При слове «англичане» мужчины сдвинули брови, склонили головы на сторону, затараторили на непонятном, неведомом языке.
– Помогите мне, – попросил Мануэль. – Речи вашей я не понимаю. Помогите.
Но сколько он ни пробовал объясниться – по-испански, по-португальски, по-арабски, по-сицилийски, – мужчины только хмурились, злились сильней и сильней, а когда Мануэль перешел на латынь, вовсе подались назад.
– Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого… особенно невидимого…
Чуточку истерически рассмеявшись, он схватился за образок и показал им крест. Встречные уставились на медальон в совершеннейшем недоумении.
– Тор конлэх нэм ан диа, – само собой сорвалось с Мануэлева языка.
Все четверо вздрогнули от неожиданности. Подхватив его с двух сторон, мужчины оживленно затараторили, замахали свободными руками, а женщина улыбнулась, и Мануэль понял, что она совсем еще молода. Тогда он повторил то же самое снова, и встречные вновь залопотали по-своему, обращаясь к нему.
– Благодарю тебя, Лэр. Благодарю тебя, Анна. Анна, – сказал он девушке и потянулся к ней.
Девушка, пискнув, отступила назад.
– Тор конлэх нэм ан диа, – повторил Мануэль в третий раз.
Мужчины подняли его, так как сам он идти больше не мог, и понесли через заросшую вереском пустошь. Мануэль, улыбнувшись, расцеловал обоих спасителей в щеки, чем изрядно их насмешил, и опять повторил волшебные слова и почувствовал, что его неудержимо клонит в сон.
– Тор конлэх нэм ан диа, – с улыбкой сказал он напоследок.
Девушка нежно смахнула со лба Мануэля пряди мокрых волос. Прикосновение оказалось до боли знакомым – тем самым, дающим начало цветению в сердце, в душе.
…смилуйтесь Господа ради…
«Лаки Страйк»
Странные развлечения порождает порою война… В июле 1945 года, на острове Тиниан, в северной части Тихого океана, капитан Фрэнк Дженьюэри увлекся возведением на вершине горы Лассо курганчиков из камешков-голышей – по камешку на каждый взлетевший Б-29, по курганчику на каждое боевое задание. В самом большом из курганчиков насчитывалось четыреста голышей. Да, забава бессмысленная, но ведь и покер ничем не лучше. В покер ребята из 509-й, сидя в тени пальмы вокруг перевернутого ящика, потея в трусах да майках, отчаянно ругаясь, ставя на кон все жалованье и курево, сыграли не менее миллиона конов – кон за коном, сдачу за сдачей, пока карты не изотрутся, не измочалятся так, что хоть зад ими подтирай. В конце концов капитану Дженьюэри все это до смерти надоело, и после того, как он пару раз поднялся на вершину горы, кое-кто из товарищей потянулся за ним, а когда к их компании примкнул командир экипажа, Джим Фитч, подобные вылазки обрели статус «официального» времяпрепровождения, наряду с запуском сигнальных ракет за ограду расположения группы, или охоты на джапов[8 - Джапы (от англ. «japs») – презрительное прозвище японцев.], исхитрившихся улизнуть от прежних облав. Насчет собственных мыслей об этакой эволюции капитан Дженьюэри не распространялся. Остальные сгрудились вокруг капитана Фитча, пустившего по кругу потертую, видавшую виды фляжку.
– Эй, Дженьюэри! – окликнул его Фитч. – Давай к нам, глотни малость!
Неспешно подойдя к группе, Дженьюэри принял у него фляжку. Фитч засмеялся, кивнув на камешки в его руке.
– Накрытие цели отрабатываешь, Профессор?
– Угу, – мрачно подтвердил Дженьюэри.
