– А ты, Эдвард, не позволяй ему себя запугать! Ты столько лет здесь трудился без продыху, а он…
– Абита! Ни слова больше!
Эдварда трясло. Казалось, он готов опрометью выбежать вон. Видя все это, Абита умолкла.
– Ну, паршивка, на этот раз ты перешла все границы, – процедил Уоллес, смерив ее яростным взглядом. – Уж теперь-то язык довел тебя до суда проповедников. Посмотрим, что они скажут насчет твоей дерзости.
Абита втянула голову в плечи: угроза была вовсе не шуточной. Сколько раз она видела, как женщин, неосторожно заговоривших о том, что у них на уме, выставляли закованными в колодки всем напоказ, а одну – за прегрешение куда меньшее, чем ее – даже высекли! Пожалуй, будь это первый ее проступок, угроза Уоллеса была бы не так страшна, однако Абиту уже взяли на заметку за невоздержанность на язык.
– Уоллес, – взмолился Эдвард, – прошу тебя… не надо. Я потрясен ее поведением. Пожалуйста, прости ее. Она так горяча… и к нашим обычаям еще не привыкла. Я…
– Нет. Хватит ей потакать. Ее уже сколько раз предупреждали. Завтра же под суд ее отдам. Самое время ей понять свое место.
Подхватив шляпу, Уоллес направился к двери, но Эдвард заступил здоровяку-братцу путь, поднял руки к груди.
– Прошу, Уоллес, не делай этого. Ради меня. Прошу.
Абита, дрожа всем телом, не сводила глаз с мужа, молящего о прощении… прощении для нее.
«И все из-за меня. Когда я только выучусь держать язык за зубами?»
Уоллес, отстранив брата, двинулся дальше.
– Ладно… я готов… готов разговор продолжить, – сдался Эдвард. – Насчет фермы… готов.
Остановившись, Уоллес взглянул на брата, точно на кающегося мальчишку.
– Я слушаю.
– Мне нужно только немного времени, чтобы собраться с мыслями, вот и все. Слишком уж многое разом навалилось. Ты ведь можешь это понять?
Уоллес молча ждал продолжения.
– Я… я, – начал Эдвард, с тревогой взглянув на Абиту, – я думаю, мы сможем договориться. Уверен, что сможем. И выход найдем.
– Ну вот, вот он, младший братишка, которого я с детства знаю и всем сердцем люблю. Порой ты забываешь, что папа оставил все мне неспроста. Он же прекрасно знал: умом ты не силен, вот и доверил мне за тобою приглядывать. И ты тоже должен мне доверять. Огорчать папу – последнее, знаешь ли, дело.
Эдвард опустил взгляд.
– А еще, Эдвард, если уж начистоту, по-моему, я бы с этим управился лучше, – со вздохом продолжил Уоллес, ткнув пальцем в сторону Абиты. – Однако попробуй-ка тут сдержаться, когда эта гарпия над ухом зудит.
– О ней я позабочусь, только позволь разобраться с женой самому. Прошу тебя, не говори ничего проповедникам.
– Но сможешь ли ты с нею справиться, братец? Гляжу я на вас, и мне в это уже не верится. Разве не видишь, как она пользуется мягкостью твоей натуры, как вертит тобой, как подчиняет себе назойливой злой воркотней? Погляди-ка, даже сейчас вон как злобно глазищами блещет. Сдается мне, пара дней в колодках да хорошая порка ей только на пользу пойдут.
– Ни к чему. Я с ней управлюсь. Абита, – строго заговорил Эдвард, – извинись. Проси у Уоллеса прощения. Сейчас же!
Абита едва не задохнулась от возмущения. Пусть даже Эдвард всего лишь старался спасти ее от наказания, его слова казались хуже пощечины. Не доверяя собственному языку, она в страхе стиснула зубы.
– Абита! – едва ли не зарычал Эдвард.
Уоллес усмехнулся, и тут Абите сделалось ясно: да он же надеется, что она раскричится, разразится руганью, швырнет в него чем-нибудь – одним словом, укрепит его власть над Эдвардом. Почувствовав слезы, навернувшиеся на глаза, она до боли впилась ногтями в ладони.
«Придется, Аби. Иначе никак».
– Все без толку, брат, – подытожил Уоллес. – Она ни за что не…
– Прошу, Уоллес, прости меня, – едва ли не с яростью выпалила Абита. Все ее тело сотрясала крупная дрожь, щеки наверняка раскраснелись, как угли в печи. – Не стоило мне так говорить. Пожалуйста, прости мою непочтительность.
Эдвард перевел взгляд на рослого брата.
– Вот, видишь? Она в самом деле старается.
– Глаза у нее – что ножи, – сказал Уоллес. – Не нравится мне, как она меня взглядом буравит.
– Абита, опусти взгляд, – велел Эдвард.
Однако Абита по-прежнему не сводила глаз с Уоллеса.
– Абита!
Абита перевела взгляд на Эдварда. Как ей хотелось отвесить ему пощечину за то, что так обращается с ней на глазах у этой скотины! Однако стоило только увидеть в его глазах страх – страх за нее, по щекам неудержимо потекли горячие слезы, и Абита покорно устремила взгляд под ноги.
