И я пересказала ей свои разговоры с Тони и с Кейт Медфорд.
– Вот увидишь, в ближайшие четыре месяца она не объявится, – высказалась Маргарет, когда я замолчала. – А потом выскочит, как чертик из табакерки. Позвонит, будет ворковать, расскажет, как она «безумно занята» и что мечтает повидаться с тобой и Тони и малышом и предложит пообедать в воскресенье через полтора месяца. И ты подумаешь: значит, вот как здесь дружат!
И еще: она мне звонит только потому, что так полагается? И ответом на оба вопроса будет громкое звучное «да». Потому что здесь даже близкие друзья держатся несколько – как бы сказать помягче – сдержанно и прохладно. И не потому, что не желают с тобой общаться, – а потому, что не хотят быть навязчивыми и боятся, что ты, возможно, не особо жаждешь этого общения. И как бы ты ни старалась убедить их в обратном, с этим ничего не поделаешь. Потому что здесь так принято. Англичанам потребуется год, а то и два, прежде чем тебя примут и станут относиться как к другу. Если уж они дружат, то дружат, но и при этом все равно держат определенную дистанцию. В этой стране к такому приучают сызмальства.
– Никто из соседей до сих пор не зашел познакомиться.
– И не придут, здесь не принято.
– И в магазинах так грубо разговаривают.
Маргарет ухмыльнулась:
– Неужели заметила?
Да, я действительно заметила это – особенно на примере продавца в ближайшем газетном киоске. Казалось, мистер Нур – так его звали – каждый день вставал не с той ноги. Вот уже несколько недель я ежедневно покупала у него газеты, но он ни разу не удостоил меня (как и любого другого клиента) улыбки. Я не раз пыталась хотя бы добиться ответа на простейшие вежливые фразы. Но он с мрачным видом игнорировал мои приветствия и упорно отказывался снять маску отъявленного мизантропа. Журналист во мне недоумевал: откуда такая неприветливость? Трудное детство в Лахоре? Отец, который зверски избивал по любому поводу? А может, он бежал из Пакистана в семидесятые, оказался в промозглом и сыром Лондоне, в обществе, для которого он лишь паки, черномазый, вечный аутсайдер, и до сих пор не может прийти в себя от шока?
Один раз я поделилась своим предположением с Каримом – владельцем соседнего магазинчика. Тот только печально улыбнулся в ответ.
– Этот тип в жизни не бывал в Пакистане, – сказал Карим. – И даже не думайте, что он вам хамит потому, что вы его чем-то обидели. Он со всеми так себя ведет, без всяких причин. Просто грубиян и поганец, вот и все тут.
В отличие от мистера Нура Карим всегда вставал с той ноги. Даже когда стоял собачий холод и дождь неделями лил как из ведра, а все интересовались друг у друга, выглянет ли когда-нибудь солнышко, Кариму удавалось оставаться приветливым. Может, отчасти все объяснялось тем, что дела у них с братом Фейзалом шли хорошо – кроме этого магазина у них в Южном Лондоне имелось еще два, и они планировали расширять свой бизнес. Я задавалась вопросом, не объясняются ли оптимизм и учтивость этого человека тем, что ему – хотя и коренному британцу – присущи целеустремленность и чисто американское чувство уверенности в себе.
На другой день после похода на Ибсена я не пошла в магазин Карима, там мне ничего не было нужно – так что первым, с кем я столкнулась в то утро, был Чертов Мистер Нур. Он пребывал в обычном своем искрометном настроении. Подойдя к прилавку с «Кроникл» и «Индепендент» в руках, я произнесла:
– Как вы сегодня себя чувствуете, мистер Нур?
– Один фунт десять, – проронил он, не глядя на меня.
Не сводя с него глаз и не торопясь расплачиваться, я повторила свой вопрос:
– Как вы себя сегодня чувствуете, мистер Нур?
– Один фунт десять, – повторил он раздраженно.