«Профессором» у Фитча становился любой, читающий что-либо кроме комиксов на последних страницах газет. Поднеся горлышко фляжки к губам, Дженьюэри от души глотнул рому. Здесь, вдали от зоркого взгляда психиатра авиагруппы, он мог пить как угодно, на любой манер. Еще глоток, и Дженьюэри передал фляжку лейтенанту Мэтьюзу, штурману.
– Потому он и лучший, что на практику времени не жалеет, – сострил Мэтьюз.
Фитч снова захохотал.
– Лучший он потому, что я велю лучшим быть, верно, Профессор?
Дженьюэри сдвинул брови. Фитч был нескладным, грузным юнцом, толстомордым, с поросячьими глазками… и, по мнению Дженьюэри, изрядным подонком. Всем остальным в экипаже, как и Фитчу, исполнилось лет этак по двадцать пять, и грубоватые начальственные манеры капитана им импонировали, а вот тридцатисемилетнего Дженьюэри от них с души воротило. Ничего не ответив, он отошел и вновь занялся курганчиком. Отсюда, с вершины горы Лассо, открывался вид на весь остров, от гавани возле Уолл-Стрит до Северного поля в Гарлеме[9 - Благодаря сходству Тиниана с о-вом Манхэттен расположение улиц и их названия нередко копируют «сердце» Нью-Йорка.]. С четырех параллельных взлетных полос Северного поля с ревом взлетали, держа курс на Японию, сотни Б-29. Последняя четверка, отправленная на задание, пересекла остров поперек, и Дженьюэри уронил в кучу еще четыре камешка, метя во впадины среди остальных. Один из них, угодив точно в цель, лег так, что лучше не придумаешь.
– Вон они! – сказал Мэтьюз. – Вон, на рулежке!
Дженьюэри отыскал взглядом первый из самолетов 509-й. Сегодня, первого августа, на поле творилось нечто поинтереснее обычного парада «летающих крепостей». Как выяснилось, генерал Лемей был готов отстранить 509-ю от особого задания, а их командующий, полковник Тиббетс, отправился скандалить с Лемеем лично, и генерал согласился оставить задание им, но при одном условии: первым делом один из людей генерала совершит с 509-й пробный вылет и убедится в их пригодности к боям над Японией. Что ж, человек генерала прибыл, и теперь он там, внизу, на борту супербомбера, с Тиббетсом во главе всей «первой сборной»…
Дженьюэри вернулся к товарищам, чтоб поглядеть на взлет с ними вместе.
– Кстати, а почему у их «крепости» своего имени нет? – удивлялся Хэддок.
– Не станет Льюис давать ей имя: машина-то не его, и он это прекрасно знает, – пояснил Фитч.
Все прочие захохотали. Любимчики Тиббетса, Льюис и его экипаж популярностью среди сослуживцев, ясное дело, не пользовались.
– Как он, по-вашему, генеральского уполномоченного прокатит? – спросил Мэтьюз.
Остальные снова захохотали.
– Что угодно ставлю: движки на взлете загасит, – откликнулся Фитч, указав на разбитые Б-29, красовавшиеся в конце каждой из четырех полос. Все это были машины, павшие жертвой отказа двигателей на взлете. – Непременно захочет показать, что в случае отказа не упадет.
– Так он и не упадет! – заметил Мэтьюз.
– Будем надеяться, – вполголоса проворчал Дженьюэри.
– Поторопились они с этими райтовскими движками, – без тени веселья сказал Хэддок. – Сыроваты еще. Раз за разом их режет на отрыве от полосы, нагрузки не держат.
– Ну, это старому быку все равно, – заверил его Мэтьюз.
