Неужели он никогда не разлюбит Кэрол? Как может мужчина – целых двадцать лет с момента последней встречи со своей возлюбленной – носить в себе это чувство?
Хэрроуз – так звалось местечко, где Кэрол вышла замуж за этого Дуайта Эверса, и новость о ее свадьбе едва не разорвала ему грудь. Долгое время Мокси считал, что он благополучно пережил случившееся, что перерос свои воспоминания. Но теперь они вновь нахлынули – так, словно всегда были рядом, под самым его сердцем.
Он сплюнул на землю, едва не попав слюной на ботинок и на бок лошади. Да, Хэрроуз был самой дальней точкой на Большой дороге, и все, связанное с Кэрол, казалось таким далеким, таким недостижимым!
Двадцать лет…
Неужели он видел ее в последний раз целых двадцать лет назад? А интересно, насколько она отличается от того образа, что он все это время носил в своей душе? Глядя на тени, поглотившие Большую дорогу, Мокси отрицательно покачал головой. Кэрол всегда была чище его, моложе его, умнее его и лучше. Как бы ни изменила ее жизнь, пусть даже и в худшую сторону, никогда в его памяти она не утратит своего обаяния. Какова она сейчас? Свободна ли? Счастлива? Или, напротив, удручена? Для Мокси это были не просто слова из некоего романтического лексикона, а утонченные формы тех образов, что он носил в своем сердце, то и дело сжимавшемся от смешанного чувства вины и сожаления, и это чувство вновь и вновь являлось ему из неведомой дали. Каждая черточка в лице Кэрол, каждая складка на той юбке, что она когда-то носила, даже легкая пыль, осевшая на кончике ее туфель, – все кричало о его проступке, его предательстве, совершенном двадцать лет назад, задолго до того, как его имя зазвучало на Большой дороге. Он презрел законы, стал отверженным – потому что нарушил собственные внутренние законы, тот кодекс чести, которым жил когда-то. И он не знал, как эти законы восстановить.
Мокси не отъехал и полумили от Макатуна, а в призрачном полумраке Большой дороги уже едва различимыми стали темные силуэты окружавших дорогу стен растительности. Сама Большая дорога была достаточно широка, чтобы по ней мог проехать экипаж, а иногда и сразу два, но по ее сторонам высоко в небо вздымались густые заросли, вызывавшие у путников приступы клаустрофобии. Да, эти стены пробуждали в душе тревожные воспоминания, а легкое движение в чаще могло серьезно напугать. Но сегодня на Большой дороге было все спокойно. Всегда ли здесь бывает так в рассветные часы, когда солнце стоит еще недостаточно высоко, чтобы высветить – там, в редких прогалинах, где над дорогой не нависают кроны деревьев, – тех, кто пробирается к назначенной цели по ее утоптанной пыльной поверхности. Возможно, сейчас, когда он сам стал путешественником, Большая дорога открылась ему в своем истинном обличье.
Мокси вспомнил всех мужчин, которые хотели бок о бок странствовать с ним по Большой дороге после того, как его прославил тот трюк, что он проделал в Абберстоне.
Теперь он знал: та слава и гроша ломаного не стоила.
Его лошадь, шумно, но ровно дыша, упрямо шла вперед. Мокси посмотрел туда, где стены растительности, обступившей Большую дорогу, сходились, поглощая пространство.
Именно на этом участке Большой дороги они с Джефферсоном мчались тогда, пьяные от вина и дурного настроения, в надежде бешеной скачкой погасить его и вновь почувствовать себя хорошо. Проснись! – кричал Джефферсон. Проснись! – А Мокси, закрыв глаза, вслепую отдался бегу лошади, и комья земли, летящие из-под копыт, били в его лицо. Лошади, казалось, выбивают из самих недр земли раскаты грома, но настоящая гроза накрыла Большую дорогу к ночи, и они с Джефферсоном, укрывшись на единственном сухом пятачке под раскидистым дубом, вынуждены были, как неизбежность, пережидать волну ненастья.
Проснись!
Свобода, которая не стоит и выеденного яйца. Нет, без правил жить невозможно!
Воспоминания жгли сердце Мокси. Как ясно он все увидел? Кого он в конечном итоге обманул?
Только не Кэрол.
Великой и тяжкой была его вина.
Что-то большое зашевелилось в зарослях справа от Мокси, но видавший виды человек не станет зря суетиться, а лишь слегка скосит глаза из-под полей шляпы, чтобы отличить двуногого зверя от четвероногого. И, хотя Мокси давно оставил лихую жизнь, он помнил уроки Большой дороги.
Человек, – подумал он. – Грабитель.
Но среди неясных теней материализовался силуэт оленя. Неужели он, Мокси, потерял нюх?
Именно по этому отрезку Большой дороги девять лет назад он двигался к Макатуну, навсегда покончив с жизнью отщепенца. Название городка не значило для него ровным счетом ничего – мирное местечко, вдали от городов, где имя его стало легендой. Тогда ему было всего тридцать лет, а впереди простирались необъятные просторы жизни, которую он посвятит своему саду, книгам из своей библиотеки и трем своим стареющим лошадям, так нуждающимся в его заботе. Заслуженное уединение. Но заслужил ли он его?
