– То же самое, что и в первый раз. В ту ночь, девять лет назад, когда мы перешли к голубому вину. Я слышал, как ты попросил, чтобы память о чем-то была клинком в тебе. В твоем сердце. Но я не слышал… Я снова потерял начало. То слово.
– Тигана, – снова произнес Алессан. Нежно, четко, словно зазвенел хрусталь.
Но Дэвин увидел, что выражение лица Ровиго стало еще более расстроенным. Купец взял свой бокал и выпил его до дна.
– Пожалуйста, еще раз.
– Тигана, – сказал Дэвин раньше, чем заговорил Алессан, чтобы сделать это наследие, это горе, лежащее в основе всего, еще больше своим, потому что оно и было его собственным. Потому что это была его земля, и ее имя было частью его собственного имени, и оба были потеряны. Отняты.
– Пусть память о тебе будет клинком в моем сердце, – произнес он, и голос его в конце дрогнул, хотя он изо всех сил старался говорить так же твердо, как Алессан.
Изумленный, сбитый с толку, явно расстроенный, Ровиго покачал головой.
– И за этим стоит колдовство Брандина? – спросил он.
– Да, – ровным голосом ответил Алессан.
Через мгновение Ровиго вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Простите меня, – тихо сказал он. – Простите. Вы оба. Мне не следовало спрашивать. Я разбередил рану.
– Это я задал вопрос, – быстро ответил Дэвин.
– Эта рана никогда не заживает, – мгновением позже прибавил Алессан.
На лице Ровиго было написано глубокое сочувствие. С трудом верилось, что это тот же человек, который отпускал шуточки насчет неотесанных пастухов из Сенцио в качестве женихов для дочерей. Купец вдруг поднялся и снова занялся очагом, хотя огонь горел отлично. Пока он стоял к ним спиной, Дэвин посмотрел на Алессана. Тот ответил ему взглядом. Но они ничего не сказали. Алессан приподнял брови и слегка пожал плечами в уже знакомой Дэвину манере.
– Так что же нам теперь делать? – спросил Ровиго д’Астибар, возвращаясь и останавливаясь возле своего кресла. Щеки его раскраснелись, возможно, от огня. – Меня это так же тревожит, как и тогда, когда мы впервые встретились. Я не люблю магию. Особенно такого рода. Для меня важно получить возможность когда-нибудь услышать то, что я только что не смог услышать.
Дэвина снова охватило возбуждение: в тот вечер оно постоянно присутствовало в его чувствах. Его обида на то, что его обманули в «Птице», совершенно исчезла. Эти двое – и еще Баэрд и герцог – были людьми, с которыми нельзя было не считаться, они строили планы, способные изменить карту Ладони, всего мира. И он был здесь, с ними, он стал одним из них, стремился за мечтой о свободе. Он сделал большой глоток голубого вина.
Однако на лице Алессана появилось тревожное выражение. У него вдруг сделался такой вид, словно на него свалилось новое трудное бремя. Он медленно откинулся на спинку кресла, запустил пальцы в спутанные волосы и долго молча смотрел на Ровиго.
Глядя то на одного, то на другого, Дэвин внезапно снова ощутил растерянность, его возбуждение погасло так же быстро, как и вспыхнуло.
– Ровиго, разве мы уже недостаточно втянули тебя в это дело? – наконец спросил Алессан. – Должен признать, что мне еще труднее теперь, когда я познакомился с твоей женой и дочерьми. В будущем году могут наступить перемены, и я даже не в состоянии сказать, насколько возрастет опасность. В охотничьем домике сегодня ночью погибли четыре человека, и мне кажется, ты не хуже меня знаешь, скольких еще казнят на колесах смерти в Астибаре за несколько следующих недель. Одно дело – держать уши открытыми здесь и во время путешествий, тайно следить за действиями Альберико и Сандре и часто встречаться со мной и Баэрдом, соприкасаться ладонями и беседовать по-дружески. Но теперь ход событий меняется, и я очень боюсь подвергнуть тебя опасности.
Ровиго кивнул:
– Я так и думал, что ты мне скажешь нечто в этом роде. Я благодарен за заботу, Алессан, но я уже принял решение. Я не надеюсь, что можно обрести свободу, не заплатив за нее. Три дня назад ты сказал, что будущая весна может стать поворотным моментом для всех нас. Если я чем-нибудь могу помочь в грядущие дни, ты должен мне сказать. – Он поколебался. – Я потому и люблю свою жену, что Аликс сказала бы то же самое, если бы была с нами и если бы знала.