– Ну, Уоллес, чего тебе еще? Видишь, она раскаивается. Прошу тебя. Сегодняшний вечер для всех оказался нелегким. Я обещал пойти тебе навстречу, а об этом давай позабудем.
Украдкой подняв взгляд, Абита заметила на губах Уоллеса лукавую улыбку.
– Пожалуй, ты прав, братишка, нам сейчас не до мелочей, и ссориться из-за дурно воспитанной бабы совсем ни к чему. Но попомни мое слово: если она еще раз сунется в наши дела, плетей ей не миновать. Понятно?
– Да, – отвечал Эдвард. – Конечно.
– Тебе все понятно, Абита? – не унимался Уоллес, от души наслаждаясь каждой секундой триумфа. – Теперь тебе ясно, где твое место? Отвечай же. Мне нужен твой собственный ответ, чтоб в следующий раз обошлось без споров. Теперь… тебе… ясно… где… твое… место?
– Ясно, – кое-как процедила Абита сквозь зубы, не поднимая глаз.
Уоллес злорадно осклабился. Сомнений быть не могло: от визита к брату он получил все, что хотел, и даже более.
– Тогда до завтра, братишка, – с неожиданной беззаботностью сказал Уоллес. – Встретимся после службы. Обговорим подробности и известим проповедников, как обстоят дела.
С этим он, нахлобучив шляпу, вышел наружу.
– Не спеши, Аби, – окликнул Абиту Эдвард.
Обернувшись, Абита обнаружила, что он тащится следом, в полудюжине ярдов позади, едва различимый в утреннем тумане. Горб здорово замедлял его шаг.
Абита остановилась, дожидаясь мужа.
– Опаздывать нельзя, Эдвард. Сегодня – никак нельзя.
– Времени еще уйма, – отдуваясь, заверил он. – Мы почти пришли, а первого удара колокола я пока что не слышал.
– И в самом деле, – кивнула Абита. – Мне просто на сердце слишком уж неспокойно. Всю ночь глаз сомкнуть не могла.
Однако в тревоге заключалась лишь половина правды: про сны об исполинском дереве, шепчущем ее имя, о могучих корнях, точно змеи, ползущих следом за ней по темному лесу, она не заикнулась ни словом.
– Ничего, Абита! Сама знаешь, в этом деле правда за нами. С Божьей помощью проповедники разберутся, кто прав.
«С Божьей помощью, – подумала Абита. – Если бы я вправду могла на нее положиться! Но где был Господь Бог, когда у меня на глазах умерла мать, а отец повредился умом от горя и выпивки? Мне бы твою веру, Эдвард! Насколько проще, насколько спокойнее стала бы жизнь…»
И тут Эдвард, будто прочел все это в ее взгляде, взял ее за руку.
Но Аби отдернула руку.
– Что с тобой?
Абита промолчала.
– Все еще за вчерашнее злишься?
– А кто бы не злился?
– Аби, я ведь просил прощения, но если тебе хочется снова это услышать, будь по-твоему. Прости меня. Не хотел я с тобой так разговаривать, но пришлось, сама понимаешь. Не то Уоллес на тебя бы донес.
Да, это Абита понимала прекрасно. А еще понимала, что он кругом прав, что она перешла все границы… однако с обидой совладать никак не могла. Между тем Эдвард с трудом подыскивал нужные слова, да только все запинался.
– Без тебя мне, Абита, хоть пропадай. Правда, об этом и говорить-то не след… это тебе и самой известно.
Абита взяла мужа за руку, и пальцы Эдварда крепко стиснули ее ладонь. Этот простой жест говорил куда больше любых его слов, однако звон колокола – единственный, первый удар – напомнил, как они близко к деревне. Поспешно выпустив руку Абиты, Эдвард отступил на полшага, и оба тревожно заозирались: прилюдные нежности входили в длинный список грехов человеческих, а ревнителей благопристойности повсюду вокруг было – хоть отбавляй.
Оба двинулись дальше. Чем ближе к деревне, тем глубже становились выбитые в земле тележными колесами колеи, нередко вынуждавшие путников обходить ледяные лужи, продираясь сквозь придорожные кусты. Вскоре колокол прозвонил дважды, и Абита, наконец, замедлила шаг.
– Слишком рано появляться нам тоже ни к чему. На месте нужно быть как раз перед тем, как двери закроют.
– Уоллес будет не слишком этому рад. Уверен, ему хотелось бы обсудить дело до службы.
– Да-да, и еще как, – улыбнулась Абита.
Об этом она догадывалась и не хотела давать Уоллесу ни единого шанса сбить Эдварда с толку до разговора с проповедниками.
Навстречу пахнуло рекой, а после впереди, в дымке тумана, точно призрак, показались ворота деревни. От ворот в обе стороны тянулись, исчезая в тумане, громады бревенчатых стен. Заостренные верхушки бревен казались рядом смертоносных клыков. Частокол этот окружал всю деревню, а выстроен был затем, чтоб защищать ее, ограждать саттонцев от всяческих зол. Однако Абита, входя внутрь, содрогнулась: минуя ворота, она всякий раз чувствовала себя, скорее, в ловушке, чем под защитой.