Тут все разом, даже Фитч, завели разговор о летных талантах Тиббетса. Полковника каждый полагал лучшим из лучших, а вот Дженьюэри, наоборот, не любил Тиббетса даже сильнее, чем Фитча. Началось это сразу же, едва он получил назначение в 509-ю. Ему пообещали «работу» в важнейшей авиагруппе кампании, а после предоставили отпуск. И вот тут-то, в Виксберге, парочка летунов, только что вернувшихся из Англии, принялась накачивать его виски, а поскольку Дженьюэри более полугода прослужил на базе под Лондоном, разговор их затянулся надолго и все трое порядком поднабрались. Оба случайных знакомца назойливо интересовались, что ожидает Дженьюэри впереди, но капитан о том не распространялся, а раз за разом переводил разговор на «Блиц»[10 - Блиц (также «Большой Блиц», «Лондонский Блиц») – часть Битвы за Британию, бомбардировка Великобритании авиацией гитлеровской Германии в период с сентября 1940 г. по май 1941 г.]. К примеру, знавал он одну медсестру-англичанку, чей дом был разрушен бомбой, погубившей всех ее родных и соседей… но эти двое все никак не унимались. В конце концов он, не вдаваясь в подробности, ответил, что отправляется выполнять особое задание, и тут оба сунули ему под нос именные бляхи, представились сотрудниками разведывательного управления СВ и сказали: еще одно подобное нарушение режима секретности, и капитану Дженьюэри Аляска за счастье покажется. Подстава – грязнее некуда. Вернувшись в Вендовер, Дженьюэри Тиббетсу так прямо в лицо и сказал, а Тиббетс, побагровев, тоже начал грозить ему всеми мыслимыми карами. За это Дженьюэри откровенно его презирал… и от боевых операций в итоге оказался практически отстранен, так как Тиббетс действительно во всем и всегда отдавал предпочтение тем, кто ходил у него в любимчиках. Пожалуй, против безделья Дженьюэри не очень-то возражал, вот только за год учений бомбы укладывал в цель лучше, точней, чем когда-либо: пусть старый бык видит, что рано списал Дженьюэри со счета. Стоило им глянуть друг другу в глаза, все сразу же становилось ясно, но Тиббетс уперся и задания, с какой бы точностью Дженьюэри ни отбомбился, не давал. Поразмыслишь о подобных материях, поневоле начнешь муравьев камешками бомбить…
– Дженьюэри, да сколько можно-то? – раздраженно осведомился Фитч. – Уверен: ты и в сортире гадишь не иначе, как с потолка – прицельное бомбометание по очку отрабатываешь!
– А тебе что за дело? Не над тобой вроде сплю, – парировал Дженьюэри. – Глядите, сейчас на взлет пойдут.
Машина Тиббетса вырулила на полосу «Бейкер». Фитч снова пустил фляжку по кругу. Здесь, в тропиках, солнце жарило немилосердно, и океан вокруг острова сверкал белизной, как алмаз. Обливавшийся потом Дженьюэри сдвинул пониже козырек бейсболки.
Две пары пропеллеров вгрызлись в воздух, набрав обороты, и элегантная, обтекаемая сигара «летающей крепости» с ревом помчалась вдоль полосы «Бейкер». Три четверти полосы позади… и тут правый внешний винт стал во флюгер[11 - Флюгирование винта – поворот лопастей воздушного винта на 85–90° относительно плоскости вращения. Применяется для минимизации сопротивления воздуха после отказа двигателя в полете.].
– Ага! – шумно обрадовался Фитч. – А что я вам говорил?!
Машина дернула носом вверх, вильнула вправо, но тут же выровняла бег. Четверка молодых вокруг Дженьюэри восторженно, торжествующе завопила.
– Сейчас и третий номер обрежет, – заметил Дженьюэри.
И верно: правый внутренний винт тоже стал во флюгер. Теперь машину тянули вперед и вверх, на отрыв, только двигатели левого крыла, а оба правых винта крутились вхолостую, за счет авторотации.
– Аб-балдеть! – воскликнул Хэддок. – Ну? Не молодец ли наш старый бык?
Любуясь мощью машины и бесстрашием Тиббетса, все четверо взвыли во всю силу легких.