Лицо Алессана оставалось встревоженным.
– Но она не с нами, и она не знает, – возразил он. – На это были причины, а после сегодняшней ночи их станет еще больше. А твои девочки? Как я могу просить тебя подвергать их опасности?
– Как ты можешь решать за меня или за них? – ответил Ровиго тихо, но без колебаний. – Где тогда наш выбор, наша свобода? Очевидно, что я предпочел бы не делать ничего такого, что подвергнет их реальной опасности, и я не могу полностью приостановить свои дела. Но в этих рамках разве не могу я предложить какую-то существенную помощь?
Дэвин хранил мрачное молчание, он наконец понял причину сомнений Алессана. Он сам не придал этому никакого значения, а в Алессане все это время шла внутренняя борьба. Он почувствовал себя пристыженным и протрезвевшим, и ему стало страшно, но не за себя.
«Есть люди, которых мы каждым своим поступком будем подвергать риску», – сказал тогда в лесу принц, имея в виду Менико. И теперь Дэвин с болью начинал осознавать реальность этих слов.
Он не хотел, чтобы эти люди пострадали. В любом смысле этого слова. Его возбуждение совсем прошло, и Дэвин впервые ощутил частицу той огромной печали, которая ждала его на дороге, им только что выбранной. Он столкнулся лицом к лицу с той преградой, которую эта дорога воздвигала между ними и почти всеми людьми, которые могут встретиться им на пути. Даже друзьями. Даже теми, кто мог бы разделить с ними частично или полностью их мечту. Он снова подумал о Катриане во дворце и понял ее теперь еще лучше, чем час назад.
Наблюдая, храня молчание под влиянием зарождающейся в нем мудрости, Дэвин сосредоточил внимание на лице Алессана, который на мгновение ослабил над собой контроль, и увидел, как тот принял трудное решение. Он наблюдал, как принц медленно, глубоко вздохнул и взвалил на свои плечи еще одно бремя, которое было ценой его крови.
Алессан улыбнулся странной, грустной улыбкой.
– На самом деле можешь, – ответил он Ровиго. – Есть кое-какая помощь, которую ты можешь нам сейчас оказать. – Он поколебался, потом неожиданно его улыбка стала шире и достигла глаз. – Ты никогда не думал о том, – спросил он преувеличенно небрежным тоном, – чтобы взять в свое дело новых компаньонов?
Несколько мгновений Ровиго казался сбитым с толку, затем улыбка понимания расплылась на его лице.
– Ясно, – ответил он. – Вам нужно получить доступ в определенные места.
Алессан кивнул:
– Да, и к тому же нас теперь больше. Дэвин присоединился к нам, могут появиться и другие еще до весны. Наступают иные времена, не похожие на те годы, когда нас с Баэрдом было только двое. Я думал об этом с тех пор, как к нам пришла Катриана.
Он заговорил быстрее и резче. Этот тон Дэвин уже слышал в охотничьем домике. Таким он впервые увидел этого человека именно там.
– Если мы будем вести дела вместе, у нас будет больше возможностей обмениваться информацией, а этой зимой информация будет нужна мне регулярно. У деловых партнеров есть причины писать друг другу о любых делах, связанных с торговлей. А с торговлей, разумеется, связаны все дела.
– Действительно, – произнес Ровиго, пристально глядя в лицо Алессана.
– Мы можем связываться друг с другом напрямую, если это возможно, или через Тачио в Феррате. – Он бросил взгляд на Дэвина. – Между прочим, я знаю Тачио, это тоже не было совпадением. Полагаю, ты уже догадался? – Дэвин даже не успел над этим задуматься, но Алессан, не дожидаясь ответа, снова повернулся к Ровиго: – Наверное, у вас есть курьеры, которым можно доверять?
Ровиго кивнул.
– Видите ли, – продолжил Алессан, – наша новая проблема заключается в том, что, хотя мы можем продолжать путешествовать в качестве музыкантов, после утреннего выступления нас будут узнавать, куда бы мы ни приехали. Если бы я подумал об этом вовремя, то играл бы похуже или попросил бы Дэвина петь не столь выразительно.
– Вы бы этого не сделали, – тихо произнес Дэвин. – Что бы вы ни делали, но испортить музыку вы бы не смогли.
Рот Алессана дрогнул в улыбке, признавая справедливость его слов. Ровиго улыбнулся.
– Может, и так, – пробормотал принц. – Это было нечто особенное, правда?
