– Арди, графство Лаут.
– А по выговору и не скажешь.
– Ну спасибо.
– Наш копытчик тоже из Арди.
– Кто, прости?
– Резчик копыт. Не знаю, как его зовут, но выговор у него уморительный.
– Ты, видно, нечасто знакомишься с новыми людьми? Ни тебе предисловия насчет фермерского бэкграунда, сразу – хопа своим копытчиком! – Похоже, Гриффин изо всех сил старался меня смутить.
– Значит, у тебя уже есть планы после выпуска? – спросила я.
– Думаю специализироваться на океанографии.
– Ух ты! Будешь изучать изменения климата?
– Диссертацию я буду писать по ледниковым эпохам, особенностям формирования ледникового покрова и причинам, по которым ледники начали отступать.
– Круто.
– Он еще и репетитор, – тоном официального пресс-секретаря сообщила Ксанта.
– Время от времени. Платят мало, но на хлеб с маслом хватает.
– Пойдем выпьем, – предложила Ксанта. – Дебби, пошли с нами.
– Не могу, мне домой надо. У Джеймса день рождения.
– А, здорово! Ну ничего, в следующий раз. – Она повернулась к Гриффину. – Пошли со мной пить.
– Мне нужно зайти домой переодеться, – сказал Гриффин.
– Не дури, ты отлично выглядишь.
– Мне нравятся твои джинсы, – сказала я.
– Спасибо. – Он погладил торчащие из рваных черных джинсов колени. – Вообще-то они новые. «Томми Хилфигер». На этикетке они назывались состаренными.
– Преждевременная старость – как экзистенциально!
– Мой умудренный философ, – Ксанта взъерошила ему волосы. – Сколько они стоили?
– Не помню, фунтов двести.
– Ты в курсе, что в секонде такие продаются от силы за десятку? – спросила я.
– Ой-ой! – Ксанта ткнула его в живот.
Гриффин улыбнулся, но съязвить в ответ не сумел.
Я попрощалась и ушла со смутным ощущением победы.
Двадцать пять
Голова отяжелела от выпивки, а я ее и не удерживала. Сложилась пополам на стульчаке, так что живот касался внутренней поверхности бедер. Передо мной открылся перевернутый обзор места, которое я впервые побрила несколько часов назад. Раньше я только подравнивала жесткие волосы, перебирая их и приглаживая, будто мать, состригающая локоны своего малютки. Неужели у всех лобок после бритья розовый, в красных точках и похож на ощипанную курицу? Губы с редкими волосками, которые у меня не получилось достать бритвой, выглядели как кончик слоновьего хобота. Над ними, свесившись набок, торчал язык. Раньше я его не замечала. Неужели он всегда там был и высовывался из этой бороды?
Вот бы рядом оказались другие девчонки, как когда все набиваются в одну кабинку, чтобы распить припрятанные в сумочках миньоны и по очереди пописать. Кажется, побрилась я зря: никто, даже пьяные девчонки, украдкой не оценит, в какой презентабельный вид я себя привела. Обычно я спускаю трусы в последнюю секунду и сдвигаю ноги, чтобы спрятать свое гнездо, или вообще избегаю таких ситуаций, дожидаюсь снаружи и завязываю притворную дружбу с туалетной смотрительницей, которая сидит на табурете, раздавая квадратики туалетной бумаги и охраняя свою коллекцию дезодорантов и мятных леденцов.
По правде сказать, подруг у меня так и не появилось. В школе некоторые девочки терпели меня, как терпят приблудившихся кошек. Мне кое-как удалось втереться в компанию, которая тусовалась на задворках сборных домов, но в нее входили и мальчишки, да и продолжалось это всего несколько месяцев. Я сошлась с теми ребятами только потому, что целовалась с парнем из их компании. Когда у него появилась девушка, мы остались друзьями, насколько вообще можно дружить с парнями. Он по-прежнему пытался бросать драже мне в рот, пока девушка ему не запретила. Потом они начали обедать в кафешке, а я побоялась навязываться и стала ходить к сборным домам одна и читать.
