Молодой римлянин и грек обернулись и увидели центуриона Гортензия, который бодрым шагом направлялся в их сторону. Катон мигом вытянулся в струну, Диомед нахмурился и медленно отступил от края ямы. Гортензий остановился, поглядел на друидов и широко улыбнулся:
– Хороший улов. От продажи пленных когорта получит немалую прибыль, но за этих красавцев легат поблагодарит нас особо. Славный бой, замечательная победа, а потерь у нас почти нет. И утро выдалось погожее, в самый раз для обратной прогулки. Нам повезло, оптион!
– Так точно, командир. А каков наш урон?
– Убитых пятеро, серьезно раненых дюжина, ну и пара-тройка царапин.
– Боги были добры к нам, командир.
– Добрее, чем к прочим, – мрачно пробормотал Диомед.
– Что верно, то верно. – Гортензий кивнул. – Но уж во всяком случае, этих мерзавцев мы проучили. Так что с их играми теперь кончено!
– Нет, не кончено, центурион, – возразил грек. – Возле границ в лесах таких шаек не счесть. Поражение их лишь озлобит. И очень многим доверившимся Риму людям придется погибнуть, прежде чем вы, римляне, наконец раскачаетесь и очистите этот край от разорителей, заливающих его кровью.
Гортензий оставил не слишком-то уважительное заявление без внимания. Что тут поделаешь, раз человек не в себе. Его можно понять, однако никакая война не выигрывается без тщательной подготовки. Нельзя затевать кампанию, не обеспечив заранее ее успех. Нарушать это незыблемое правило никто не станет, как бы ни лютовали мятежные племена и сколько бы ни взывали к Риму союзники, моля о защите. Но уж зато, когда придет час поднять спасающий и карающий меч, ничто не сможет остановить железную поступь раздвигающих пределы империи легионов.
Сочувственно улыбнувшись греку, Гортензий положил ему на плечо свою твердую руку:
– Диомед, верь, в свое время ты будешь отмщен.
– Я мог бы получить удовлетворение и сейчас.
Диомед кивнул в сторону пленных друидов, и от Катона не укрылись хищные огоньки, мгновенно вспыхнувшие в глубине его глаз. Если грек вдруг столкуется с командиром когорты, смерть пленников наверняка будет медленной и мучительной. После взгляда в набитый изрубленными телами колодец Катон сам был готов резать варваров на куски, но теперь эта мысль его покоробила и вызвала отвращение. Что бы там ни было, цивилизованный человек не должен уподобляться убийцам!
Гортензий покачал головой:
– Нет, Диомед. Мы отвезем этих малых к легату, тот их допросит.
– Они будут молчать. Поверь мне, центурион, вы ничего от них не добьетесь.
– Может быть. – Гортензий пожал плечами. – А может быть, и добьемся. У нас есть мастера развязывать языки.
– У ваших мастеров тоже ничего не получится.
– Не будь так уверен.
– Говорю же тебе, из них не выжмут ни слова. Лучше расправиться с ними на месте. Раскромсать на части, как поступили они, а головы насадить на колья и оставить здесь, в назидание остальным.
– Мысль недурная, – согласился Гортензий. – Это у многих отбило бы всяческое желание совершать подобные вещи, однако приказ есть приказ. Всех друидов, которые попадутся нам в руки, мне строго-настрого велено переправлять в легион. Кроме того, легату они нужны целыми, потому что имеется шанс обменять их на римлян, томящихся у дуротригов в плену. Прости, но тут уж ничего не поделать. Как говорится, обстоятельства сильней нас.
Диомед вдруг надвинулся на Гортензия. Тот в удивлении поднял брови, но искаженное яростью лицо грека отнюдь не заставило старого воина дрогнуть или хотя бы несколько отстраниться.
– Разреши мне наказать их, – еле слышно процедил Диомед сквозь крепко сжатые зубы. – Я не могу жить, пока эти монстры продолжают дышать. Они должны умереть, центурион. Я просто обязан их уничтожить.
– Нет. Будь добр, успокойся.
Катон видел, что губы у Диомеда дрожат, а в глазах полыхают отчаяние и ярость. Гортензий, напротив, смотрел спокойно, без какого-либо намека на недовольство. Неуважительное поведение собеседника, похоже, и впрямь ничуть не задевало его.
– Я надеюсь, центурион, ты не доживешь до того дня, когда тебе волей-неволей придется пожалеть о своем решении.
– Уверен, что нет.
Губы грека раздвинула саркастическая улыбка.
– Сомнительный подбор слов. Будем надеяться, что у богов не возникнет искушения воспользоваться твоей беззаботностью.
– Боги поступят, как им угодно.
Старый вояка еще раз пожал плечами и повернулся к Катону.
– Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.
– После завтрака, командир?
Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши:
– Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?
– Никак нет, командир.
– То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.
– Есть, командир.
Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.