Караульных у ворот не оказалось: все отправились в церковь, а потому Абита с Эдвардом беспрепятственно двинулись дальше, вдоль улицы, старательно обходя стороной лужи и кучи навоза. Справа и слева тянулись ровные ряды скромных, крытых соломой домов.
Каждый следующий дом выглядел в точности как предыдущий: внакрой обшит некрашеными досками, а от соседнего отделен серой оградкой, связанной из тонких жердей. Как ни приглядывайся, нигде не видать ни единого украшения – ни единой гирлянды, ни одной низки высушенных цветов, ни одного яркого пятнышка среди гнетущей бескрайней серости. С обеих сторон на Абиту взирали тусклые окна, затянутые вощеной бумагой, словно бы выносящие ей приговор, взвешивающие ее душу, только и поджидающие, чтобы она сказала, сделала что-нибудь не то, дабы немедля обличить грешницу у всех на глазах.
Над печными трубами не поднималось ни струйки дыма: все очаги, и кухонные плиты, и свечи были погашены, так как все жители Саттона молча, чинно шли на воскресную службу. Вокруг слышался только хруст легкой изморози под их башмаками. Казалось, Абита с Эдвардом заблудились в каком-то мрачном, унылом, всеми оставленном городке.
Но вот, наконец, впереди показалась общинная площадь. За нею, едва различимый в тумане, темнел силуэт дома собраний.
– Только гляди, не забудь, на чем мы с тобой сговорились, – негромко сказала Аби. – Не позволяй этому типу…
– Помню, помню, – шепнул в ответ Эдвард. – Все оговорено не меньше дюжины раз. Я постараюсь, слово даю.
– Прости, Эдвард. Я вовсе не хочу тебя раздражать. Просто… просто столькое на кон поставлено, что…
Улыбнувшись, Эдвард ненадолго, украдкой сжал ее руку.
– Ты меня и не раздражаешь, Аби. Ты – мое благословение. Ты мне сил придаешь. Не тревожься, я помню, что и как должен сказать. Будем надеяться, проповедники рассудят нас по справедливости. Ну, а теперь ты мне тоже пообещай кое-что.
Абита смерила мужа настороженным взглядом.
– Обещай, как бы дело ни повернулось, язык держать за зубами и стоять, где стоишь. Иначе плохи твои дела. Чуть что не так, не миновать тебе колодок, а то и плетей – Уоллес такого случая не упустит. Обещай.
– Обещаю, – согласилась Абита, а про себя подумала: «Господи Боже, прошу, помоги мне сдержаться».
Тут в пелене тумана недвусмысленным напоминанием о том, что ждет непокорных, показались колодки. Увидев их, Абита похолодела: смотреть на колодки без страха она не могла.
Общинную площадь украшал позорный столб в окружении пяти колодок: две ростовых, с ярмом, смыкавшимся на запястьях и шее, и еще три с парными отверстиями для лодыжек над самой землей, так что наказанным приходилось сидеть в грязи. Впервые оказавшись в Саттоне, Абита была поражена их количеством – просто постичь не смогла, зачем такой невеликой общине столько колодок, однако с тех пор не раз видела все их занятыми.
Вот и сейчас, по крайней мере, одни зря не простаивали. Подойдя ближе, Абита с Эдвардом увидели человека, ссутулившись, сидящего на земле у сомкнутых на лодыжках колодок.
– Джозеф? – вполголоса окликнул его Эдвард.
И вправду, это был Джозеф, однако в ответ он даже взгляда не поднял – наоборот, отвернулся, будто не в силах совладать со стыдом. Крепко вцепившись в собственные локти, прижатые к телу, он неудержимо дрожал, и вскоре Абита смогла разглядеть, отчего. Его одеяла валялись на земле, совсем рядом, но так, что рукой не дотянешься. «Зачем же он отшвырнул их?» – удивилась она, однако, заметив грязь на его спине и в волосах, поняла: конечно же, это не он. Кто-то сыграл с Джозефом злую шутку.
– Вот бедолага…
С этими словами Абита поспешно подобрала одеяла, шагнула к Джозефу, но тут же приостановилась, заметив запекшуюся кровь на его спине и сообразив, что он жестоко исполосован плетью.
– Ох, Джозеф… за что тебя так?
Осторожно укутав его одеялами, она разглядела в волосах Джозефа не только грязь, но и навоз. Вот это уж точно частью назначенной кары быть не могло. Это уж кто-то своим разумением забаву такую себе нашел.
– Кто это, Джозеф? Кто отнял у тебя одеяла?
Джозеф, не отвечая, укрылся одеялами с головой, будто в попытке спрятаться.
– Не стоит этого делать, – раздалось сзади.
Оглянувшись, Абита увидела дочь Уоллеса, Черити, идущую к церкви в компании подруги, Мэри Диббл.
– Дядюшка Эдвард, сделай ей одолжение, вели не вмешиваться.