Внимательно осмотрев свои излияния, я нажала кнопку смыва. На поверхности водянистого золота поднялась пена, словно на пинте пива. Потом, ерзая на стульчаке, стала взбивать прическу – сначала для объема, а потом уже ради удовольствия, – пока не стукнулась головой о стену кабинки.
Туалетная комната в «Кэссиди» обладала всем очарованием зимнего коровника. В углу под потолком свила гнездо какая-то птица. Кафельная плитка на стене была забрызгана ее дерьмом. Впрочем, Ширли ко дню рождения Джеймса раскошелилась на новый брусок мыла. Кран смесителя отвалился, поэтому, чтобы включить холодную воду, приходилось поворачивать ржавый гвоздь. Тут требовалась сноровка, так что обычно все ошпаривались кипятком. Рядом с раковиной установили зеркало во весь рост. Встав перед ним, я поразилась, до чего я похожа на беременную: все время забываю втянуть живот. На мне было черное платье в обтяжку и туфли на каблуках, уже успевшие натереть мне ноги до пузырей.
Освещение тут беспощадно. Волосы у меня слипшиеся и сальные, глаза черные, лицо бледное, а ниже все оранжевое от потекшего автозагара. На коленке алел прыщ. Попытавшись его выдавить, я заметила вокруг недобритые волоски. Самое обидное, что сегодня я старалась привести себя в порядок как следует. Честно не пожалела сил. У меня чуть мозг не взорвался, пока я решала, что надеть. К этому вечеру я эмоционально и физически готовилась много дней, даже недель.
Сделав глоток водки с лимонадом, я снова посмотрелась в зеркало. Так-то лучше. Нарцисс наверняка был пьян, когда влюбился в самого себя.
Выйдя из туалета, я подумывала, не найти ли маму, но испугалась, что она втянет меня в очередную свою ссору с Ширли. Мама хотела водрузить на один из столов пирог, приготовленный для Джеймса, но Ширли настаивала, чтобы мамино угощенье оставалось в подсобке, потому что настоящий пирог у нее уже есть. Мамин пирог был монументален: цифра два целиком состояла из вареных в мундире картофелин, а цифра пять – из восьми коврижек черного хлеба: и то, и другое Джеймс обожает. Справедливости ради стоит заметить, что картошку сварили только сегодня, она свежая, к тому же мама любезно предложила сама раздавать пирог и выразила готовность почистить картофелину и порезать хлеб каждому желающему. Ширли опасалась, что в таком случае гости примутся швыряться едой, испортят праздник и разгромят ее паб.
Ширли с мамой никогда не ладили. Еще до того, как мама сбила Джеймса с пути истинного, между ней и Ширли установился какой-то странный дух соперничества. Или ревности, не знаю. Обе они жаждали мужского внимания, и, стоя за барной стойкой, Ширли всегда получала его вдоволь. Но в душе она клуша, и ей не нравится, что мама вечера напролет подкатывает к завсегдатаям, отвлекая их от кружек. Дежурная шутка: когда в паб заглядывает мама, тот закрывается раньше времени.
Я обвела глазами толпу в поисках Билли и пристально, как гадалка, вглядывалась в лица женщин, надеясь понять, кто из них бреет только линию бикини, кто оставляет вертикальную полоску, а кто предпочитает бразильскую эпиляцию. Задержав взгляд на Аланне Бёрк, я представила, что под джинсами с высокой талией она вся как силиконовая. Она начала удалять воском волосы на руках в четвертом классе.
Интересно, догадывается ли хоть кто-то, что у меня в промежности нет волос? Осталось только что-то вроде утренней щетины, избавиться от которой мне не удалось, как бы тщательно я ни орудовала бритвой. Запусти какой-нибудь парень руку в мои хлопковые трусы, он бы решил, что гладит колючий мужской подбородок.
* * *
Господи боже, а вот и он.
Парень, который на мессе стоит позади всех.
* * *
Я прошествовала в так называемый стариковский бар. Надеясь, что он за мной наблюдает. Может, если я притворюсь, что его не существует, он меня заметит.
– Э-э-эй, Дебби!