– Богом клянусь, Лемеев уполномоченный запомнит этот полет! – загоготал Фитч. – Ух ты, гляди-ка, гляди: вираж закладывает!
Очевидно, отказа двух двигателей из четырех Тиббетсу показалось мало: самолет накренился вправо и, встав на мертвое крыло, развернулся назад, к Тиниану.
И тут стал во флюгер левый внутренний винт.
Война… Чего только не вытворяет она с человеческим воображением! Три года Фрэнк Дженьюэри держал собственное воображение в узде, не давая ему ни малейшей воли. Опасности, грозившие ему самому, разрушения, учиненные бомбами, судьбы всех прочих воюющих – задумываться обо всем этом он себе настрого запрещал, однако война раз за разом находила в его самообладании бреши. Квартира той медсестры-англичанки… удары по Руру… бомбардировщик, разнесенный в куски зенитным огнем прямо под брюхом его машины… а далее – год в штате Юта, и былая прочная власть над собственным воображением изрядно ослабла.
Вот потому-то при виде второго зафлюгированного винта сердце в его груди малость дрогнуло, и он помимо собственной воли словно бы оказался там, на борту, рядом с Фереби, бомбардиром Тиббетса, словно бы вместе с ним взглянул через плечи пилотов…
– Один движок из четырех? – пролепетал Фитч.
– Как видишь, – резко откликнулся Дженьюэри.
Помимо собственной воли он видел и панику в кабине, и лихорадочные попытки запустить хоть один из двух правых двигателей. Машина быстро шла книзу, и Тиббетс поспешил ее выровнять, взяв курс назад, на остров. Вращаемые встречным потоком воздуха, оба правых винта слились в серебристые, мерцающие круги. Вдохнув, Дженьюэри затаил дыхание. Тиббетс явно пытался пересечь остров – возможно, тянул к короткой посадочной полосе в его южной части, однако «летающей крепости» отчаянно не хватало подъемной тяги.
Да, Тиниан был слишком высок, а машина слишком уж тяжела. Еще минута, и Б-29 с ревом врезался в джунгли над самым берегом, там, где 42-я улица упиралась в местный Ист-Ривер. Над зеленью зарослей взвился, расцвел огненный шар. К тому времени, как до вершины горы донесся звук взрыва, все поняли: живых на борту не осталось.
В белое небо поднялся столб черного дыма. Когда грохот утих, над горою Лассо воцарилось безмолвие, нарушаемое только гудением да трескотней насекомых. Дженьюэри со всхлипом, прерывисто перевел дух. В последний миг он был там, вместе с Фереби, своими ушами слышал отчаянные вопли, своими глазами видел несущуюся навстречу зелень, а после взрыв оглушил его, пронзив все тело невыносимой ноющей болью, точно огромное сверло зубного врача.
– О Господи… о Господи, – бормотал Фитч.
Мэтьюз, не устояв на ногах, уселся на землю. Подобрав фляжку, Дженьюэри бросил ее Фитчу.
– И… идемте, – пролепетал он (а ведь не заикался Дженьюэри с шестнадцати лет).
Следом за ним с горы поспешно спустились и остальные. Стоило им оказаться на Бродвее, рядом взвизгнули тормоза резко свернувшего в их сторону джипа. За рулем сидел полковник Скоулз, зам старого быка.
– Что случилось?
Фитч объяснил ему, что.
– Провалиться бы этим «райтам», – буркнул Скоулз, пока экипаж забирался в кабину.
Да, на сей раз один из райтовских двигателей отказал в самый неподходящий момент. Электрод, отнятый от металла неким сварщиком дома, в Штатах, на полсекунды раньше, чем нужно, или еще какая-нибудь мелочь, какой-то пустяк в том же роде… и вот чем обернулся этот пустяк.
Оставив джип на углу 42-й и Бродвея, все двинулись на восток, по узкой дорожке, ведущей к берегу. Огонь выжег в джунглях порядочный круг, однако пожарные машины уже были на месте.
