– Решила, что они там и оперируют?
– Что с меня возьмешь? Я же американка, новенькая, блестящая. Но если серьезно, на Харли-стрит принимают самые крутые спецы во всем городе. И все они параллельно работают по линии государственного здравоохранения – так что, возможно, тебе достался один из лучших. В любом случае, рожать лучше в государственной больнице. Врачи те же самые, уход, пожалуй, даже лучше, особенно если что-то идет не так. Только не ешь тамошнюю еду.
В самом мистере Десмонде Хьюзе не было ровно ничего нового и сверкающего. Неделю спустя я посетила его кабинет в госпитале Мэттингли. Мне сразу не понравились его прямая, как палка, спина, нос крючком, резкая, отрывистая речь. А еще показалось странным то, что к нему, как и к другим врачам-консультантам в Англии, нельзя было обращаться «доктор». (Как я потом узнала, в этой стране хирургам традиционно говорили «мистер» – потому что раньше, во времена, когда люди были не настолько грамотны в области медицины, хирургов не считали настоящими врачами. К ним относились скорее как к мясникам высокой квалификации.) Кроме того, Хьюз оказался витриной британского портновского искусства: на нем был безукоризненного покроя костюм в узкую белую полоску, голубая сорочка с отложными манжетами и черный галстук в горошек. Первая консультация оказалась совсем короткой. Он направил меня на ультразвук, велел сдать кровь на анализ, пощупал живот и сообщил, что, на его взгляд, «все идет по плану».
Меня слегка удивило, что он не задал ни одного вопроса о моем самочувствии (не считая сухого «Все как будто в порядке?»). Поэтому в конце стремительной консультации я подняла этот вопрос. Вежливо, разумеется.
– А вы не хотите узнать, не тошнит ли меня по утрам? – спросила я.
– А вы страдаете от этого?
– Сейчас уже нет…
Он одарил меня удивленным взглядом:
– Так утренняя тошнота снята с повестки дня?
– Но если меня иногда мутит, это не опасно?
– Под «иногда» вы понимаете…
– Два-три раза в неделю.
– Но при этом рвоты у вас нет?
– Нет, просто… намек на тошноту.
– Что ж, в этом случае я бы сказал, что вы периодически ощущаете тошноту.
– И все?
Он потрепал меня по руке:
– Едва ли это угрожающий симптом. Ваш организм сейчас претерпевает серьезную перестройку. Что-нибудь еще вас беспокоит?
Я помотала головой, чувствуя, что меня снисходительно (но при этом о-очень строго) отшлепали.
– Ну вот и хорошо, – сказал он, закрывая мою карту и поднимаясь. – Жду вас через несколько недель. И… э… вы ведь работаете, не так ли?
– Совершенно верно. Я журналист.
– Чудесно. Но вы мне показались немного усталой – так что не слишком усердствуйте, хорошо?
Вечером, когда я пересказала весь разговор Тони, он улыбнулся:
– Теперь ты знаешь, каковы два главных свойства специалистов с Харли-стрит: они ненавидят вопросы и всегда смотрят на тебя свысока.
Но одно Хьюз подметил верно: я страшно устала. Дело было не только и не столько в беременности. Тут наложилось много всего: лихорадочные поиски дома, организация ремонтных и строительных работ, попытки освоиться в Лондоне. Я и не заметила, как пролетели первые недели… и вот уже подошло время выходить на работу.
Лондонская редакция «Бостон пост» оказалась комнаткой в здании агентства «Рейтерс» на Флит-стрит. У меня был напарник: парень двадцати шести лет по имени Эндрю Дежарнет Гамильтон. Подписывался он Э. Д. Гамильтон. Это был типичный выпускник дорогой частной школы, умудрявшийся в каждом разговоре упомянуть о том, что учился в Гарварде, а заодно намекнуть, что наша газета для него не более чем трамплин для блистательного взлета (он целил, по меньшей мере, в «Нью-Йорк таймс» или «Вашингтон пост»). Хуже того, юноша был одним из тех законченных англофилов, что нарочито растягивают гласные и щеголяют в розовых рубашках с Джермин-стрит[13 - Джермин-стрит – улица в Лондоне, славится магазинами мужской одежды, в частности рубашек, в консервативном стиле.]. Вдобавок этот сноб с Восточного побережья то и дело презрительно прохаживался по поводу Вустера, «паршивого городишки» и моей родины, точь-в-точь, как жирная вонючка Уилсон – по поводу провинциального местечка, где родился Тони. Но учитывая, что мы с Э. Д. Гамильтоном были обречены торчать вдвоем в крохотном офисе, я решила с головой уйти в работу и не обращать на него внимания. По крайней мере, мы сумели договориться, что я буду вести социально-политическую тематику, а он берет на себя культуру, описание образа жизни англичан, а также сведения о любых знаменитостях, какими только удастся заинтересовать редактора в Бостоне. Это разделение меня вполне устраивало, так как позволяло мне не сидеть постоянно в офисе – надо было начинать долгую и сложную работу, заводить контакты в Вестминстере, одновременно исследуя хитросплетения запутанной социальной структуры Британии. Существовала еще одна проблема: языковая. Как ни странно, оказалось, что американцы и англичане часто употребляют одно слово в разных значениях, а значит, небрежно выбранное слово может привести к недопониманию.