Воцарилось короткое молчание. Ровиго встал и подложил в очаг еще одно полено.
– Так даже удобнее, – сказал Алессан. – Есть определенные места и определенные виды деятельности, недоступные для бродячих музыкантов. Особенно для известных музыкантов. А в качестве купцов мы получили бы доступ в такие места.
– На некие острова, например? – тихо спросил Ровиго, стоящий у очага.
– Например, – согласился Алессан. – Если до этого дойдет. При дворе Брандина на Кьяре радушно принимают артистов. Это дает нам выбор, а мне нравится работать, когда есть выбор. Пару раз возникала необходимость, чтобы персонаж, в которого я перевоплощался, исчез или умер.
Его голос был тихим и прозаичным. Он глотнул вина. Потом повернулся к Ровиго. Тот поглаживал подбородок, умело изображая хитрого и жадного дельца.
– Ну, – сказал купец льстивым голосом скряги, – кажется, вы сделали мне очень интригующее предложение, господа. Мне придется задать вам пару предварительных вопросов. Я знаю Алессана уже довольно давно, но данная тема никогда не поднималась, как вы понимаете. – Его глаза преувеличенно хитро прищурились: – Что вы вообще знаете о торговле?
Алессан вдруг рассмеялся, потом быстро снова стал серьезным.
– У тебя есть свободные деньги? – спросил он.
– Мой корабль только что вернулся в порт, – ответил Ровиго. – Есть наличные за два дня торговли, и легко получить кредит под прибыль следующих недель. А что?
– Я бы предложил закупить разумное, но не чрезмерное количество зерна в течение двух суток. Даже одних суток, если сможешь.
Ровиго задумался.
– Я мог бы это сделать, – сказал он. – И мои весьма ограниченные средства не позволяют мне заключать чрезмерно большие сделки. У меня есть посредник, управляющий фермами Ньеволе у границ Феррата.
– Только не Ньеволе, – быстро возразил Алессан.
Снова молчание. Ровиго медленно кивнул:
– Понимаю, – сказал он, снова удивляя Дэвина своей сообразительностью. – Думаете, следует ожидать конфискаций после Праздника?
– Возможно, – ответил Алессан. – Среди прочих, еще менее приятных вещей. Можно купить зерно в другом месте?
– Можно. – Ровиго переводил взгляд с Алессана на Дэвина и обратно. – Значит, четыре компаньона, – деловито сказал он. – Вас трое и Баэрд. Правильно?
– Почти правильно, – кивнул Алессан, – но пусть будет пять компаньонов. Есть еще один человек, которого надо взять к нам в долю, если не возражаешь.
– Почему я должен возражать? – пожал плечами Ровиго. – Моей-то доли это не касается. Я познакомлюсь с этим человеком?
– Надеюсь, рано или поздно, – сказал Алессан. – Мне кажется, вы понравитесь друг другу.
– Превосходно, – ответил Ровиго. – Обычные условия торгового содружества предусматривают две трети прибыли тому, кто вкладывает деньги, и одну треть тем, кто совершает поездки и тратит свое время. Основываясь на том, что вы мне только что сказали, я полагаю, вы сможете поставлять информацию, очень полезную для нашего предприятия. Предлагаю равные доли каждой стороне со всех совместных сделок. Приемлемо?
Он смотрел на Дэвина. Со всем доступным ему самообладанием Дэвин ответил:
– Вполне приемлемо.
– Это более чем справедливо, – согласился Алессан. На его лице снова отразилось беспокойство; казалось, он собирается сказать что-то еще.
– Значит, по рукам, – быстро произнес Ровиго. – Не о чем больше разговаривать, Алессан. Завтра поедем в город и официально составим и скрепим наш договор. Куда вы планируете отправиться после Праздника?
– Думаю, в Феррат, – медленно ответил Алессан. – Мы можем обсудить, куда дальше, но там у меня есть кое-какие дела, и есть идея насчет торговли с Сенцио, которую нам надо будет рассмотреть.
– Феррат? – переспросил Ровиго, не обращая внимания на последнее замечание. По его лицу медленно расплылась широкая улыбка. – Феррат! Это превосходно. Очень удачно! Вы уже сможете сэкономить нам деньги. Я дам вам повозку, и вы доставите Ингониде ее новую кровать!
Поднимаясь по лестнице, Алаис не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такое счастье. Она не была склонна к унынию, как Селвена, но жизнь дома текла очень скучно, особенно когда уезжал отец.
А теперь столько всего происходило одновременно.