Кэрол! – неожиданно вспомнил он.
И почти физически ощутил, насколько далеко он от Хэрроуза, городка, где ждет помощи его давняя возлюбленная.
Те скупые слова, что принесла с собой телеграмма от Фарры Дэрроу, вызвали в его душе целый водопад воспоминаний, полный деталей, заставлявших сердце отчаянно биться. Душа его была полна Кэрол, но мысли о ней, словно искра, разожгли в душе Мокси костер иных воспоминаний – о долгих годах одиночества, когда он дышал воздухом Большой дороги. Теперь он хотел выбросить ее из памяти, несмотря на славу, что она ему принесла. Воспоминания о той жизни жгли его сердце, едва не сводя с ума. Были ли те годы потеряны зря? Именно здесь он изведал славу, а буквы его имени стали мифом, раем и адом этих лесов, этих просторов, всей этой земли. Но в славе крылось и издевательство, насмешка, сводившая его с ума.
Вот оно, проклятие Большой дороги! Мужчина, в чьем сердце царит вечный непокой, неизбежно попадет в ее волшебные невидимые силки.
Да, это двухдневное путешествие убьет его.
Движение слева в кустах. Мокси неторопливо повернулся.
Мокси как никто другой знал легенды Большой дороги. По мере того как годы стекали по крутым склонам здешних холмов, какие-то из сказок становились былью. Леденящие кровь истории, осеняющие Большую дорогу мрачной тенью. Тенью иссиня-черной, слепящей и непроницаемой.
Некоторые из историй говорили кое о чем похуже грабежа и убийства.
Эти истории окутывали Большую дорогу наподобие плаща. В них крылся неизбывный, режущий на части ужас. Они подавляли рассудок, делая людей жертвой безумия.
Вновь движение. Мокси вгляделся в шевелящиеся кусты.
Там, повернувшись лицом к Большой дороге, стоял человек.
Мокси придержал лошадь.
Правая рука его автоматически скользнула к кобуре. На Большой дороге это обычное дело – при виде незнакомца выхватывать оружие. Мокси и сам поступал так несчетное количество раз. В одиночку с добрыми намерениями по Большой дороге не ходят, а человек, который виднелся в густых придорожных зарослях, явно прятался.
Выхватить оружие первым – это мудрый поступок, избавлявший от многих неприятностей.
Не медли! – говаривал Джефферсон. – Даже если ты не уверен, что там кто-то есть.
Но Мокси не тронул оружия.
Когда он поравнялся с опасным местом, то обнаружил, что насторожившая его неясная тень – это всего-навсего утолщение древесного ствола. Дерево посмеялось над ним, только и всего.
Слегка щелкнув по крупу лошади хлыстом, Мокси послал ее вперед. Герой Большой дороги, прославившийся дуэлью в Абберстоне, продолжил путь.
Нет, это не человек, – подумал Мокси.
Но тень, оставшаяся за его спиной… тень, оставшаяся за его спиной, рассмеялась. Тихо-тихо, так, что Мокси не услышал смеха.
Мокси почти скрылся в густой тени, закрывающей Большую дорогу. Тень же выскользнула из-за дерева и последовала за ним. Оказалось, что у нее тоже есть тень, и та стекала на дорогу – неясный силуэт, вторая сущность первой тени, более темная.
Но у первой были некие черты, явленные как некая градация черноты: губы, увидеть которые могла лишь летучая мышь, чуть заметные складки одежды, колыхавшиеся даже в отсутствие ветра.
Тень вновь рассмеялась, и зашелестели листья березы, и дрогнула кора ближайшего дерева. Отзвуки смеха прошлись по кустам и деревьям, обнимавшим Большую дорогу.
Мокси насторожился. Насторожилась и его лошадь.
Ты заметил меня, – прошептала тень. – Может быть, даже узнал. Однажды мы с тобой вместе пили виски в Портсмуте. Сколько времени тебе потребуется, чтобы признать, что мы знакомы? Думаю, немного.
Мокси, уловив шепот в колыханиях ветра, слегка натянул поводья. Склонил голову, прислушиваясь.
– Довезешь меня до Хэрроуз, – сказал он лошади, – отдохнешь в тепле и уюте.
Существовали карты, на которых были отмечены границы этого леса. Картами торговали маленькие магазинчики сувениров, карты висели на дорожных тумбах у выезда из местных городков, карта располагалась на стене, за которой в своем глубоком кресле сидел шериф Опал и пока не думал ни о Мокси, ни о Кэрол Эверс. Желтоватая бумага, подобная радужной оболочке птичьего глаза, фотография, запечатлевшая момент вечности. Но не было на этих картах живого опыта жизни на Большой дороге. Жизнь больше, необъятнее, чем любая карта – пространство, не поддающееся измерению.
И сколько же тайн, сколько… сколько обмана таило в себе это пространство!
И вновь зазвучал смех – серебряный колокольчик, проникающий в самые глубины памяти.
Мокси неторопливо ехал, прислушиваясь. Его красная рубашка кровавым пятном горела на темных губах Большой дороги.
