– Что я и сделал сегодня, – усмехнулся Эксминстер, – и посмотрите на результат! Как я смогу убедить владельца, когда он услышит о победе, что это был такой же сюрприз для меня, как и для него? Сколько раз я говорил ему, что лошадь никуда не годится! – Он повернулся ко мне. – Вы выставили меня совершеннейшим дураком, вы понимаете это?
– Я очень сожалею, сэр, – еще раз повторил я, и я действительно сожалел.
– Не отчаивайтесь. Я дам вам другой шанс, вернее, несколько шансов. У меня есть старая, медлительная кляча. Вы можете работать на ней для меня в субботу, если не заняты на этих скачках, и две или три следующие недели. А потом… там посмотрим.
– Спасибо, – произнес я изумленно. – Большое спасибо.
Все вышло так, как если бы он бросил мне в руки золотой слиток, когда я ожидал скорпиона. Если я оправдаю себя на его лошадях, он может использовать меня регулярно как запасного жокея. Для меня это был гигантский шаг наверх.
Он тепло улыбнулся почти озорной улыбкой и сказал:
– Герань, стипль-чез в субботу. Вы свободны?
– Да.
– А вы сможете сбросить вес? Чтобы было не больше десяти стонов?[2 - Не более 63,5 кг.]
– Да, – ответил я.
Мне предстояло сбросить три фунта за два дня, но никогда еще голод не казался мне таким привлекательным.
– Очень хорошо. Там увидимся.
– Да, сэр, – подтвердил я.
Он и лорд Тирролд вместе пошли к выходу, и я слышал, как они смеялись. Высокий и нескладный лорд Тирролд и тренер даже еще выше его – пара, которая выигрывала почти каждый важный заезд во всех национальных скачках.
Джеймс Эксминстер был крупным человеком во всех смыслах. Шести футов ростом, крепко сбитый, он двигался, говорил и принимал решения легко и уверенно. Его большое лицо с выдающимся вперед носом и тяжелой квадратной нижней челюстью было знакомо всем любителям конного спорта. Когда он улыбался, его нижние зубы выдвигались дальше, чем передние. Хорошие, сильные зубы, очевидно, здоровые и необыкновенно белые…
Он владел крупнейшей конюшней в стране. Его жокей Пип Пэнкхерст последние два сезона держал звание чемпиона, и его лошади, примерно шестьдесят, считались самыми лучшими среди участвующих в скачках. Я получил предложение от человека, стоявшего на самой вершине пирамиды, и это пугало не меньше, чем манило. «Если я упущу этот шанс, – мелькнула у меня мысль, – я могу с успехом последовать за Артом в мир забвения».
Весь следующий день я провел, бегая вокруг Гайд-парка в трех свитерах и ветровке. Часов в шесть я сварил три яйца, съел их без хлеба и соли и поспешил удрать, потому что мать пригласила друзей к обеду, и девушка, которая приходила в подобных случаях, наполнила кухню деморализующими соблазнительными запахами. Я решил пойти в кино, чтобы отвлечь сознание от желудка. После кино отправился в турецкие бани, где провел всю ночь. Затем вернулся домой, съел еще три яйца вкрутую, даже не почувствовав их вкуса, и наконец поехал на скачки.
Стрелка вздрогнула, когда я встал на весы в легких сапогах и с самым легким седлом. Она зашла за отметку десять стонов, но потом заскользила обратно и наконец остановилась на толщину волоса ниже нужного веса.
– Десять стонов, – удивленно объявил служащий, фиксирующий вес. – Как вы это сделали? Наждаком?
– Почти, – усмехнулся я.
В парадном круге Джеймс Эксминстер посмотрел на доску, где цифры показывали, какой вес должна нести лошадь и какой у ее жокея, и обратился ко мне.
– Лишнего веса нет? – спросил он.
– Нет, сэр, – ответил я так, будто сбросить лишний вес – самое пустяковое дело, какое только бывает.
– Гм… – Он, махнув рукой, подозвал конюха, который водил по кругу вялую старую кобылу, ту, с которой мне предстояло работать, и сказал: – Вам придется все время пинать эту старую клячу. Она ленива. Хорошо прыгает, но больше ничего.