Я продолжала улыбаться, твердо вознамерившись добиться от него вежливого ответа.
– У вас все в порядке, мистер Нур?
Он молча протянул руку за деньгами. А я снова повторила вопрос:
– У вас все в порядке, мистер Нур?
Он шумно вздохнул:
– Все нормально.
Я одарила его широкой ослепительной улыбкой:
– Рада это слышать.
Я расплатилась и кивнула на прощание. За мной стояла женщина лет сорока пяти, державшая в руке «Гардиан». У выхода из магазинчика она меня нагнала.
– Какая вы молодец, – сказала женщина. – Без вашей помощи он бы еще долго на это не решился.
Протянув руку, она представилась:
– Джулия Франк. Вы, кажется, живете в доме двадцать семь?
– Да, – ответила я и назвала себя.
– Ну а я от вас через дорогу, в тридцать втором. Приятно познакомиться.
Я бы, конечно, остановилась и поддержала разговор, если бы не торопилась на интервью с бывшим членом ИРА[14 - ИРА – Ирландская республиканская армия.], который стал писателем-романистом, поэтому я только сказала: «Может, заглянете как-нибудь на огонек». Ответом была радостная улыбка… можно было понять ее как знак согласия, а можно – как новое свидетельство ошеломляющей закрытости и неискренности жителей этого города. Однако сам факт, что она остановилась познакомиться и перебросилась со мной парой реплик (да еще и сделала комплимент), придавал мне силы в течение всего дня.
– С тобой в самом деле заговорила соседка? – удивилась Сэнди, когда я позвонила ей вечером. – Удивительно, что это не попало в экстренный выпуск новостей на Си-эн-эн.
– Да, это и впрямь серьезное событие. И представь – сегодня даже солнце выглянуло.
– Господи, что же с нами будет? Только не говори, что тебе кто-то улыбнулся на улице.
– А вот представь, так и было. На аллее у реки. Дядька, который выгуливал собаку.
– Что за собака?
– Золотистый ретривер.
– Да, у этих хозяева обычно симпатичные.
– Согласна на сто процентов. Но ты не представляешь, как там красиво у реки. И всего три минуты до моих дверей. Я понимаю, может, прозвучит глупо, но вот гуляю я там у Темзы, а в голову приходит: похоже, я наконец обрела точку опоры.
Подобными чувствами я поделилась с Тони, когда он стоял, обводя взглядом строительный мусор, среди которого мы жили.
– Не отчаивайся, – сказала я, – разруха рано или поздно закончится.
– Я не отчаиваюсь. – Но голос его звучал безнадежно.
– У нас будет не дом, а загляденье.
– Уверен, так оно и будет.
– Ну ты что, Тони. Все наладится.
– Все прекрасно, – отвечал он безжизненным голосом.
– Хотела бы я верить, что ты и в самом деле так думаешь.
– Я и правда так думаю.
С этими словами он удалился в соседнюю комнату.
Но когда на другой день я проснулась в пять утра, обнаружилось, что все вовсе не прекрасно.
Потому что мой организм вдруг повел себя как-то странно.
И в эти первые мгновения, когда еще ничего не было понятно, кроме одного – что что-то идет не так, меня вдруг охватило чувство, которого я не испытывала годами.
Страх.
Глава четвертая
Казалось, ночью меня внезапно атаковали полчища клопов. Я проснулась от мучительного зуда – вся кожа была словно воспалена, все тело горело, и, как я ни чесалась, легче не становилось.
– Никакой сыпи я не вижу, – сообщил Тони после того, как обнаружил меня голую в ванной, где я пыталась содрать с себя кожу.
– Я же не придумываю, – зло пробормотала я, решив, что он подозревает у меня психоз.
– Я и не говорил. Просто…
Я осмотрела себя в зеркале. Он был прав. На коже не было никаких повреждений, кроме царапин, которые я сама нанесла себе ногтями.