Деревья впереди наконец разошлись, и скупые лучи солнца упали на дорогу. Оказалось, уже наступил день.
Мокси вспомнил ночь двадцатилетней давности, таверну в Портсмуте, мокрую барную стойку и незнакомца, который неожиданно вырос рядом.
– Это любовь, – пьяным голосом говорил Мокси, обратившись к незнакомцу, которому даже имени своего не назвал. – Нет… это даже больше, больше, чем любовь.
И черт лица этого типа Мокси не запомнил. Должно быть, изрядно перебрал.
– Тогда брось ее.
Голос острый, как бритва цирюльника.
Мокси, влюбленный первый раз в жизни, обернулся к расплывающейся в воздухе таверны фигуре.
– Бросить? Что ты имеешь в виду?
– Очень многое, – ответил незнакомец. – Гораздо больше, чем мы успели бы обсудить.
– Прошу тебя, скажи, что ты имеешь в виду.
Мокси нужно было знать. Он хотел принять решение.
И тогда незнакомец сказал нечто, что Мокси никогда не забудет – какие бы новые и свежие воспоминания ни наложились на эти слова.
– Ты уже все решил.
Мокси обязан был что-то ответить. Возмутиться, опровергнуть. Но уже тогда он знал, что незнакомец прав.
– Ты знаешь, что у меня в башке? – спросил он.
Незнакомец рассмеялся. И воздух задрожал от его смеха – точно так, как он дрожал над Большой дорогой двадцать лет спустя.
– Кэрол, – произнес незнакомец. – Слышишь, что я сказал? Я повторю вновь: Кэрол. И что ты чувствуешь? Только не думай. Скажи, что первым делом приходит тебе на ум.
Мокси, обескураженный такой прямотой, тупо уставился на бутылки, стоящие за барной стойкой.
– Ты не можешь ее любить, Мокси. Ни одному мужчине это не дано. Эта женщина требует слишком многого.
Слова тяжело падали на барную стойку.
– Это не ее вина, – сказал Мокси.
– Согласен.
– Не ее…
– Когда в твоей башке наступает просветление, слово «вина» для тебя – пустой звук. Но Кэрол именно такова. И такой она пребудет всегда – для тебя.
Мокси поднял глаза на бармена.
– Закажи еще, – сказал незнакомец. – Закажи парочку.
И Мокси заказал.
Стаканы появились почти моментально, и Мокси не торопясь подвинул один из них незнакомцу. Поднял свой стакан, и тотчас же морщинистая рука незнакомца повторила его жест.
– Ну что ж, – произнес он, – твое здоровье!
А вокруг них, по всей таверне, звучали громкие голоса, женщины кудахтали, донышки стаканов ударялись о деревянную поверхность столов.
Стакан Мокси соприкоснулся со стаканом незнакомца, на мгновение дым рассеялся, и Мокси увидел его лицо.
Горло его перехватило.
– Кто ты?
Мокси, имя которого тогда еще не стало легендой, был не на шутку напуган.
Незнакомец рассмеялся. Смех, казалось, доносился из каждой кабинки, где сидели местные выпивохи, из каждого угла таверны.
– Пей. Пей, и я все тебе покажу.
Мокси закрыл глаза. Виски огненным потоком пролилось в его горло, обожгло грудь. Когда он открыл глаза, лицо незнакомца придвинулось на расстояние вытянутой руки.
– Я – желание, которое ты прячешь в самых глубинах своего сердца. Грешное желание навсегда покинуть ту, которую любишь. Я – неизбывные муки твоей души. Я – конец всему на свете, предел всего и вся, предел, у которого все надежды на возрождение становятся кормом для свиней.
Дверь таверны распахнулась и впустила еще одного посетителя, и в этот краткий миг Мокси увидел плотные струи дождя, льющиеся с черного неба.
Едва шевеля языком, он заговорил:
– Я тебя не понимаю.
В угловой кабинке со звоном разбился стакан; Мокси посмотрел в ту сторону, а когда вновь повернулся к незнакомцу, лицо того оказалось на расстоянии ладони.
– Я прихожу туда, где все рушится.
Губы незнакомца не шевелились. Мокси пытался убедить себя в том, что таково действие виски. Но, несмотря на то что лицо незнакомца было от него всего в двух десятках сантиметров, он ничего не мог в нем прочесть. Словно у этого человека было одновременно несколько лиц.
– Я – незнакомец на чужих похоронах. Я тот, кого скорбящие называют посторонним.
У Мокси плыло в глазах. Незнакомец не отводил взгляда.
– Меня зовут Гнилл, Джеймс Мокси. Я – то мгновение, в которое ты решил оставить свою любимую. Я – шаг по ту сторону чувства вины. Ты сделал этот шаг, когда душа твоя почернела. Почернела и покрылась плесенью.
Взрыв смеха прокатился по таверне.
Открылась дверь, и в таверну, сопровождаемый порывом холодного ветра, вошел еще один завсегдатай, под руку с хрупкой женщиной.
Мокси тяжело дышал. Взглянуть в лицо незнакомца не было сил.