Какой-то пьяный мальчишка, шатаясь, подошел и положил руку мне на плечо, чтобы не упасть. Кажется, кто-то из Кондронов. Лет тринадцати.
– Привет, – обратилась я к ладони на своем плече.
Уши у него горели от смущения, но выпивка развязала ему язык.
– Может, пососемся? – спросил он.
– Зайди, когда яйца отрастут, – ответила я, сняв с плеча его руку.
Его компания заржала, и я отошла подальше, чувствуя, что краснею. После стычки с тринадцатилеткой мое сердце билось чаще, чем следовало бы. Очевидно, до юного поколения дошел слух, что я целуюсь со всем, что шевелится. Стоит только попросить, или чтобы хоть приятель попросил за тебя.
Я целовалась с парнями из любопытства. Когда они целуются впервые, это заметно. Обычно так и бывает – даже теперь, когда нам по восемнадцать лет. Просто удивительно. Некоторые из них пользовались мной, как манекеном для краш-теста. Другие были уверены, что можно лапать меня за грудь или совать руки мне в трусы, пока я не выводила их из заблуждения. У меня все строго. Как-то поступила заявка воспроизвести перевернутый поцелуй Человека-паука. Другой парень прислал эсэмэску, когда на перемене пошел дождь, и позвал меня за сборные дома целоваться под дождем. Изо рта у него отвратно пахло жвачкой, и потом он рассыпался в благодарностях. Я боялась, что он позовет меня снова, а я не решусь отказать. Проблема в том, что, начав говорить «да», отказать бывает очень сложно. Я перецеловала кучу парней, которые мне не нравятся, исключительно из жалости. Я способствовала воплощению их фантазий в реальность. К сожалению, реальность всякий раз оказывалась мокрой и унылой. Я не девушка мечты, которую они себе воображали. А единственный, о котором мечтаю я, стоит на мессе позади всех.
Некоторые парни были вполне милы. Том Мерфи перед поцелуем снял очки, сложил их и пристроил на подоконнике, так что казалось, будто они за нами наблюдают. Прежде чем наклониться ко мне, он взял меня за руку и провел ладонью по моей щеке. Нам было по четырнадцать лет. Пожалуй, это был мой любимый поцелуй. Но с парнем, который бы по-настоящему мне нравился, я не целовалась никогда. Даже не представляю, каково это.
* * *
Музыка смолкла, и диджей вызвал Джеймса на двадцать пять поцелуев[4 - Согласно ирландской традиции, в двадцать первый день рождения виновник торжества усаживается на стул и получает двадцать один поцелуй от гостей праздника.]. Свой двадцать первый день рождения Джеймс провел в отпуске в Америке, и мама всегда горевала о том, что он не отметил праздник как следует. Наверное, он стал первым человеком в истории, кто отметил свои двадцать пять так, как принято праздновать совершеннолетие. Девушки выстроились в очередь, и я подумывала присоединиться, но целовать Джеймса было бы слишком странно – даже в щечку. Двое парней из команды по херлингу удерживали его на стуле. Двадцать третий поцелуй, двадцать четвертый… Джеймс встал и на двадцать пятый поцелуй вызвал маму.
Сладкие ощущения
Я в очередной раз зашла в Фейсбук, чтобы тайком изучить страничку Ксанты. Ксанта Вудс (2345 друзей). У меня их было семьдесят один. И то я из кожи вон лезла. Принимала запросы от людей, с которыми не разговаривала с начальной школы. От парикмахерш. От личных тренеров. На днях даже приняла в друзья какую-то организацию под названием «Сила Господня», лишь бы накрутить число френдов. Тяжело видеть эти цифры в скобках непосредственно после собственного имени.
Похоже, для Ксанты создание сетевого образа не составляло особого труда. На аватарке у нее стоял не какой-нибудь растянутый на пиксели снимок ее счастливой физиономии. Ксанта не до такой степени заурядна. Она выбрала черно-белый портрет взлетающей птицы. Я просмотрела ее предыдущие юзерпики. Вот затылок Ксанты на фоне голубого неба. А вот Ксанта, снятая с верхнего ракурса, с маргариткой за ухом, сидит на траве по-турецки и читает «Мидлмарч».
