придется три недели валяться на больничной койке: моей газете вряд ли понравится, что я выбыла из строя.
– Но ведь тебя, конечно, не уволят?
– Хочешь, побьемся об заклад? У газеты сейчас туго с деньгами, как и у всех кругом. Ходят упорные слухи о сокращении штатов в зарубежных офисах. И я не сомневаюсь: как только я выйду из строя на несколько месяцев, меня вычеркнут из списков и глазом не моргнут.
– Но, по крайней мере, тебе обязаны выплатить выходное пособие…
– Только не в случае, если я останусь жить в Лондоне.
– Ты торопишься с выводами.
– Да нет, просто, будучи типичной американкой, я реалистично смотрю на вещи. И еще я думаю о том, что после окончания ремонта и выплаты ипотечного кредита денег останется совсем немного.
– Ну хорошо, тогда позволь мне немного облегчить тебе больничную жизнь. Давай-ка я оплачу одноместную палату на ближайшие пару недель.
– А здесь это возможно?
– Я так делала, когда рожала своих детей. Это даже не очень дорого. Не больше сорока фунтов за ночь.
– Ой, за три недели получается очень дорого.
– Брось, пусть тебя это не беспокоит. Важно только одно: тебе нужен максимальный покой – и не когда-то, а прямо сейчас. И одноместная палата тебе, несомненно, пойдет на пользу.
– Да, но моя гордыня не позволяет принимать твою благотворительность, да еще в таких размерах.
– Это не благотворительность. Это подарок. Подарок на память перед тем, как я попрощаюсь с этим городом.
Я оторопела.
– О чем ты говоришь? – только и удалось мне выдавить.
– Мы возвращаемся в Ню-Иорк. Александр только вчера узнал о переводе.
– А когда вы едете?
– Через две-три недели. В фирме прошла серьезная реорганизация, в результате Александра сделали старшим партнером, и он должен возглавить отдел судопроизводства. Нам организуют переезд по-быстрому, пока в школе каникулы.
Меня снова охватила тревога. Маргарет – моя единственная подруга в Лондоне.
– Черт, – пробормотала я.
– Самое правильное слово, – отреагировала она. – Потому что, как я ни жаловалась на Лондон, как ни ворчала, а теперь понимаю, что буду страшно по нему скучать, когда мы вернемся в свою дыру, я стану домоседкой, буду возить деток на футбол, раздражаться на соседей по Чаппакуа[16 - Чаппакуа – город в штате Нью-Йорк с населением 9,5 тысячи человек.] и удивляться, почему все вокруг такие зануды.
– А не может Александр попросить, чтобы ему разрешили задержаться подольше?
– Никаких шансов. Если фирма чего-то хочет, она это получает. Верь мне, через три недели я буду тебе отчаянно завидовать. Хоть этот город порой и способен свести с ума, зато здесь всегда так интересно.
К тому времени, как Тони добрался до больницы в тот вечер, меня уже перевели в уютную и удобную одноместную палату. Но когда мой муж спросил о причинах этого внезапного улучшения условий – и я рассказала ему о великодушии Маргарет, – его реакцией было полное неприятие, резкое и решительное.
– И какого черта она это устроила?
– Это ее подарок. Мне.
– Ты что, выпрашивала у нее подачки?
Я уставилась на него круглыми от удивления глазами:
– Тони, что ты…
– Признайся, пела Лазаря, била на жалость?
– Ты действительно думаешь, что я на такое способна? По-твоему, это на меня похоже?
– Ну, ей же явно стало так жалко тебя, бедняжку…
– Я повторяю: это подарок. И ее искреннее желание помочь мне…
– Мы его не принимаем.
– Но почему?
– Потому что я не принимаю подачек от богатеньких американок.
– Это не подачка. Она мой друг и…
– Я сам за все заплачу.
– Тони, но счет уже оплачен. И вообще, не вижу проблемы!
Молчание. Я, конечно, понимала, что проблема есть: это гордыня Тони. Он, разумеется, никогда бы этого не признал. Поэтому он только пробормотал:
– Лучше бы ты сначала посоветовалась со мной.
– Понимаешь, это было сложно – ты весь день не звонил. А пока меня не перевели сюда, где есть телефон прямо у кровати, мне трудновато было стоять и дозваниваться тебе самой. Учитывая, что мне велели как можно меньше двигаться.
– Как ты себя чувствуешь?
– Кожа зудит поменьше. И я даже передать не могу, как рада, что выбралась из той богом забытой палаты.
Пауза. Тони не смотрел на меня.
– На какой срок Маргарет оплатила палату?
– На три недели.
– Хорошо, я буду оплачивать ее дальше, сколько потребуется.
– Отлично, – сказала я спокойно, преодолев искушение сказать: «Лишь бы ты был доволен, Тони». Вместо этого я показала на пакет из универсама «Маркс и Спенсер», который он не выпускал из рук, и спросила: – Неужели, прибыл ужин?
Тони пробыл у меня целый час – наблюдая, как я поедаю принесенные им сэндвичи и салат. Рассказал, что звонил в «Пост», разговаривал с Э. Д. Гамильтоном и сообщил ему, что я внезапно попала в больницу.
– Уверена, он был безутешен, – отозвалась я.
– Да уж, безумного участия я в его голосе не уловил.
– Ты что-нибудь сказал ему о том, что я вышла из строя на несколько недель?
– Я не такой тупой.
– Мне бы хотелось самой сообщить об этом главному.