– Вот и ты, оптион! – ухмыльнулся, поднимаясь, Фигул, у ног которого мягко вилась в холодном утреннем воздухе тонкая струйка дыма. – А тут как раз и костер занялся. Правда, пришлось-таки с ним повозиться.
– Брось это, – отрезал Катон. – Мы выступаем.
– А как же завтрак?
У Катона возникло искушение отчитать новобранца точно так же, как только что отчитали его самого, но это было бы слишком несправедливым по отношению к совсем зеленому пареньку, который к тому же пусть и с трудом, но ухитрился выполнить поручение.
– Прости, Фигул. Никакого завтрака не будет. Погаси огонь и собирай свои вещи.
– Погасить огонь?
На лице Фигула появилось обиженное выражение. Он надул щеки, совсем как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.
– Погасить огонь?
Катон вздохнул и носком сапога нагреб холмик снега на кучку тлеющих прутьев. Крохотный язычок пламени ответил на то плевком пара и с недовольным шипением умер.
– Ну вот. А теперь шевелись, солдат.
Когда Катон вернулся к развалинам, где ночевала Шестая, Макрон уже сидел на своем ложе. Он кивнул, выслушав сообщение, потом с утробным ворчанием расправил плечи и гаркнул:
– Эй вы, бездельники. Живо на ноги, недоноски! Мы выступаем!
Тихий гул жалобных стонов рябью прошел по руинам.
– А что насчет завтрака? – спросил робко кто-то.
– Завтрака? Какой еще, на хрен, завтрак? – раздраженно буркнул Макрон. – Сказано же – выступаем!
Легионеры принялись подниматься, неохотно облачаясь в доспехи, Макрон топтался вокруг, подбадривая самых неторопливых пинками. Катон пробрался к своим вещам, уложил их в мешок, натянул кольчугу и уже опоясывался мечом, когда подбежал запыхавшийся вестовой.
– Где Макрон? – спросил он.
– Центурион Макрон там, где ему и положено быть.
Катон рукой указал направление. Вестовой молча развернулся на каблуках.
– Стой! – крикнул Катон.
Он терпеть не мог, когда рядовые других центурий позволяли себе игнорировать его звание, очевидно считая, что он слишком молод для каких-то там церемоний.
Легионер остановился, потом нехотя повернулся лицом к оптиону и вытянулся.
– Так-то лучше, – кивнул Катон. – В другой раз обращайся ко мне как положено. Понял?
– Так точно, оптион.
– Хорошо. Свободен.
Вестовой скрылся среди развалин, а Катон продолжил сборы. Некоторое время спустя гонец снова пронесся мимо него, направляясь обратно к воротам, следом за ним шел Макрон.
– Что стряслось, командир?
– Этот хренов осел Диомед. Представь себе, он сбежал.
Катон неуверенно улыбнулся, пытаясь понять, в чем соль шутки. Ну куда мог сбежать Диомед? И главное дело, зачем? Ведь лишь под защитой когорты сейчас можно чувствовать себя в безопасности в этом суровом краю.
– И это еще не все, – продолжил угрюмо Макрон. – Этот долбаный грек ухитрился оглушить часового, сторожившего наших друидов, выпотрошил пленных и исчез.
Глава 14
– Хм. Зрелище не из приятных, – пробормотал центурион Гортензий. – Этот поганец потрудился на славу.
Черные одеяния недвижно лежащих на снегу друидов были задраны, обнажая голые вспоротые животы, возле которых в лужах крови плавали клубки поблескивавших кишок. К горлу Катона подступил ком, и он отвернулся. Гортензий между тем продолжал:
– Стыд и позор: натворил дел и пропал! Куда годится наша караульная служба? Ну ничего, этот грек мне еще попадется. Я покажу ему, как убивать чужих пленных, не заплатив хоть каких-нибудь отступных.
Прочие командиры ворчливо выразили свое одобрение. Любви к друидам никто не испытывал, но пленники, каких можно продать, в ходе завоевания острова доставались римским подразделениям нелегко, попадались нечасто, и терять их вот так, за фу-фу, было непозволительным расточительством. Если Диомед снова объявится, Гортензию, конечно же, следует стрясти с него жирный куш.
Седой ветеран поднял руку, и гомон утих.
– А сейчас о главном. Всем слушать меня. Мы забираем остальных захваченных дикарей и скорым маршем возвращаемся к Каллеве. Пленных у нас слишком много, чтобы отсылать их туда под охраной. Отрядив соответствующий эскорт, мы сильно ослабили бы когорту. К тому же переводчика теперь с нами нет, а я очень сомневаюсь, что без греческого проныры атребаты проявят хоть каплю радушия к нам. Вот и выходит, что нам прямой резон добираться до своего легиона.
Это шло вразрез с распоряжениями легата, но отвечало сложившейся ситуации, и Макрон согласно кивнул.