Я привык пинать ленивых лошадей. Пинал я и эту кобылу, которая хорошо прыгала: мы финишировали третьими.
– Гм, – снова промычал Эксминстер, когда я распускал подпругу.
Я взял седло и пошел взвешиваться – на полфунта легче, чем до заезда. Я переоделся в цвета другой лошади, с которой должен был работать в тот же день, а когда вышел из весовой, Эксминстер ждал меня. Он держал лист бумаги и, ни слова не говоря, протянул его мне.
Это был список пяти заездов в различных скачках на следующей неделе. Против каждой лошади он указал вес, который она должна нести, и скачки, в которых она участвовала. Я внимательно прочел список.
– Итак, – сказал он, – вы сможете работать с нами?
– Я смогу взять четырех из них, но меня уже наняли на скачки новичков в среду.
– Это важно? Вы не можете отказаться?
Мне ужасно хотелось сказать, что могу. Бумага, которую я держал, была приглашением в персональный рай. И, кроме того, если я откажусь от одной из лошадей, то жокей, который возьмет ее, скорее всего, будет работать с ней и в будущем.
– Я… не могу, – пробормотал я. – Я должен участвовать. Это для фермера, который первым дал мне нескольких лошадей.
Эксминстер слегка улыбнулся, и его нижние зубы выдвинулись вперед.
– Прекрасно. Тогда возьмите четырех других.
– Спасибо, сэр. Я бы очень хотел…
Он повернулся и ушел, а я сложил драгоценный листок и засунул в карман.
Вторую лошадь, с которой я работал в этот день, тренировал Корин Келлар. После смерти Арта он постоянно нанимал разных жокеев и ворчал, как неудобно не иметь под рукой хорошего специалиста. Зная, что именно из-за его отношения Арт, лучший из жокеев, бросил Корина самым ужасным из всех возможных способов, мы с Тик-Током считали, что Келлар – готовый случай для психиатра, но мы оба, в общем-то, с удовольствием работали с его лошадьми.
– Если Корин предложит тебе, – спросил я Тик-Тока, когда мы брали седла и шлемы, готовясь взвеситься перед заездом, – ты возьмешь работу Арта?
– Если предложит – да, – усмехнулся Тик-Ток. – Но Келлар не собирается беспокоить меня в будущем. – Он поднял глаза к потолку, тонкогубый широкий рот растянулся в беззаботной улыбке. Ясное душевное здоровье отражалось в каждой черте его худощавого лица, и в этот момент он показался мне человеком, родившимся слишком рано. Он был таким, каким я представлял себе человека двадцать первого столетия: необыкновенно жизнеспособный, любознательно-наивный, без тени апатичности, злобности или жадности. В его присутствии я чувствовал себя старым. Ему было девятнадцать.
Мы вместе вышли на парадный круг.
– Улыбку на тридцать два зуба, – бросил он. – Глаз мира обшаривает наш путь.
Я посмотрел вверх. Когда мимо проводили по кругу серую лошадь, телевизионная камера со своей продуваемой всеми ветрами площадки направила на нас квадратную морду. Камера чуть-чуть задержалась и двинулась дальше.
– Я забыл, что мы на виду, – безразлично заметил я.
– О да, – ехидное выражение появилось в глазах Тик-Тока, – сам великий человек тоже здесь, единственный и неповторимый Кемп-Лоур. Человек – воздушный шар.
– Что ты имеешь в виду?
– Быстрый взлет. И наполненность горячим воздухом. Но богатый человек и со вкусом. Бодрящий аромат, свежий и хрустящий.
Я засмеялся. Мы подошли к Корину, и он начал давать нам обоим указания, как провести заезд. Кобыла Тик-Тока была на хорошем счету. Я, как обычно, работал с лошадью, от которой мало что ожидали, и совершенно правильно. Мы долго плелись в хвосте, и я видел по номерам, появившимся на табло, что другая лошадь Корина победила.
Корин, Тик-Ток и владелец лошади образовали кружок вокруг победительницы и обменивались взаимным восхищением. Когда я проходил в весовую с седлом под мышкой, Корин окликнул меня и попросил сразу же вернуться и рассказать, как вела себя лошадь во время заезда.
