Сколько бы Фарида ни запрещала Дейе говорить о родителях, уничтожить память о них она не могла. Дейа отчетливо помнила, как узнала о смерти Адама и Исры. Ей было почти восемь лет. Стоял солнечный осенний день, Дейа сидела в своей комнате у окна, и вдруг небо на глазах потускнело. Фарида убрала со стола после ужина, помыла посуду и переоделась в халат, а потом тихонько спустилась вниз, в полуподвал, где жили девочки с родителями. В ту самую минуту, когда бабушка появилась в дверях, Дейа поняла: что-то случилось. Сколько она себя помнила, Фарида никогда к ним не заходила.
Фарида убедилась, что Амаль, младшая из четырех сестер, спит в своей колыбельке, и уселась на край кровати – к Дейе и остальным девочкам.
– Ваши родители… – Фарида сделала глубокий вдох и выпалила: – Погибли. Разбились в аварии вчера ночью.
Дальше все размывалось. Дейа не помнила, что еще говорила Фарида, не могла вызвать в памяти лица сестер. Только какие-то обрывки. Ужас. Плач. Пронзительный вопль. Она впилась пальцами в бедра. Ей казалось, ее сейчас вырвет. Она помнила, как выглянула в окно и заметила, что пошел дождь, – как будто мироздание горевало вместе с ними.
Фарида поднялась и, рыдая, ушла обратно наверх.
Больше о смерти родителей Дейа ничего не знала – даже теперь, почти десять лет спустя. Возможно, именно поэтому она все детство провела уткнувшись в книжку, пытаясь с помощью чужих историй разобраться в собственной жизни. Книги стали для нее единственным источником утешения, единственной надеждой. Они говорили правду, когда весь мир вокруг лгал, наставляли, как – верилось Дейе – наставляла бы ее Исра, будь она жива. Дейе столько всего нужно было понять – о собственной семье, о мире, о себе.
Она часто задавалась вопросом, одна ли она такая или есть другие люди, зачарованные словами, мечтающие нырнуть в книгу и остаться там навеки. Люди, которые надеются найти под обложкой сказку о себе, уже не чая разобраться в собственной жизни иначе. Но все равно Дейа ощущала себя одинокой – сколько бы книг ни читала, сколько бы небылиц ни придумывала. Всю жизнь она искала историю, которая помогла бы ей понять, кто она такая и каков ее путь. Но ее история была ограничена стенами ее дома – полуподвала на углу Семьдесят второй улицы и Пятой авеню, – и Дейа боялась, что никогда ее не поймет.
Вечером Дейа и ее сестры, как обычно, ужинали вчетвером, пока Фарида смотрела в зале телевизор. Не было ни перемены блюд, ни тарелочек с лимонными дольками, зелеными оливками, перцем чили и свежей питой – как когда домой приходил дед. Сестры просто сгрудились за кухонным столом, почти касаясь друг друга головами, погрузившись в разговор. Время от времени они затихали, ловя доносящиеся из коридора звуки, желая убедиться, что Фарида по-прежнему в зале и не слышит их.
Младшие сестры Дейи были единственными ее подругами. Разница в возрасте между ними была мизерная, год-два, и они дополняли друг друга, как уроки в школьном расписании. Будь Дейа – сложная, причудливая, полная страстей натура – школьным предметом, то, скорее всего, она была бы рисованием. Нора, вторая по старшинству, ближайшая ее наперсница, надежная, скрупулезная, прямолинейная, была бы математикой. Именно у Норы Дейа всегда просила совета, находя утешение в ее ясных рассуждениях; именно Нора умеряла ее бьющие через край эмоции, привносила порядок в хаос ее воображения. Затем – Лейла. По мнению Дейи, Лейла походила на естествознание – пытливая, неустанно ищущая ответы на вопросы, ярая поборница логики. Младшая из четырех сестер, Амаль, в полном соответствии со своим именем – «надежда» – как никто умела верить в лучшее. Будь Амаль школьным предметом, она была бы основами религиозного воспитания. Любые рассуждения сводились у нее к тому, что есть халяль, а что – харам, что – добро, а что – зло. Именно Амаль всегда возвращала сестер к Богу, привнося в их разношерстную компанию толику веры.
– Ну, как тебе Насер? – полюбопытствовала Нора, прихлебывая чечевичный суп. – Такой же чокнутый, как и предыдущий? – Она подула на ложку. – Ну этот, который требовал, чтоб ты носила хиджаб не снимая?
– Вряд ли найдется второй такой же ненормальный! – со смехом отозвалась Дейа.
– Он хотя бы симпатичный? – продолжала допытываться Нора.
– Он… ничего, – ответила Дейа и постаралась улыбнуться. Она не хотела тревожить сестер попусту. – Правда. Очень даже ничего.
Лейла прищурилась:
– Не скажешь, чтобы тебя это сильно радовало!