Тони наполнил ванну горячей водой и помог мне в нее забраться. В первый момент было чувство, что меня ошпарили, но, когда я чуть привыкла к обжигающей воде, стало легче. Тони сидел рядом, держа меня за руку, и рассказывал очередную свою уморительную историю – о том, как он, делая репортаж о межплеменной розни в Эритрее, подцепил вшей, так что пришлось срочно брить голову у местного цирюльника.
– Этот тип выбрал для меня самое тупое и самое грязное лезвие, какое только можно вообразить. И представляешь, у него еще и руки дрожали. Так что я не просто полысел – видок был такой, как будто пора швы накладывать. Но даже после того, как он соскоблил все до последнего волоска, башка все равно чесалась, как у шелудивого пса. И тогда цирюльник окунул полотенце в кипяток и положил его мне на голову. Знаешь, зуд прошел немедленно – а я получил ожог первой степени.
Я пальцами перебирала его волосы, счастливая от того, что он здесь, рядом, держит меня за руку, помогает справиться с этой напастью. Когда наконец через час я выбралась из ванны, зуд прошел. Тони был со мной ласков и нежен. Он сам вытер меня полотенцем. Он обсыпал меня детской присыпкой. Он уложил меня в постель. И я быстро уснула и проснулась в полдень – от того, что зуд начался снова.
Сначала я даже решила, что все это мне снится – что это один из ярких кошмаров, вроде того, когда, например, падаешь в пропасть, хотя лежишь при этом на подушке. Еще не проснувшись окончательно, я подумала, что под кожей у меня завелись какие-то ядовитые насекомые. Только сейчас зуд был намного сильнее, чем в первый раз. Меня охватила настоящая паника. Я бегом бросилась в ванную, на ходу стаскивая пижамные штаны и майку, еще раз тщательно осмотрела себя в зеркале, обращая особое внимание на округлившийся живот, но не обнаружила ни кровавой сыпи, ни других признаков кожного воспаления. Ничего. Тогда я напустила в ванну горячей воды и улеглась в нее. Как и ночью, обжигающая вода принесла мгновенное облегчение – кожа будто онемела, притупляя вездесущий зуд.
Но когда через час я вылезла из ванны, все повторилось. На этот раз я испугалась уже всерьез. Натерлась с ног до головы детской присыпкой. От этого стало только еще хуже. Поэтому я снова отправилась в ванную, еще раз ошпарила себя, а зуд снова набросился, как только я вылезла из воды.
Накинув банный халат, я позвонила Маргарет.
– Я, наверное, скоро себя освежую, – пожаловалась я ей и объяснила, какие бури бушуют у меня под кожей. А еще я призналась, что боюсь, не сошла ли с ума – может, все это мне только кажется?
– Если ты действительно так обчесываешься, на психосоматику это не похоже, – отрезала Маргарет.
– Но на коже ничего не видно.
– Может, у тебя какая-то внутренняя сыпь.
– Такое бывает?
– Откуда ж мне знать – я же не лекарь. Но на твоем месте я бы прекратила самоистязания и поскорее шла к врачу.
Я последовала совету Маргарет и позвонила в свою поликлинику. У моего врача весь день уже был расписан, так что меня записали на прием к доктору Роджерсу, лысеющему педанту лет пятидесяти с постным выражением лица. Ледяным тоном он попросил меня раздеться. Бросил взгляд на мою кожу. Потом сказал, что я могу одеваться, и вынес свой вердикт: возможно, я страдаю от слабовыраженной формы аллергии на какой-то пищевой продукт. Когда я объяснила, что за последние несколько суток не ела никакой непривычной и новой пищи, он сказал:
– Беременность, знаете ли, иногда дает странные побочные эффекты.
– Но этот зуд невыносим, он сводит меня с ума, вся кожа болит.
– Потерпите еще денек.
– Вы можете что-нибудь прописать, чтобы его снять?