Ровиго вернулся домой после более длительной, чем обычно, поездки вдоль побережья. Аликс и Алаис всегда беспокоились, когда он отправлялся на юг, в Квилею, сколько бы раз он ни заверял их в своей осторожности. А эта поездка, вдобавок ко всему, пришлась на самый конец сезона осенних ветров. Но теперь он вернулся домой, и одновременно с его возвращением начался Праздник Виноградной Лозы. Он был вторым в ее жизни, и Алаис наслаждалась каждым мгновением дня и ночи, впитывала своими широко расставленными, настороженными глазами все что видела. Пила Праздник, словно вино.
На переполненной площади перед дворцом Сандрени в то утро она стояла совершенно неподвижно, слушая чистый голос, взмывающий ввысь из внутреннего двора в тишине, неестественной среди такого количества людей. Голос, оплакивающий смерть Адаона среди кедров Тригии так жалобно, так сладко, что Алаис боялась заплакать. Она тогда закрыла глаза.
А потом была изумлена и горда, когда Ровиго небрежно сказал ей и матери, что накануне выпивал с одним из певцов, отпевавших герцога. И даже пригласил этого молодого человека в гости, сказал он, и предложил познакомиться с его четырьмя дурнушками-дочерьми. Поддразнивание совсем не рассердило Алаис. Она бы почувствовала, что что-то не так, если бы Ровиго отозвался о них как-то иначе. Ни она сама, ни ее сестры ни капли не сомневались в отцовской любви. Им достаточно было лишь заглянуть ему в глаза.
Поздно ночью по дороге домой, уже сильно встревоженная громовым топотом барбадиорских солдат, которым они уступили дорогу у городских стен, Алаис очень испугалась, когда из темноты у ворот их окликнул чей-то голос.
Потом, когда отец ответил и она постепенно поняла, кто это, Алаис испугалась, что у нее остановится сердце от волнения. И почувствовала, как предательский румянец заливает щеки.
Когда стало ясно, что музыканты собираются зайти к ним в дом, ей потребовалось героическое усилие, чтобы вернуть самообладание и выражение лица, подобающие взрослой воспитанной девушке.
Внутри дома стало легче, потому что, как только двое гостей-мужчин переступили порог, Селвена, вполне предсказуемо, бросилась флиртовать с ними как ненормальная. Это поведение было столь прозрачным для старшей сестры и привело ее в такое смущение, что Алаис стала с привычной отстраненностью наблюдать за происходящим. Селвена почти всегда в том году засыпала в слезах, потому что было похоже, что она не выйдет замуж до своего восемнадцатилетия, ожидающегося весной.
Дэвин, певец, был ниже ростом и выглядел моложе, чем она ожидала. Но у него было подтянутое и гибкое тело, легкая улыбка и быстрые умные глаза под золотисто-каштановыми волосами, завитками спускавшимися до середины ушей. Она ожидала, что он окажется заносчивым или претенциозным, несмотря на то, что рассказывал отец, но ничего подобного Алаис не заметила.
Второй мужчина, Алессан, был старше лет на пятнадцать, если не больше. Его черные спутанные волосы преждевременно поседели, вернее, посеребрились на висках. У него было худое выразительное лицо, очень чистые серые глаза и широкий рот. Он сперва немного пугал ее, хотя легко шутил с отцом с самого начала и именно так, как больше всего нравилось Ровиго.
Возможно, дело именно в этом, подумала Алаис: немногие из знакомых ей людей могли соперничать с отцом в шутках или еще в чем-нибудь. А черноволосому мужчине с умным насмешливым лицом это, казалось, удавалось без всяких усилий. Она задавалась вопросом – хотя и понимала, что эта мысль немного высокомерна, – как подобное удается тригийскому музыканту. С другой стороны, размышляла она, ей слишком мало известно о музыкантах вообще.
Еще большее любопытство вызывала женщина. Алаис находила Катриану очень красивой. При ее высоком росте и поразительно голубых глазах под пламенеющими волосами – словно в комнате зажгли второй камин – она заставила Алаис чувствовать себя маленькой, бледной и слабой. Странным образом, в сочетании с возмутительным флиртом Селвены это не расстроило ее, а, наоборот, заставило расслабиться: в подобных соревнованиях она просто не собиралась участвовать. Пристально наблюдая, она увидела, что Катриана заметила, как Селвена нежно распростерлась у ног Дэвина, и перехватила ироническую усмешку рыжей певицы, адресованную товарищу.