Вернувшись, я увидел, что он разговаривает с человеком, стоявшим спиной ко мне. Я остановился неподалеку, не желая мешать их беседе, но Корин, заметив меня, взмахом руки подозвал к себе. Человек обернулся. Ему было чуть за тридцать. Среднего роста, стройный, с приятными чертами лица и светлыми волосами. Никогда не перестаешь приходить в замешательство, встретив первый раз во плоти человека, чье лицо знакомо, будто лицо родного брата. Передо мной стоял Морис Кемп-Лоур.
Телевидение не льстит никому. Оно делает фигуру толще, а лицо – банальнее. Поэтому, чтобы сиять с маленького экрана, в реальной жизни человек должен буквально ослеплять. И Кемп-Лоур не был исключением. Очарование, которое исходило от его программ, становилось совершенно неотразимым в реальной жизни. Его рукопожатие было быстрым и сильным, его улыбка – заразительной и теплой, излучающей восхищение от встречи со мной. Но даже в тот момент, когда я улыбался в ответ и пожимал руку, я осознавал, что эффект, который он произвел на меня, рассчитан. Все на продажу. Хорошие интервьюеры знают, как вызвать доверие в людях, чтобы они раскрылись, как бутон, а Кемп-Лоур, конечно, был мастером своего дела. В его программах скучные люди сверкали остроумием, молчаливые – красноречием, догматики – гибкостью ума.
– Я видел, что вы проиграли этот заезд, – проговорил он. – Плохой день.
– Плохая лошадь, – возразил Корин и расплылся в улыбке, обретя юмор в присутствии телекомментатора.
– Я бы хотел как-нибудь сделать программу, если вы простите меня, с жокеем-неудачником. – Широкая улыбка смягчила жало его слов. – Или, вернее, с жокеем, который пока не добился успеха. – Его голубые глаза засверкали. – Не согласились бы вы выступить в моей передаче и рассказать зрителям, какую жизнь ведете? Финансовое положение, надежда на удачу в очередной скачке, безопасность… такого рода детали. Просто показать публике обратную сторону медали. Она знает все о крупных владельцах конюшен, больших скачках и жокеях, которые их выигрывают. А я хочу показать, как ухитряется жить жокей, который редко выигрывает даже на незначительных соревнованиях. Жокей, живущий на нерегулярные вознаграждения. – Он тепло улыбнулся. – Вы расскажете?
– Да, конечно, – согласился я. – Но мой случай не совсем типичный. Я…
Он перебил меня:
– Не говорите мне сейчас ничего. Я достаточно слышал о вашей карьере и считаю, что вы подходите для моего замысла. Я всегда предпочитаю не знать ответа на мои своеобразные вопросы, пока мы не окажемся в прямом эфире. Это делает передачу непосредственнее. Если мы с моими приглашенными будем репетировать то, что скажем в программе, передача получится скучной и неубедительной. Я пошлю вам список примерных вопросов, которые собираюсь задать, и вы можете подумать над ответами. Хорошо?
– Да, – согласился я. – Пусть будет так.
– Прекрасно. Тогда в следующую пятницу. Программа идет в эфир в девять часов. Приходите в студию в семь тридцать, вы сможете? Вот эта карточка поможет попасть туда. – Он протянул карточку, на одной стороне которой большими буквами было напечатано: «Юниверсл телекаст», а на другой помещена схематически карта Уайлсдена.
– И кстати, будут, конечно, гонорар и возмещение всех расходов. – Он приветливо улыбнулся, показывая мне, что знает, как приятна эта новость.
– Спасибо. В пятницу буду.
Он перекинулся парой слов с Корином и ушел. Я взглянул на Корина, когда тот смотрел вслед Кемп-Лоуру, и поймал на его лице то же выражение, какое часто видел у поклонников, окружавших после концертов моих родителей. Самодовольная, глупая ухмылка, означавшая: «Знаменитая личность, которая умнее меня, разговаривала со мной».
– Я довольно хорошо знаю Мориса, – начал Корин громким, самодовольным тоном. – Он попросил у меня совета, подойдете ли вы для его передачи… мм… о неудачливом жокее, и я сказал ему, что в самый раз.
Он ждал, что я поблагодарю, и я сказал:
– Спасибо.
