Нет, Горючка Смок не станет проламываться сквозь кусты на обочине. Не с его протезами подвергаться такому риску. Однажды он увяз по колено и думал уж отстегнуть свои фальшивые ноги, но на его счастье по Большой дороге проезжал патруль и помог ему. Как мастерски он сыграл роль убогого калеки! Но сегодня, когда он только что сжег дотла дом в Макатуне, рассчитывать на чью-то помощь было и глупо, и опасно.
– Помогите!
Женщина, зажатая внутри экипажа, отчаянно билась о стекло.
Тянувшиеся вдоль бедер кожаные ремни, которыми Смок крепил протезы к телу, он время от времени использовал как рычаги. Так и теперь, потянув за один из них, Смок поднял правую ногу и утвердил башмак на карнизе треснувшего окна. Горючка плескалась в полой оловянной голени. Почувствовав, что обрел надежную точку опоры, Смок протянул руку к декорированной кромке крыши, достаточно крепкой для того, чтобы можно было ухватиться и подтянуться. Подтянулся.
– Помогите! Я здесь!
Смок добрался до верхней точки своего маршрута, проложенного по поверхности поверженного экипажа. Но спускаться вниз ему было всегда труднее, чем подниматься.
Утвердившись понадежнее, он сунул руки в карманы и ухватился за веревочные петли. Потянул.
Хлопок открывающихся клапанов.
Этот звук всегда был мил его сердцу.
Горючка стала растекаться по поверхности экипажа.
Смок проследил, как ее ручейки, высветленные скупыми лучами солнца, текут по направлению к мертвому вознице, переливаются через его тело, добираются до лица и заливают нос. Смок переместился чуть выше и принялся лить горючку из правой голени на сломанное заднее левое колесо экипажа.
– Помогите! Я здесь! Помогите!
Окровавленная ладонь билась и билась в стекло.
Горючка параллельными ручейками стекала по ободу колеса и капала на землю.
– Что это? – закричала женщина. – Это что, горючее? Я чувствую запах…
Смок отпустил петли, прятавшиеся в его карманах, и услышал щелчки – клапаны закрылись. Передвигаясь с предельной осторожностью, он добрался до края корпуса экипажа, прикинул расстояние до земли.
– Помогите! Я здесь, внутри! Вы что, меня не слышите?
Смок закрыл глаза, задержал дыхание и сверзился вниз.
Когда он приземлился, кончики его культей взорвались болью, попутно послав ее в позвоночник. Горючка Смок взвыл. Попытался сдержать крик, но не смог.
Превозмогая боль и чувствуя, как капли крови, выбитые из культей, стекают по олову протезов, заковылял на негнущихся ногах в северном направлении. Изо рта его потекли звуки новой песни. Кто знает, кто встретит тебя на дороге! Смок сунул руку в нагрудный карман своей кремового цвета рубашки и достал оттуда маленький коробок. Кто знает, куда ты в карете летишь! Открыв коробок, свободной рукой Смок отер пот со лба и продолжил: Кто знает, что будет в конечном итоге! Достал из коробка спичку.
Кто знает, насколько ты быстро горишь!
Чирк – и вспышка.
Смок швырнул спичку через плечо.
Раздалось шипение и – ВЖЖЖИИИ!!!
Позади столб огня взлетел к верхушкам деревьев, и Смок знал, что костер получился на славу. И он похромал на север, к тамошним безумным городам, как один запечатленным в его памяти – в деталях, словно на самой точной карте: со всеми их борделями, сапожными мастерскими и кирпичными домами, торчащими на аллеях и улицах. И он действительно словно странствовал по листу бумаги, по настоящей карте, или по карточкам, которые Эдвард Банни держал в кармане своего серого пальто, когда, выйдя на Большую дорогу, охотился за местными преступниками. И, слыша крики, треск и шипение позади, Смок представлял, что это не огонь пожирает дорогое дерево экипажа, не погибающая вопит в последних усилиях выбраться из смертельной ловушки, не кожа ее вздувается и лопается от жара, а сам он оставляет отпечатки ног на тех картах, которые в разное время видел в кабинетах разных шерифов окрестных городов.
Из того же кармана, где он держал спички, Горючка Смок извлек сложенный листок бумаги и прочел написанное на нем имя.
ДЖЕЙМС МОКСИ
Присвистнул, так что его свист слился со звуками пылавшего позади костра.
Мокси был самой значительной фигурой из всех, ради которых Смока когда-либо нанимали.
И до этого легендарного человека было рукой подать.
Горючка Смок ковылял вперед и вперед. Жечь по заказу было способом существования. А жечь ради собственного удовольствия было самой жизнью.
Кэрол в коме
Имя Мокси, произнесенное Дуайтом, прозвучало так громко, что почти заглушило все последующие слова. Неужели в Воющем городе слова, наделенные большим эмоциональным грузом, звучали громче?