Алаис решила уйти на кухню. Матери и Менке может понадобиться ее помощь. Аликс бросила на нее быстрый задумчивый взгляд, когда она вошла, но ничего не сказала.
Они быстро собрали ужин. Вернувшись в гостиную, Алаис помогала у буфета, потом слушала и наблюдала со своего любимого места у очага. Позже у нее появилась причина благословить бесстыдство Селвены. Никто из них и не подумал бы попросить гостей спеть.
На этот раз она могла видеть певцов, поэтому не закрывала глаз. Один раз, ближе к концу, Дэвин пел, глядя прямо на нее, и Алаис залилась ярким румянцем, но заставила себя не отводить взгляда. Во время второй части этой последней песни об Эанне, дающей имена звездам, она поймала себя на том, что ее мысли бегут по непривычному для нее руслу. О подобных вещах все время рассуждала Селвена по ночам, в подробностях. Алаис надеялась, что ее румянец объяснят жаром от очага.
Одна вещь ее все же заинтересовала, поскольку она большую часть жизни наблюдала за людьми. Что-то было между Дэвином и Катрианой, но определенно не любовь, и даже не нежность, насколько она разбиралась в этих вещах. Время от времени они поглядывали друг на друга, обычно тогда, когда другой не знал об этом, и в этих взглядах было больше вызова, чем чего-либо еще. Она снова напомнила себе о том, что мир этих людей более далек от нее, чем она может себе представить.
Младшие сестры пожелали всем доброй ночи и пошли спать. Селвена не протестовала, что было очень подозрительно, и попрощалась с мужчинами, прикоснувшись пальцами к ладони каждого. Алаис была шокирована. Она поймала взгляд отца и через мгновение тоже поднялась вместе с матерью.
Внезапный порыв, и ничего более, заставил ее пригласить Катриану подняться наверх вместе с ней. Как только слова слетели с ее губ, она поняла, как они должны были прозвучать для этой женщины, столь независимой и явно свободно чувствующей себя в компании мужчин. Алаис внутренне содрогнулась от собственной провинциальной неуклюжести и приготовилась встретить отпор. Но Катриана благожелательно улыбнулась и встала.
– Это напомнит мне о доме, – сказала она.
Алаис думала об этом, пока они вдвоем поднимались по лестнице мимо ламп на стенах и мимо гобеленов, которые дед привез с юга, из путешествия в Кардун много лет назад. Алаис пыталась понять, что могло заставить девушку, ее ровесницу, броситься в бурное море жизни, бродить по бесконечным дорогам и ночевать в сомнительных местах. Она думала о поздних вечерах и о мужчинах, которые наверняка полагали, что, если женщина находится среди них, она должна быть доступной. Алаис пыталась, но никак не могла понять. Несмотря на это, а возможно, и благодаря этому, в ее душе проснулось какое-то великодушное чувство к этой женщине.
– Благодарю вас за пение, – застенчиво сказала она.
– Это лишь малая плата за вашу доброту, – беспечно ответила Катриана.
– Не такая малая, как вам могло показаться, – возразила Алаис. – Наша комната здесь. Я рада, что это напоминает вам о доме… Надеюсь, это хорошие воспоминания. – Ей хотелось поговорить с этой женщиной, подружиться, узнать все что можно о жизни, такой далекой от ее собственной.
Они вошли в просторную спальню. Менка уже развела огонь и откинула покрывала на двух кроватях. Этой осенью на них лежали новые пледы, привезенные Ровиго контрабандой из Квилеи, где зимы намного суровее здешних.
Катриана тихо рассмеялась и высоко подняла брови, оглядывая комнату.
– Напоминает о доме то, что делишь комнату еще с кем-то. Но твоя гораздо больше той, что у меня была в рыбацкой хижине. – Алаис вспыхнула, опасаясь, что оскорбила ее, но не успела заговорить, как Катриана повернулась к ней со все еще широко раскрытыми глазами и небрежно спросила: – Скажи, нам не надо привязать твою сестру к кровати? Кажется, у нее течка, и я беспокоюсь, уцелеют ли наши мужчины этой ночью.
За одну секунду Алаис сперва почувствовала себя избалованной и бесчувственной, а потом залилась краской смущения. Потом увидела промелькнувшую на лице женщины улыбку и громко рассмеялась, освобождаясь от тревоги и чувства вины.
– Она просто ужасна, да? Она поклялась покончить с собой каким-нибудь особо жестоким способом, если не выйдет замуж до Праздника в следующем году.