– И еще, – продолжил Гортензий. – Нескольким вражеским конникам удалось ускользнуть, и, бьюсь об заклад, они сразу помчались к своим приятелям с такой прытью, будто их лошаденкам в зады напихали горячих углей. Но как бы эти разбойники ни спешили, ближайшее горное прибежище дуротригов находится в добром дне скачки от этих мест, так что, даже если им вздумается выслать погоню, пара дней до возможного столкновения у нас все-таки есть. Поэтому лучшее, что мы можем сейчас предпринять, – это до наступления темноты убраться отсюда как можно дальше. Есть какие-нибудь вопросы?
– Как быть с телами врагов, командир?
– А как ты сам полагаешь, Макрон?
– Да оставить их прямо тут, вот и все.
– Так мы и поступим. Пусть дуротриги думают, куда их девать. А мы будем думать о своих погибших. Правда, я уже все решил и отдал кавалеристам приказ поместить тела наших парней в тот же колодец, а потом заполнить его доверху грунтом. Погребальные костры нам раскладывать некогда, да и местному люду, похоже, больше по нраву иное упокоение.
Римляне зябко поежились. Иное упокоение. Это что? Гнить в земле? Жалкий удел, достойный одних только варваров. То ли дело сожжение – чистый, торжественный, цивилизованный ритуал.
– Возвращайтесь к центуриям. Мы выступаем.
Ночь когорта провела в наспех разбитом походном лагере. И несмотря на то что весь день шагавшие и весь вечер долбившие мерзлую землю легионеры смертельно устали, холод и страх не очень-то располагали ко сну. С первыми лучами солнца марш возобновился, причем Гортензий запретил какие-либо остановки на отдых и зорко, как ястреб, следил за людьми, накидываясь на любого виновника хотя бы малейшего замедления общего темпа и ругая его в хвост и в гриву. Если ругань не помогала, в ход шел командирский увесистый жезл. Хотя день обещал быть холодным и снег, убитый солдатскими сапогами, вмиг превращался в ледяную скользкую корку, легионеры, тащившиеся со всем оружием и в доспехах, скоро взмокли от пота. Пленникам, пусть и закованным в цепи, но не обремененным поклажей, было полегче. Впрочем, один из них, раненный в ногу, все же вывалился из ряда и рухнул на землю. Подбежавший Гортензий с ходу огрел его своим жезлом, но бритт лишь скорчился, не желая вставать. Центурион в гневе воткнул жезл в снег, выхватил меч и одним взмахом раскроил бритту горло. Тело осталось лежать на обочине, колонна без какой-либо заминки продолжила путь, из нее больше не выпадал ни один пленник.
Разумеется, такой марш-бросок, без передышек и с полной выкладкой, был до крайности утомителен, и чем дольше он длился, тем громче становился ропот легионеров. Многим из них после засады на дуротригов так и не удалось толком выспаться. И во второй половине дня, когда солнце уже начало понемногу клониться к грязно-серому зимнему горизонту, Катон стал задумываться о том, надолго ли его хватит. Ремни мешка стерли плечи до крови, глаза жег пот, каждый шаг отзывался в ступнях уколами боли. Оглядывая бойцов своей центурии, он видел по лицам, что им тоже несладко, и облегчения не ожидалось: ведь даже после того, как центурион Гортензий наконец-то объявит привал, легионерам придется браться за кирки с лопатами и ковырять скованный холодом грунт. Одна мысль об этом ужасала Катона, и он, как это временами бывало и раньше, проклинал тот день и час, когда ему пришло в голову записаться в солдаты, вместо того чтобы вести себе в Риме нехлопотную и не лишенную приятностей жизнь привилегированного раба из дворца.
И надо же, когда он, уступая воображению, совсем было смежил веки, воображая себя писцом императорской канцелярии, восседающим за уютным письменным столиком возле изящной жаровни, источающей одновременно и свет, и тепло, его резко вернул к неприглядной реальности неожиданный крик. Фигул споткнулся, упал и теперь неловко возился в снегу. Катон, мысленно порадовавшись возможности отключиться от одуряющего однообразия марша, помог бедолаге встать на ноги.
– Собери свои вещи и возвращайся в строй.
Фигул кивнул и склонился к своему скарбу.
– Это еще что за дерьмо, чтоб вам сдохнуть! – проревел подлетевший Гортензий. – Вы кто, солдаты или подзаборные девки? Оптион, это твой остолоп?
– Так точно, командир!
– Тогда почему ты не пнешь его в зад?
– Командир? – Катон покраснел. – Я…
Он поискал глазами шагавшего в колонне Макрона, рассчитывая на его помощь, но бравый центурион по опыту знал, что, если он встрянет, будет лишь хуже, и даже не оглянулся на шум.
– Ты что, не только онемел, но и оглох? – продолжал разоряться Гортензий, буравя взглядом растерявшегося Катона. – В моей когорте покидать строй позволено только мертвым, понятно? Любой другой придурок, посмевший это проделать, пожалеет, что он не мертвец! Уяснил?
– Так точно, командир.