Не оставалось никаких сомнений в том, что Дуайт желал и желает ее смерти. И хотя Кэрол в отчаянии пыталась убедить себя в том, что никаких знаков, подтверждающих это, она раньше не видела, что Дуайт никоим образом не давал ей понять, как он несчастлив в браке, она вынуждена была признать, что дело обстоит именно так.
Открывшееся Кэрол знание сделало еще черней ночь, сквозь которую она продолжала падать. А импульс страха, пронзивший ее, был подобен неукротимой голубой молнии. Никогда она не бывала так напугана – даже в свои восемь лет, когда ей, не понимающей ничего, пришлось впервые пережить состояние комы.
И никогда прежде она не бывала так одинока.
Теперь ей стало очевидно и многое другое – она перебирала воспоминания и увязывала их с тем, что открылось ее внутреннему взору. Дуайт действительно менялся все это время. Стал резким и отчужденным. Изменилась и манера, с которой он говорил – его степенную раскатистую речь вытеснил набор отрывистых реплик. И, конечно, возмутительно много времени он проводил с этой женщиной… Лафайетт. Эта покрытая морщинами дама была известна своими темными делишками и связями с разными проходимцами, что обитали на Большой дороге, а также нравом подлым и грубым. Кэрол, которая отвечала за все деловые отношения семьи Эверсов, давно поклялась не иметь с этой женщиной ничего общего. И тем не менее Дуайта к ней тянуло! Понятно, не в сексуальном смысле. Лафайетт была не краше хавроньи, нежащейся в грязи, и тем не менее что-то Дуайта в ней привлекало. И теперь, проваливаясь в темноту, Кэрол понимала, что ей следовало уделять его отношениям с этой женщиной больше внимания – как и с другими людьми, которые почему-либо занимали ее мужа.
Мокси!
Это имя прозвучало в сознании Кэрол подобно удару молнии, но и оно не смогло успокоить вибрирующие нервы несчастной. Потому что чем глубже она падала, тем невероятнее казалась ей возможность хоть что-либо предпринять. И имя бывшего возлюбленного лишь усиливало ее смятение, делало гуще тени, окружавшие ее в Воющем городе.
Дуайт.
Лафайетт.
Похороны.
Мокси.
То, как об этом говорил Дуайт, дало ей понять, что Джеймс – в пути. Похоже, он знает, что она не умерла.
Как ни была напугана Кэрол, интуиция подсказывала ей: Дуайт получил какие-то известия о Мокси. Может быть, телеграмму? И в ее сознании неугасимым пламенем горел вопрос: а как Джеймс узнал о ее «смерти»?
Может быть, из извещений, которые в таких случаях вывешивали в каждой конторе Хэрроуза?
КЭРОЛ ЭВЕРС УМЕРЛА
Должно быть, всем так и было объявлено. А может быть, все уже знают и о предстоящих похоронах? Плохие новости быстро расходятся, дошли они и до Джеймса, а он…
И что – он?
Черный ветер, спутник ее падения, завывал в ушах Кэрол, а она вспоминала Джеймса – таким, каким он был тогда, когда покинул ее, отправившись на Большую дорогу. Когда принял решение оставить Кэрол, забыть свою любовь, когда испугался лицом к лицу встретиться с правдой.
Кэрол давно примирилась с этим. Да, нельзя полагаться на людей. Даже лучшие из них способны на предательство. И, каждый раз проваливаясь в хаос Воющего города, она вспоминала об этом.
Там нет ни шерифа, ни законов.
И она вновь услышала голос Хэтти:
Нельзя ни на кого полагаться, Кэрол. Даже в том случае, если кто-то готов помочь. Ты обретешь там покой. Или тобой овладеет ярость. Так или иначе, и покой, и ярость будут принадлежать тебе и только тебе. И из этого обязательно что-то получится.
Муж Кэрол собирается убить ее, а ее ненадежный возлюбленный наверняка опоздает и не сможет ей помочь. И в том, что Кэрол не сможет обрести покоя, ее вины не будет. Не тот случай.
Кроме голоса мужа она слышала и иные звуки. Уже некоторое время над ее головой поскрипывал пол гостиной. В состоянии комы ей трудно было ориентироваться во времени, но то, что люди собрались там не на одну минуту, было очевидно. Сколько их там, наверху? И думает ли хоть кто-то из них, что сейчас происходит у него или у нее под ногами, в подвале дома?
Они пришли проститься с тобой. Это голос Боуи. И это правда.
Правда взорвалась в сознании Кэрол, окутав ее еще более густыми тенями.
Есть ли наверху хоть кто-нибудь, кто способен ей помочь? Хоть что-нибудь заподозрить?
Шериф Опал! Кэрол попыталась произнести это имя, но губы ее пребывали в неподвижности.
Наверняка любимый всеми горожанами шериф стоит наверху и любезничает с какой-нибудь, еще живой, дамой.
Ярость, овладевшая Кэрол, на мгновение притупила ее чувства. Хэтти могла бы гордиться своей дочерью.