Остановившийся рядом с Дженьюэри Скоулз помрачнел пуще прежнего.
– Весь первый экипаж, – с трудом проговорил он. – Лучшие из лучших…
– Это уж точно, – откликнулся Дженьюэри.
Живо представившему себя погибшим, разбившимся, испепеленным, ему все никак не удавалось оправиться от потрясения. Однажды, еще мальчишкой, он, привязав к рукам и к поясу простыни, спрыгнул с крыши и приземлился прямо на грудь, и сейчас чувствовал себя почти так же. К чему приведет это «падение»? Как знать… однако по всем ощущениям Дженьюэри вправду словно бы с лету шмякнуло о нечто твердое.
Скоулз сокрушенно покачал головой. Четверо товарищей Дженьюэри по экипажу о чем-то трепались с ребятами из десантного инженерно-строительного батальона.
– Он собирался назвать самолет в честь матери, – сообщил Скоулз, не отрывая глаз от земли. – Только сегодня утром мне об этом сказал. «Энола Гэй»… вот как он машину хотел окрестить…
По ночам джунгли дышали, обдавая расположение 509-й волнами жаркого влажного воздуха. В надежде хоть на какой-то сквозняк Дженьюэри торчал в дверях ангара из гофры, служившего авиагруппе казармой. О покере в эту ночь никто даже не вспоминал. Лица серьезны, голоса приглушены… Кое-кто из сослуживцев помог собрать вещи погибших, а к этому времени почти все улеглись по койкам. Отчаявшийся дождаться сквозняка, Дженьюэри тоже вскарабкался к себе, на верхний ярус, лег и устремил взгляд вверх, к ребристой арке потолка.
Стрекот сверчков вонзался в мозг, точно скрежет пилы. Внизу беседовали – негромко, торопливо, чуточку виновато, а заправлял разговором Фитч.
– Дженьюэри – лучший из оставшихся бомбардиров, – толковал он, – а я ничуть не хуже Льюиса.
– Так ведь и Суини тоже, – напомнил ему Мэтьюз, – а он у Скоулза в экипаже.
Гадают, кому выпадет вылет с особым заданием…
Дженьюэри зло стиснул зубы. Полсуток после гибели Тиббетса с экипажем не прошло, а эти уже насчет замены им препираются!
Схватив рубашку, Дженьюэри скатился с койки и продел руки в рукава.
– Эй, Профессор, – окликнул его Фитч, – куда это ты?
– На воздух.
Дело близилось к полуночи, но духота снаружи стояла невыносимая. Сверчки, умолкавшие при звуке шагов, вновь заводили песню у него за спиной. Дженьюэри закурил. Во мраке «эм-пи»[12 - Эм-пи (от Military Police) – обиходное прозвище служащих Корпуса военной полиции ВС США.], патрулировавшие огороженную территорию расположения группы, казались попросту парами ходячих нарукавных нашивок. Ну да, как же, как же… 509-я… пленники собственной армии… Летуны из других групп завели моду швыряться камнями через ограду. Затянувшись, Дженьюэри с силой выпустил изо рта струю табачного дыма, будто это заодно могло избавить его и от отвращения к сослуживцам. «Пацаны ведь еще», – напомнил он себе самому. Да, пацаны… ребятишки. Воспитанные войной, на войне, для войны, они-то знают, чуют, что подолгу скорбеть о погибших нельзя: взвалишь на плечи этакий груз – как бы у тебя самого движки не обрезало. Что ж, против этого Дженьюэри нисколько не возражал. Тиббетс ведь тоже способствовал воспитанию подобных воззрений, а значит, вполне такого заслуживает. Вдобавок, ради особого задания Тиббетс был бы согласен и на забвение: в последнее время он жил только затем, чтоб сбросить на джапов эту хитроумную погремушку, позабыв и о подчиненных, и о супруге, и о родных.