– Подожди пару деньков, отлежись, приди немного в себя. А то сейчас ты совсем никакая.
– Да, ты прав. И больше всего мне сейчас хочется отключиться на три недели, отоспаться, а потом проснуться и обнаружить, что я уже не беременна.
– Все будет хорошо, – утешил Тони.
– Конечно… когда перестану выглядеть так, будто меня избил муж.
– Никто все равно не поверит, что тебя избил муж.
– Почему это?
– Потому что ты крупнее меня.
Я невольно рассмеялась. Тони – я снова отметила это – всегда удавалось меня рассмешить, если только наш разговор начинал переходить в спор или если ему казалось, что я чем-то слишком обеспокоена. У меня была уйма причин для беспокойства, но я слишком устала, чтобы все это обсуждать: свое физическое состояние, страх, что я потеряю ребенка, мысли о том, как отреагируют в «Пост» на известие о моем неопределенно долгом больничном, не говоря уже о таких будничных домашних вещах, как неоконченный ремонт. Усталость накрыла меня, как волной, – и я сказала Тони, что буду спать. В ответ он с прохладцей поцеловал меня в голову и пообещал заскочить завтра утром до работы.
– Захвати побольше книжек, – попросила я. – Я ведь здесь на три недели, а это долго.
Потом я выключилась на целых десять часов и проснулась, когда забрезжил рассвет, одновременно обрадовавшись и удивившись тому, что спала так долго. Я встала и отправилась в туалет, расположенный здесь же, при палате. Рассмотрела в зеркале свою искалеченную физиономию. И ощутила что-то весьма близкое к отчаянию. Я пописала, и зуд снова начался. Я вернулась в постель и позвонила сестре. Она задрала мне рубашку и намазала живот каламиновой мазью. Я выпила две таблетки пиритона и спросила сестру, не может ли она принести мне чашку чаю с парой тостов.
– Нет проблем. – И она вышла.
В ожидании завтрака я смотрела в окно. Дождя нет, но темнота непроглядная – а чего вы хотели в 6:03 утра? Я вдруг поймала себя на мысли о том, до чего, в сущности, от нас ничего не зависит в этой жизни, старайся не старайся. Можно обманывать себя, считая, что мы – хозяева своей судьбы… и вдруг случай забрасывает нас в такие места или такие обстоятельства, в которых мы и не помышляли оказаться.
Как, например, эта больница.
Тони появился у меня в девять, с утренними газетами, тремя книгами и моим ноутбуком. Мы побыли вместе всего двадцать минут, потому что он торопился в редакцию. Несмотря на спешку, он был мил и, что меня порадовало, даже не заикнулся о вчерашних разногласиях по поводу палаты. Тони сидел на краю кровати и держал меня за руку. Он засыпал меня вопросами о моем самочувствии и настроении. Он явно был рад меня видеть. А когда я попросила его быть построже с рабочими (я даже думать боялась о том, что вернусь в разруху и разгром с младенцем на руках), он уверил меня, что за всем проследит и не позволит им расслабляться.
После его ухода я ощутила легкий укол ревности. Он отправился в большой мир, а я вынуждена валяться здесь. Постельный режим и полный покой. Никакой физической активности. Никаких волнений, чтобы давление не подскочило до верхних слоев стратосферы. Впервые в моей взрослой жизни я оказалась на казарменном положении. И мне уже было безумно тоскливо, словно я была в тюрьме.
И все же кое-чем я теперь могла заняться. Тем же утром я написала и отправила по электронной почте письмо своему боссу, Томасу Ричардсону, главному редактору «Пост». В нем я объясняла, что со мной стряслось и почему я, возможно, выбываю из строя до рождения ребенка. Я уверяла его, что все это произошло не по моей воле, что я ничего не могу поделать, но что сразу же по окончании родового отпуска готова выйти на работу. Я пожаловалась, как сложно быть заточенной в стенах больничной палаты, ведь за свою профессиональную жизнь я так привыкла гоняться за сюжетами.
Перечитав письмо несколько раз, я убедилась, что оно написано в верной тональности и что в нем ясно выражена мысль о моей готовности незамедлительно вернуться к работе. К этому я добавила номер телефона в палате, на случай если шеф захочет со мной связаться. Потом я черкнула короткое письмецо Сэнди, в котором поведала, что в плавное течение моей беременности только что вмешался закон подлости, и описала все, что произошло за последние сорок восемь часов. Ей я тоже дала номер телефона в Мэттингли. «Телефонные звонки принимаются с благодарностью, – писала я, – тем более что меня приговорили к трем неделям постельного режима».
Я отправила сообщение. Через три часа телефон зазвонил, и я обнаружила на другом конце линии свою сестру.
– Господи боже, – заявила Сэнди. – Умеешь же ты осложнить себе жизнь.
– Можешь мне поверить, я это не нарочно устроила.
– Похоже, ты даже утратила свое знаменитое чувство юмора.
– Сама удивляюсь.
– Но вообще-то, ты с этими делами не шути. Преэклампсия – это очень серьезно.
– У меня только риск преэклампсии.
– И все-таки это довольно опасно. Так что раз в жизни выйди из роли девчонки-боевика и слушайся доктора. А как Тони, переживает?
– Держится неплохо.
– Что-то я не слышу уверенности в твоем голосе. Я права?
– Сама не знаю. Вообще-то, он очень занят.
– В каком смысле?..
– Да так, забудь. Кажется, я сейчас просто слишком чувствительна к любым мелочам.