Наверное, она делает то же самое – встретится с кем-нибудь пару раз вживую, а потом выслеживает его в сети и буквально умоляет ее зафрендить. Так и вижу, как она пытается невзначай выведать у людей фамилии сразу же после знакомства.
Пришло уведомление о новом сообщении, и сердце выскочило из груди. Надо быть поспокойнее. Это Ксанта:
Дебби, привет! Вечером идем выпить, если хочешь – присоединяйся. Если стремаешься поздно возвращаться, ночуй у меня. Если не хочешь, я не обижусь! До связи Х.
Что означает этот крестик? «Целую» или «полюбуйся на мой зашибенный греческий инициал»? Я печатаю ответ:
Отлично! Где ты живешь?
* * *
Ксанта жила на Джеймс-стрит, в квартире над секс-шопом под названием «Сладкие ощущения». В рекламе секс-шоп именовал себя «магазином и кинотеатром для взрослых». Я старалась не думать о том, что представляет собой этот кинотеатр. По пути я получила от Ксанты предупреждение, что возле входа в дом обосновался бомж. К моему облегчению, когда я приехала, его уже не было. Домофоном я пользоваться не умела, поэтому просто написала Ксанте: «Я тут!» Через пару минут тяжелая зеленая дверь распахнулась. Ксанта была в халате, с еще мокрыми после душа волосами.
– Привет! Я так рада, что ты выбралась!
Кажется, нам следовало обняться, и она улыбнулась, сглаживая неловкость.
– Спасибо, что пригласила! Ты точно не против, чтобы я осталась?
– Конечно! Надеюсь, ты не возражаешь, если я положу тебя на диване? Он очень удобный.
– Конечно! Громадное спасибо. – Я обвела взглядом грязные кремовые стены подъезда и потертый коричневый ковролин. – Я почему-то думала, что ты живешь в общаге.
– Если бы! Нет, папа купил эту квартиру, когда под ней еще не было секс-шопа. Думал, будет выгодная инвестиция.
– Твой папа лендлорд?
– Ха-ха, он бы с удовольствием. Звучит как средневековый злодей. Но нет, это его единственная недвижимость, не считая нашего семейного дома. Он врач. Кстати, сегодня вечером он работает в неотложке через дорогу.
– Круто. – Я вежливо улыбнулась.
– Ага. Извини, что приходится подниматься по лестнице. Лифт сломан.
– Ничего страшного, мне как раз не хватает тренировок. Нагрузка совсем не повредит.
Мы оказались в коридоре со множеством дверей. По шуму сразу было ясно, которая из них ее. Дверь подпирала туфля на шпильке. Я отметила это с облегчением. Потому что не знала, надевать ли каблуки.
В спальню набились четыре девушки разной степени готовности. Я узнала Орлу – соседку по квартире. В углу Гриффин подбирал плейлист. Никто из них не обратил на мое появление никакого внимания. Квартирка была тесная – ни ступить, ни повернуться, как выражался Билли. Крошечная кухонька, развернутый к окну диван и балкончик, больше напоминавший тюремный.
Ксанта развела руками:
– Mi casa es su casa[5 - Мой дом – твой дом (исп.).].
– Можно я угадаю, какая комната твоя?
– Давай.
Я показала на комнату, ближайшую к ванной, с огромным вязаным покрывалом на кровати.
– Неужели это так очевидно? – удивилась Ксанта.
– Ага, – сказала я.
Она вошла в комнату следом за мной. Вдоль стены были сложены книги. На прикроватной тумбочке стояли керамический слон, ароматические палочки и старинный фотоаппарат.
– «Роллейфлекс»? – спросила я.
– Ага, получила в подарок на двадцатиоднолетие.
Она подняла камеру и навела на меня. Я инстинктивно прикрыла рукой лицо, будто выходящая из суда преступница.
– Тебе двадцать один? – спросила я.
– Угу… Я училась на художественных курсах в Национальном колледже искусств и дизайна, прежде чем пойти на этот гуманитарный курс. Красиво жить не запретишь…