Хэтти, – подумала она, и мысли ее, словно приглушенные голоса, прозвучали в ее сознании. – Джон. Помогите мне. Научите, как мне вновь обрести способность двигаться. Как остановить это падение? Вы изложили мне с сотню разных теорий. Расскажите еще о чем-нибудь. Может быть, хотя бы одна сработает?
О, как хотелось Кэрол выбраться из Воющего города, подняться в кухню, а оттуда – в гостиную, и предстать перед собравшимися там людьми, стряхивая с себя остатки комы, как стряхивают прилипшие комья земли с умершего, извлеченного из могилы.
– Я не умерла! – сказала бы она. Ведь именно это Джеймс, вероятно, написал Дуайту. Не умерла! И выражение скорби мигом спадет с лиц скорбящих, и шериф Опал подойдет к Дуайту и крепко возьмет того за руку.
Одним из опытов, которые Хэтти проводила над Кэрол, когда та была еще подростком, был опыт, который она называла Луч Света. Стоило Кэрол впасть в кому, как Хэтти брала свечу и уходила с ней в угол комнаты, где стояла минут пять, после чего переходила в другой угол, потом в третий и, наконец, в четвертый. Затем приближалась к дочери на шаг, потом еще на один. Когда же Кэрол возвращалась к нормальной жизни, мать спрашивала ее, не видела ли та, пребывая в коме, свет, падающий от свечи. Если бы дочь видела свечу – под определенным углом, с определенной точки, – тогда, размышляла мать, они могли бы, зацепившись за это как за исходную точку, двигаться дальше.
Но в Воющем городе не было света.
Никогда.
Свои идеи были и у Джона Боуи.
– Так как Воющий город, – говорил он, – всего лишь абстракция, плод ума, не могли бы вы… просто представить дверь, ведущую наружу?
Вот в чем была разница между тем, как подходила к состояниям Кэрол мать и что о них думал Джон Боуи. Та, пребывая в рамках предметных представлений, надеялась просто построить лестницу, ведущую из Воющего города в обычную жизнь. Джон Боуи же оперировал более абстрактным понятием духовного «кинесиса». Но один способ был ничуть не лучше другого.
И тем не менее Кэрол не сдавалась.
Она вспоминала времена, когда Джеймс Мокси был молод, они были вместе, и Кэрол надеялась тогда, что вдвоем им удастся подчинить ее кому своей власти.
Теперь, как она знала, Мокси живет в Макатуне. И, все глубже погружаясь в хаос Воющего города и слыша, как свистит в ее ушах ветер смерти, она понимала, что, как бы ни торопился Джеймс ей на помощь, дороги оттуда – на два дня.
Успеет ли Джеймс явиться до того, как Дуайт предаст ее земле?
Шериф Опал!
Но губы ее оставались сомкнутыми. Чувствуя, как волна ярости заливает ее душу и неподвижное тело, Кэрол заставила себя оставить всякую надежду на помощь некогда покинувшего ее возлюбленного.
Вдох, выдох. Вдох, выдох. Ритм хриплого дыхания – как часы, отмеряющее ее время в Воющем городе.
Вдох.
Выдох.
И в перерыве между этими судорожно-мучительными движениями легких Кэрол сделала очередную попытку.
Попытку пошевелиться.
Мокси на Большой дороге
Девять лет…
Слова явились неожиданно, и слова причинили боль. Девять лет назад Мокси оставил Большую дорогу. Девять лет назад он в последний раз, влекомый зовом свободы, вышел на поиски приключений под лучи утреннего солнца. И все эти годы – равно как и годы предшествующие – мысль о Кэрол не покидала Мокси. Эта ее кома, в которую она так неожиданно впадала, эти ее состояния, столь похожие на смерть! Стоило Мокси подумать об этом, как сердце его начинало учащенно биться.
Именно эта видимость смерти, это неподвижное тело женщины, которую он желал более всего на свете, – вот с чем юная душа не смогла совладать. Вот что заставило его броситься без оглядки в объятия Большой дороги. И именно на Большую дорогу, туда, где имя его стало легендой, в которую он верил сам, Мокси отправился этим утром.
А есть ли у тебя в запасе волшебные трюки? Способен ли ты творить чудеса?
Мысли, посещавшие человека на Большой дороге, были всегда ярче, чем обычно, грандиознее, и ими было не так просто управлять.
Пятнадцать лет…
Именно пятнадцать лет назад Мокси покинул Хэрроуз. Имя этого благополучного городка пробудило множество воспоминаний, по большей части мирных. Именно здесь Мокси, на пару со своим приятелем по верховым прогулкам, Джефферсоном, провел свою беззаботную юность – среди этих ив они танцевали с юными горожанками, наслаждались молодостью, вином и свободой.
Хотя о какой свободе можно вести речь? Разве может чувствовать себя свободным человек, оставивший свою возлюбленную только потому, что она была нездорова? От чувства вины так непросто освободиться.
При слове возлюбленная сердце Мокси отозвалось глухой болью.