Дейа аж взмокла под пристальными взглядами сестер.
– Просто все это очень волнительно. Только и всего.
– Собираешься встречаться с ним снова? – поинтересовалась Амаль.
Она грызла ногти – Дейа только сейчас обратила на это внимание.
– Да. Наверное, завтра.
Нора наклонилась к Дейе, заправив за ухо прядь волос:
– А про наших родителей он знает?
Дейа кивнула, помешивая суп. Ее не удивило, что Насер в курсе произошедшего с ее родителями. Любые известия в их общине разлетаются со скоростью ветра – ведь арабы лепятся друг к другу, как куски теста, боясь затеряться среди ирландцев, итальянцев, греков и евреев-хасидов. Все арабы в Бруклине живут, будто взявшись за руки – от Бэй-Риджа до Атлантик-авеню, – и делятся друг с другом каждой сплетней. Тайн между ними нет.
– И что дальше, как думаешь? – спросила Лейла.
– Ты о чем?
– Когда ты снова с ним встретишься – о чем будете говорить?
– Надо думать, о самом главном, – ответила Дейа, приподняв бровь. – Где жить, сколько детей заводить… ну, эдакое введение в семейную жизнь.
Сестры расхохотались.
– По крайней мере, будешь знать, чего от него ждать, – сказала Нора. – Лучше так, чем потом всякие сюрпризы.
– Что да, то да. Но от Насера никаких сюрпризов, похоже, не будет. – Дейа уткнулась в свой суп. А подняв голову, весело сощурилась: – Я спросила, в чем для него заключается счастье. Угадайте, что он ответил.
– Деньги? – спросила Лейла.
– Хорошая работа? – предположила Нора.
Дейа засмеялась:
– Именно. Все как у всех.
– Ну, а чего ты ожидала? – поинтересовалась Нора. – Что он скажет – любовь? Романтика?
– Нет. Но я надеялась, он хотя бы притворится более оригинальным.
– Не все умеют притворяться, как ты, – усмехнулась Нора.
– Он, наверное, тоже волновался, – сказала Лейла. – А он спросил, что сделает счастливой тебя?
– Спросил.
– И что ты сказала?
– Что меня ничего не сделает счастливой.
– Зачем ты так? – удивилась Амаль.
– Просто чтобы побесить его.
– Все с тобой ясно. – Нора закатила глаза. – Впрочем, это хороший вопрос. Ну-ка, надо подумать. Что меня сделает счастливой? – Она поболтала ложкой в супе. – Свобода, – наконец сказала она. – Возможность делать все, что я хочу.
– А для меня счастье – это успех, – сказала Лейла. – Стать врачом или совершить что-то великое.
– Стать врачом в доме Фариды? О-о, удачи! – со смехом воскликнула Нора.
Лейла закатила глаза:
– …сказала девица, которая мечтает о свободе!
Тут уж они все засмеялись.
Дейа бросила взгляд на Амаль – та по-прежнему грызла ногти и даже не притронулась к супу.
– А ты что скажешь? – Дейа тронула ее за плечо. – В чем для тебя заключается счастье?
Амаль посмотрела в окно.
– Чтобы мы всегда были вместе, – сказала она.
Дейа вздохнула. Хотя Амаль была слишком мала, чтобы помнить родителей, – когда случилась авария, ей еще и года не исполнилось, – Дейа не сомневалась, что сейчас она думает именно о них. Но потерять то, чего не помнишь, все же проще. По крайней мере, не остается никаких воспоминаний, никаких картин, некстати встающих перед глазами и разрывающих сердце. Тут Дейа завидовала сестрам. Сама она вспоминала слишком много и слишком часто, хотя все воспоминания были обрывочные и смутные, как полуразвеявшиеся сны. Пытаясь осмыслить прошлое, Дейа сплетала эти обрывки в единое повествование – с началом и концом, с идеей и моралью. Иногда она ловила себя на том, что меняет воспоминания местами, путается во времени, добавляя лоскуток то туда, то сюда, чтобы собственное детство казалось цельным и понятным. А потом уже и сама разобрать не могла: какие кусочки она и впрямь помнит, а какие просто придумала?
Хоть от супа и поднимался горячий пар, Дейе стало зябко за кухонным столом. Она снова покосилась на Амаль, рассеянно глазеющую в окно. Перегнулась через стол и сжала руку младшей сестры.
– Не могу представить себе этот дом без тебя, – прошептала Амаль.
– Ну что ты такое говоришь, – укорила ее Дейа. – Я же не в другую страну уезжаю! Буду жить по соседству. И вы сможете в любое время ко мне заходить.
Нора и Лейла заулыбались, но Амаль только вздохнула:
– Я буду скучать по тебе…
– И я по тебе тоже. – Голос у Дейи дрогнул.
Свет за окном постепенно мерк, поднимался ветер. Дейа засмотрелась на кружащую в небе стайку птиц.