– На коже ведь ничего нет… практически. Попробуйте принять ибупрофен или аспирин, если будет очень больно.
Услышав это в моем пересказе через полчаса, Маргарет пришла в ярость:
– Типичный английский шарлатан. Примите две таблетки аспирина и покрепче закусите губу.
– Моя-то врачиха намного внимательнее.
– Так звони туда снова и потребуй, чтобы она тебя приняла. А еще лучше, вызови-ка ее на дом. Они обязаны принять вызов, если настоять.
– А может, он прав. Может, это просто аллергическая реакция…
– Это еще что? За несколько месяцев в Лондоне ты уже переняла эту их идиотскую позу «улыбайся и терпи»?
В какой-то степени Маргарет была права. Ныть и жаловаться мне не хотелось, тем более я вообще не люблю болеть, не говоря уж про какие-то воображаемые сыпи. Поэтому я попыталась отвлечься: сначала распаковала несколько коробок книг, потом попробовала читать последние номера «Нью-Иоркера». Я не поддавалась искушению позвонить Тони в редакцию и рассказать, как мне скверно. Кончилось тем, что я опять выпрыгнула из одежды и начала расчесывать кожу с такой силой, что скоро разодрала плечи в кровь. Попытавшись найти спасение в горячей ванне, я подвывала от боли и бессилия, пока она наполнялась водой. Обварившись в третий раз, я наконец позвонила Тони в газету и сумела выговорить:
– Знаешь, мне что-то совсем плохо.
– Я выезжаю.
Он приехал через час и обнаружил меня в ванне. Меня тряс озноб, хотя вода все еще была горячей. Тони помог мне одеться, усадил в машину, и мы поехали – через мост Уондзуорт, потом по Фуллхэм-роуд и припарковались напротив больницы Мэттингли. Мигом мы добрались до отделения «скорой помощи». Увидев, что приемная полна народу, Тони обратился к сестре, настаивая, чтобы меня приняли вне очереди как беременную.
– Боюсь, вам все-таки придется подождать, как и всем остальным.
Тони пытался протестовать, но сестра была неумолима:
– Сэр, прошу вас, садитесь. Вы не можете идти без очереди, если только…
В этот момент я и продемонстрировала «если только», потому что на смену неутихающему зуду вдруг пришли сильнейшие конвульсии. В следующее мгновение я потеряла равновесие, а потом отключилась.
Когда я пришла в себя, оказалось, что я лежу на стальной больничной койке, с прозрачными трубками, торчащими из обеих рук. У меня кружилась голова, я чувствовала себя совершенно разбитой – как будто очнулась от глубокого наркотического сна. К тому же я не сразу смогла сообразить, где нахожусь. Мало-помалу картинка прояснилась – я лежала в длинной палате, окруженная еще десятком женщин, опутанных трубками, а вокруг – дыхательные аппараты, мониторы и прочая медицинская аппаратура. Мне удалось сфокусировать зрение и разглядеть циферблат висящих в дальнем конце палаты часов: 15:23… Сквозь тонкие больничные занавески просачивался сероватый свет. Три часа дня? Мы с Тони приехали в больницу накануне в восемь вечера. Получается, я пролежала в отключке… сколько?.. семнадцать часов?
Собрав все силы, я сумела дотянуться до кнопки вызова возле кровати. При этом я непроизвольно моргнула от напряжения, и тут же страшная боль волной заполнила мне череп. Еще я обнаружила, что нос наглухо залеплен пластырем. Вокруг глаз все болело и опухло – чувство было такое, будто все лицо в синяках. Я сильнее надавила на кнопку. Наконец появилась сестра, миниатюрная мулатка. Когда я сощурилась, чтобы разобрать имя на ее бирке – Хоу, – лицо снова вспыхнуло болью.
– Ну наконец вы пришли в себя, – ласково улыбнулась сестра.
– Что со мной случилось?
Сестра взяла карту, лежащую на кровати у меня в ногах, почитала записи.