Тем более что в Англии дело обстояло еще сложнее. Как не раз с удовольствием отмечал Тони, чтобы без искажений понять любой разговор, любой обмен репликами, здесь еще необходимо учитывать, к какой общественной группе принадлежат говорящие, ведь в разных слоях общества словоупотребление тоже сильно различается.
Я даже написала коротенький, довольно забавный материал для газеты, озаглавленный «Когда салфетка точно не гигиеническая», в которой рассказывала, какими многозначными могут быть слова здесь, на островах. Когда заметку прочел Э. Д. Гамильтон, он устроил дикий скандал, обвиняя меня в захвате его территории.
– За культуру в редакции отвечаю я, – прошипел он.
– Верно, но мой очерк о нюансах классовых отличий, это политическая тематика. А я отвечаю за политику в этой редакции.
– Впредь, прежде чем подавать подобные материалы, показывай их мне.
– С какой стати? Я, между прочим, работаю в этой газете дольше твоего.
– Зато я уже два года работаю в этом отделении, а значит, здесь, в Лондоне, у меня положение выше.
– Извини, но я не спорю с маленькими мальчиками.
После этой перебранки мы с Э. Д. Гамильтоном изо всех сил старались избегать друг друга. Это оказалось не так сложно, как я боялась, потому что мы с Тони освободили наконец служебную квартиру в Уоппинге и перебрались на Сефтон-стрит. Я решила большую часть материалов писать дома, воспользовавшись большим сроком беременности как благовидным предлогом. Не могу сказать, что наш новый дом был идеальным местом для работы: ремонт еще не закончили, продолжалась внутренняя отделка. Напольные покрытия стояли свернутыми в рулоны, полы были отциклеваны, но их еще предстояло лакировать. В гостиной штукатурили стены. На кухне уже установили новые шкафы и бытовую технику, зато вместо пола там был голый бетон. В гостиной был сущий кошмар. Завершение работы в мансарде затягивалось на неопределенный срок, потому что мастер срочно выехал в Белфаст к умирающей матери. Хорошо хоть отделочники восприняли детскую комнату как объект номер один, так что к концу второй недели нашей жизни в Патни уже заканчивали в ней работу. И спасибо Маргарет и Сэнди, которые помогли мне выбрать колыбель и переносную сумку-коляску, не говоря о прочих детских принадлежностях. Так что в комнате уже стояла розовая в полоску колыбель (или «люлька», как ее называли здесь), в тон розовым обоям со звездочками, наготове были и пеленальный столик, и даже манеж. Меньше повезло комнате для гостей, доверху заставленной коробками. В нашей ванной и туалете недоставало сущих мелочей – на стенах не было кафеля, на полу плитки. Малярные работы в спальне закончились, но рабочие тянули с установкой шкафов, следовательно, одежда была развешана по всем стенам.
Одним словом, не дом, а просто иллюстрация нерасторопности рабочих, хаос и неразбериха. Возможно, именно из-за этого я тогда не слишком часто видела Тони. Начать с того, что он был страшно загружен на работе – почти никогда не успевал подписать полосы в печать до восьми вечера. А еще ему приходилось то оставаться на посиделки с новым коллективом ради налаживания отношений, то допоздна сидеть у телефона, дожидаясь звонков от корреспондентов из разных точек земного шара. Я, разумеется, все понимала и сочувствовала ему, и все же мне было немного не по себе от того, что он предоставил мне самой разбираться со строителями и отделочниками.
– Ведь вы, американцы, намного лучше умеете давить и добиваться своего, – говорил он.
Это замечание совсем не показалось мне забавным. Но я решила не обращать внимания, бросила только:
– Надо бы собраться как-нибудь с твоими друзьями.
– Надеюсь, ты не предлагаешь пригласить их сюда? – Тони обвел выразительным взглядом кавардак на неоконченной кухне.
– Знаешь, родной, я, может, и дурочка, но не до такой же степени.
– Я так не думаю, – беспечно ответил он.
– Вот и я не думала звать гостей в эту зону бедствия. Просто было бы неплохо повидать людей, с которыми ты меня тогда знакомил – ну, помнишь, когда мы приезжали из Каира.
Тони пожал плечами:
– Можно, если ты так хочешь.
– Твой энтузиазм впечатляет.
– Ну, послушай, если тебе хочется им позвонить, так позвони, какие могут быть вопросы.
– Но лучше, если приглашение будет исходить от тебя.
– Какое приглашение?
– Куда-нибудь вместе сходить. Я хочу сказать, мы ведь живем в потрясающем городе, культурной столице, так?
Лучшие театры мира. Превосходная классическая музыка. Знаменитые музеи. А мы с тобой повязаны по рукам и ногам работой и чертовым ремонтом и даже ни разу никуда не выбрались…
– Ты что, правда хочешь в театр? – Его вопрос прозвучал так, будто я только что призналась в принадлежности к какой-то одиозной религиозной секте.