– Да-с, Морис великий человек. Из хорошей семьи, вы знаете? Его отец выиграл национальный приз – как любитель, конечно. Его сестра долгие годы была первой в выездке. Бедный старина Морис, он едва ли вообще сидел на лошади. Он даже не охотится. Знаете, от лошадей у него разыгрывается ужасная астма. Он так страдает из-за этого. Он бы никогда не занялся телевидением, если бы мог участвовать в скачках или бегах. Но может, и к лучшему.
Спустившись в раздевалку, я увидел Гранта Олдфилда, который стоял возле моей вешалки и держал в руках лист бумаги. Подойдя ближе, я с раздражением обнаружил, что это список лошадей, который дал мне Джеймс Эксминстер. Значит, Грант шарил у меня в карманах.
Не обратив ни малейшего внимания на мое возмущение, не говоря ни слова, он сжал кулак и двинул меня по носу.
Глава 4
Количество крови, которое вылилось от этого удара, сделало бы честь целой клинике доноров. Кровь лилась по бледно-зеленому шелковому камзолу и стекала на белые бриджи. Маленькие лужицы образовались на скамейке и на полу. Я отплевывался, пытаясь очистить от крови рот.
– Ради бога, положите его на спину! – крикнул один из служителей, подбегая ко мне.
Его совет был, вообще-то, бесполезен, потому что я и так лежал на полу, задрав ногу на скамейку. В такой позе я оказался, когда после удара потерял равновесие.
Грант стоял у меня в ногах и смотрел в пол, будто удивляясь, что стал причиной такого переполоха. Я бы расхохотался, если бы не был так занят проглатыванием, как мне казалось, полных чашек собственной крови.
Молодой Майкл подсунул мне под плечи седло и закинул голову назад. Затем положил мокрое полотенце на переносицу, и постепенно сгустки крови, выходящие с дыханием, стали меньше, и кровотечение прекратилось.
– Вам лучше побыть еще немного здесь, – сказал Майкл. – Я сейчас схожу и приведу кого-нибудь из первой помощи, чтобы вас осмотрели.
– Не беспокойтесь, – возразил я. – Пожалуйста, не беспокойтесь. Со мной все в порядке.
Он нерешительно вернулся и встал у моей головы.
– Какого черта вы это сделали? – спросил он Гранта.
Мне тоже хотелось услышать ответ, но Грант ничего не сказал. Он хмуро взглянул на меня, повернулся на каблуках и стал проталкиваться к дверям навстречу жокеям, возвращавшимся с последнего заезда. Список лошадей Эксминстера, кружась, опустился на пол. Майкл поднял его и вложил в мою протянутую руку.
Тик-Ток бросил седло на скамейку, снял шлем и подбоченился.
– Что это у нас здесь? Кровавая ванна? – воскликнул он.
– Из носа пошла кровь, – ответил я.
– А то я не вижу.
Жокеи начали собираться вокруг меня, и я решил, что полежал уже достаточно. Я снял с лица полотенце и осторожно встал. Фонтан иссяк.
– Грант двинул ему в нос, – пояснил один из жокеев, который был здесь с самого начала.
– За что?
– Спросите меня о чем-нибудь другом, – отозвался я. – Или спросите Гранта.
– Следовало бы доложить распорядителям.
– Не стоит, – возразил я.
Я привел себя в порядок, переоделся и пошел вместе с Тик-Током на станцию.
– Ты, конечно, знаешь, за что он ударил тебя, – проговорил он.
Я протянул список Эксминстера, он прочел и вернул мне.
– Да, понимаю. Ненависть, зависть и ревность. Ты занял место, на которое он рассчитывал. Ему тоже представился шанс, и он его проворонил.
– А что случилось? – спросил я. – Почему Эксминстер выбросил его?
– Честно, не знаю, – ответил Тик-Ток. – Лучше спросить Гранта и выяснить, чтобы не наделать ошибок. – Он усмехнулся. – Твой нос похож на дешевую открытку с морского курорта.
– Как раз для телевизионной камеры, – заметил я и рассказал о предложении Кеми-Лоура.
– Мой дорогой сэр, – воскликнул он, снимая тирольскую шляпу и отвешивая шутливый поклон, – я потрясен!
– Ну и дурак.