Нет, раздражала Дженьюэри отнюдь не бесчувственность товарищей по поводу гибели Тиббетса. Желание нанести удар, к которому их готовили целый год, – тоже дело вполне естественное. Вполне естественное… для пацанвы, приученной фанатиками вроде Тиббетса выполнять приказ, не задумываясь о последствиях, но он, Дженьюэри, не безмозглый мальчишка и не позволит таким, как Тиббетс, управлять его мыслями! А что до новой погремушки… да, в ней-то уж точно ничего естественного нет и быть не может. Надо думать, какая-то химическая бомба, против всех Женевских конвенций…
Загасив сигарету о подошву, Дженьюэри швырнул окурок за забор. Дыхание тропической ночи отдалось ноющей болью в висках.
Который месяц он был уверен, что боевых вылетов ему не видать! Неприязнь во взгляде Тиббетса (а выражение глаз Дженьюэри чувствовал великолепно), как и в его собственном взгляде при виде полковника, была вполне искренней и неистребимой. Тиббетс понимал, что ювелирная точность бомбометания в учебных вылетах над Солтон-Си – своеобразный способ выразить презрение к нему, своеобразный способ сказать: «Да, да, друг друга мы на дух не переносим, однако тебе от меня не избавиться». При этакой результативности Тиббетс был вынужден держать Дженьюэри в одном из четырех экипажей резерва, но из-за поднятого вокруг хитроумной новинки шума Дженьюэри полагал, что до него очередь попросту не дойдет.
Теперь же дела обстояли совсем по-другому: Тиббетс погиб, и…
Вновь закурив, Дженьюэри обнаружил, что руки его просто-таки ходят ходуном. Дым «Кэмела» показался небывало горьким на вкус. Дженьюэри швырнул сигарету через забор, вслед удалявшейся паре нарукавных нашивок, но тут же пожалел о содеянном: зачем добру зря пропадать? Вернувшись в казарму, он вынул из рундука в изножье кровати книгу в мягкой обложке и снова взобрался на койку.
– Эй, Профессор, чего нынче читаешь? – с ухмылкой спросил Фитч.
Дженьюэри молча показал ему синий переплет: Исак Динесен[13 - Исак Динесен – один из псевдонимов Карен Бликсен, известной датской писательницы середины XX в., писавшей в основном по-английски.], «Зимние сказки».
– Небось, забористое что-нибудь? – не унимался Фитч, оглядев невзрачное карманное издание военного лихолетья.
– А то, – без тени улыбки заверил его Дженьюэри. – У этого парня без секса ни страницы не обходится.
Взобравшись на койку, он раскрыл книгу. Рассказы внутри оказались какими-то странными – поди разберись, что к чему, а тут еще голоса внизу не дают покоя…
Раздраженно нахмурившись, Дженьюэри целиком сосредоточился на чтении. Мальчишкой, на отцовской ферме в Арканзасе, он читал все, что бы ни подвернулось под руку. Каждую субботу после полудня он наперегонки с отцом (отец читать тоже любил) несся по глинистой тропке к почтовому ящику, выхватывал изнутри очередной номер «Сатердэй Ивнинг Пост» и удирал прочь, чтоб с жадностью, не отрываясь, проглотить его от корки до корки. Конечно, таким образом он оставался без нового чтения на целую неделю, однако поделать с собой ничего не мог. Больше всего ему нравились рассказы о приключениях Горацио Хорнблоуэра[14 - Горацио Хорнблоуэр – литературный персонаж, офицер Королевского Британского Флота в период Наполеоновских войн, созданный писателем С. С. Форестером, один из популярнейших в англоязычном мире героев военно-морских приключенческих произведений.], но и остальное тоже вполне годилось. Все это открывало путь к бегству – бегству с фермы в другой, большой мир. Так Дженьюэри и вырос человеком, способным спрятаться под книжной обложкой, когда пожелает. Когда пожелает… только не в эту ночь.