– Вот бы мама и баба были живы, – пробормотала Нора.
Лейла вздохнула:
– Вот бы я хоть что-нибудь о них помнила!
– И я, – добавила Амаль.
– Да я тоже помню мало, – отозвалась Нора. – Мне, наверное, лет шесть или семь было, когда они погибли.
– Но ты хотя бы лица их помнишь, – возразила Лейла. – А мы с Амаль – вообще ничего.
Нора повернулась к Дейе:
– Мама ведь была красивая, правда?
Дейа через силу улыбнулась. Она плохо помнила мамино лицо – только глаза, темные-претемные. Иногда ей хотелось заглянуть в голову к Норе, посмотреть, что она помнит о родителях, схожи ли воспоминания сестры с ее собственными. Но лучше всего, чтобы в памяти у Норы не обнаружилось ничего – ни единого воспоминания. Так было бы проще.
– Я помню, как мы все вместе ходили в парк, – проговорила Нора совсем тихо. – Устроили пикник. Помнишь, Дейа? Мама и баба купили нам по мороженому в рожке. Мы сидели в теньке и смотрели, как корабли проплывают под мостом Верразано – словно игрушечные лодочки. Мама и баба гладили меня по голове и целовали. Я помню, как они смеялись.
Дейа промолчала. Тот день в парке был последним ее воспоминанием о родителях, но впечатления оставил совсем иные. Мать и отец сидели на противоположных краях пледа и не произносили ни слова. Насколько Дейа помнила, они вообще редко разговаривали, не говоря уж о каких-то нежностях. Она долго убеждала себя, что мама и баба просто очень скромные и стесняются миловаться на людях. Но даже подглядывая за ними тайком, Дейа никогда не замечала никаких проявлений взаимной любви. Дейа сама не знала почему, но в тот день в парке при виде родителей, сидящих на разных краях пледа, ее охватило чувство, будто она впервые по-настоящему постигла значение слова «тоска».
Весь вечер девочки болтали о том о сем, пока не пришла пора ложиться спать. Лейла и Амаль поцеловали на ночь старших сестер и ушли к себе в комнату. Нора села рядом с Дейей на кровать и принялась теребить одеяло.
– Я хочу у тебя кое-что спросить, – пробормотала она.
– Мм?
– То, что ты сказала Насеру, – ты правда так думаешь? Ничто не может сделать тебя счастливой?
Дейа села в постели, прислонившись к изголовью.
– Да нет… впрочем, не знаю.
– Но откуда у тебя такие мысли? Я тревожусь за тебя!
Дейа ничего не ответила, и Нора придвинулась ближе:
– Скажи мне! В чем дело?
– Я не знаю, просто… Иногда мне кажется, что счастья вообще не существует – по крайней мере, для меня. Я понимаю, звучит театрально, но… – Она запнулась, пытаясь подобрать правильные слова. – Может быть, если никому не раскрывать душу и ничего не ждать от мира – тогда и не разочаруешься.
– Но ведь это ненормально – жить с таким настроем, – сказала Нора.
– Конечно, ненормально. Но так уж я устроена и ничего не могу с этим поделать.
– Не понимаю. Когда ты успела стать такой пессимисткой?
Дейа промолчала.
– Это из-за мамы и бабы? В них все дело? Стоит о них заговорить, у тебя всегда становится такой вид, будто ты знаешь что-то такое, чего мы не знаем. Может, расскажешь?
– Ерунда, – отмахнулась Дейа.
– А по-моему, вовсе не ерунда. Что-то там такое было.
От слов Норы у Дейи мурашки побежали по коже. Что-то было, много чего было, ничего не было. Вспомнилось, как она однажды сидела у порога родительской спальни, билась и колотилась в дверь, звала маму. «Мама! Мама, открой! Мама, ну пожалуйста! Ты меня слышишь? Ты там? Ты откроешь, мама? Ну пожалуйста!» Но Исра так и не открыла. Дейа лежала под дверью и пыталась понять, что же она такого натворила. Какой надо быть дрянью, чтобы собственная мать тебя разлюбила?
Но Дейа знала, что как бы подробно она ни описала и этот эпизод, и бесконечное множество других, Нора никогда до конца не поймет, что она тогда чувствовала.
– Не переживай, прошу тебя, – сказала она. – Со мной все в порядке.
– Точно?
– Точно.
Нора зевнула и потянулась.
– Тогда расскажи какую-нибудь историю, – попросила она. – Чтобы мне приснился хороший сон. Расскажи о маме и бабе.
Этот ритуал – рассказывать историю на ночь – зародился, когда погибли их родители, и соблюдался уже много лет. Дейа ничего не имела против, но не так уж много она могла – или хотела – воскрешать в памяти. Рассказывать историю – это не просто воспоминания ворошить. Нужно выстроить связный сюжет, решить, о каких деталях лучше умолчать.