– Правда хочу.
– Не мое, признаться, не мое.
– Но, может, Кейт и Роджер думают иначе? – спросила я, имея в виду пару, приглашавшую нас на ужин в первый приезд в Лондон.
– Спроси их сама. – В голосе Тони мне послышался легкий оттенок раздражения. Этот оттенок я уже не раз замечала в случаях, когда я… ну да, наверное, когда я его раздражала.
Все-таки на другой день я позвонила Кейт Медфорд. Услышав автоответчик, я оставила сообщение, рассказав, что мы с Тони обживаемся в Лондоне, что я регулярно слушаю программу Кейт на радио и стала ее горячей поклонницей и что мы оба были бы рады повидаться. Прошло четыре дня, прежде чем она перезвонила. Но говорила она со мной очень приветливо – хотя и чувствовалось, что она не настроена на долгий разговор.
– Очень приятно было получить от тебя сообщение, – сказала Кейт сквозь помехи на линии, позволявшие понять, что она звонит с мобильника. – Я уже знаю, что ты перебралась сюда вместе с Тони.
– Так, может, вы слышали и о том, что мы ждем прибавления месяца через три?
– Да, сорока и это на хвосте принесла. Поздравляю, я так рада за вас обоих.
– Спасибо.
– Надеюсь, рано или поздно у Тони и в Уоппинге все утрясется.
Услыхав это, я осеклась:
– Вы разговаривали с Тони?
– Мы вместе обедали на прошлой неделе. Он разве тебе не рассказывал?
– Я что-то стала такая рассеянная, – солгала я. – Работа, беременность, дом, просто голова идет кругом…
– Да-да, дом. В Патни, я слышала.
– Точно.
– Тони Хоббс в Патни. Кто бы мог подумать.
– Как Роджер? – спросила я, чтобы сменить тему.
– Безумно занят, как обычно. А как ты? Привыкаешь?
– Осваиваюсь понемногу. Знаешь… в наш дом пока и собаку страшно привести, не то что пригласить друзей… – Она засмеялась. Я продолжала: – Может, проведем вечер вместе, сходим куда-нибудь, в театр, например?
– Театр? – повторила она, словно это слово было ей незнакомо. – Не помню, когда и была там последний раз.
– Это только вариант, – сказала я, ненавидя себя за собственный смущенный тон.
– Вариант замечательный. Просто мы оба сейчас так замотаны. Но повидаться было бы здорово. Может, выберемся и пообедаем все вместе как-нибудь в воскресенье.
– Я только «за».
– Ну и отлично. Я обсужу все с Роджером, а потом тебе перезвоню. А сейчас я убегаю. Очень рада, что ты обживаешься. Пока.
На этом разговор был окончен.
Когда Тони наконец пришел домой в тот вечер – ближе к одиннадцати часам, – я заметила:
– Не знала, что ты встречался с Кейт Медфорд на прошлой неделе.
Плеснув себе водки, он ответил:
– Да, я обедал с Кейт Медфорд на той неделе.
– Что ж ты мне ничего не сказал?
– Я должен сообщать тебе о подобных вещах? – тихо спросил он.
– Ну просто… ты ведь знал, что я собираюсь ей звонить, предложить встретиться?
– И что?
– Но когда я заговорила об этом несколько дней назад, все выглядело так, будто ты с ней даже не разговаривал за то время, что мы в Лондоне.
– Разве? – Тон по-прежнему был спокойным. После крошечной паузы Тони улыбнулся и спросил: – Так что сказала Кейт по поводу театра?
– Предложила пообедать в воскресенье. – Я говорила ровным голосом, удерживая на лице улыбку.
– Правда? Как мило.
Через несколько дней я попала-таки в театр… с Маргарет. Мы пошли в Национальный театр на «Росмерсхольм» Ибсена. Хорошая режиссура, отличные актеры… жу-утко длинный спектакль. А в тот день ко мне в восемь утра явились маляры, потом я в одиночку сражалась с антресолями, укладывая туда вещи, и вечером еле поспела в театр, когда уже поднимали занавес. Постановка получила немало лестных отзывов, поэтому я ее и выбрала. Но уже минут через двадцать начала понимать, что втравила себя и Маргарет в мрачную трехчасовую скандинавскую тягомотину. В антракте Маргарет сказала мне:
– Да, вещь просто убойная.
А к середине второго действия я благополучно уснула – и очнулась от шквала аплодисментов, когда актеры уже выходили на поклоны.
– А чем там кончилось? – поинтересовалась я, когда мы вышли на улицу.
– Муж и жена прыгнули с моста – покончили с собой.
– Да ты что! – невольно ужаснулась я. – А из-за чего?
– Ну, знаешь – зима в Норвегии, заняться больше нечем…
– Слава богу, что я не вытащила Тони. Он завтра же подал бы на развод.
– Муж у тебя небольшой любитель Ибсена?
– Не хочет иметь ничего общего с культурой. По-моему, это типично журналистская узколобость. Знаешь, я предложила его друзьям, супружеской паре, пойти в театр…
