– Не прикидывайся, ты это знаешь.
– Нет, мне никто не говорил, что я красивый.
– Ты врешь.
– Амедео Модильяни красив. Дамы и господа, это Амедео Модильяни, красивый художник.
– Ну ты и дурак… Ты издеваешься надо мной?
– Амедео Модильяни, художник… неспособный, бесталанный, но красивый. Самый красивый художник Ливорно. Что я говорю, дамы и господа, это самый красивый художник Тосканы, даже не так – самый красивый художник Италии! Больше того, этот самый красивый художник на сеновале занимается любовью с Ниной, самой красивой девушкой на свете.
– Глупый…
– Да, я глупец… я сумасшедший, которого ты сделала счастливым.
– Почему ты так говоришь? Я всего лишь служанка.
– Всего лишь? Ты – лучшее, что у меня было в жизни.
– Амедео, ты еще мальчишка. Твоя жизнь только начинается. Кто знает, сколько у тебя будет таких лучших.
– Сейчас ты – лучшая. Нина, ты не понимаешь. Ты сделала меня счастливым.
– А ты – меня.
– Тогда давай скажем это друг другу тысячу раз. Нина, ты делаешь меня счастливым.
– Амедео, ты меня делаешь счастливой.
– Хорошо бы сделать фотографию: какие мы сейчас, молодые, обнаженные, среди сена, в летнюю жару, вокруг цветы, деревня…
– Нет, не надо фотографию. Представляешь, что будет, если ее увидят? Моя семья, твоя, маэстро Микели…
– Если бы нашу фотографию увидели – какие мы сейчас, здесь, – все бы поняли, как мы счастливы, и захотели бы быть такими, как мы.
– Нет, с нас бы захотели снять шкуру и поколотить.
– Ты восхитительна, твоя кожа прекрасна, ты благоухаешь, твои глаза – лучшее, что есть в этом мире, и ты умеешь быть такой…
– Такой?
– Возвышенной.
– Что это значит?
– Возвышенная? Ты не знаешь?
– Нет, я необразованная.
– Тот факт, что ты не знаешь, что означает «возвышенная», делает тебя еще более возвышенной.
– Боже мой, ты меня запутал.
– Возвышенная – это более высокий духовный уровень, понимаешь?
– Нет.
– Ты – за пределами человеческих границ, ты – самое совершенное, что существует в природе. Ты возвышенная девушка.
– Это же не что-то вульгарное, верно?
– Совершенно противоположное. Это означает, что ты – совершенная, интенсивная экспрессия страсти.
– То есть? Это когда мы занимаемся любовью?
– Да.
– А после?
– Остаешься возвышенной; ты всегда возвышенная. Даже когда задаешь мне эти вопросы с таким выражением лица и с таким взглядом.
– Но я всего лишь служанка, которая ничему не училась…
– Чтобы быть возвышенной, не нужно учиться этому; это было бы слишком просто. Чтобы быть возвышенной, не нужно знать, что это и как, – достаточно просто быть такой.
– Ты всегда так сложно говоришь… я не понимаю.
– Я приведу пример. Знаешь, что еще возвышенное? Природа. Разве в природе есть что-то лучше человеческого существа? А среди человеческих существ разве есть что-то лучше женщины?
– Но я ничего не сделала, чтобы быть возвышенной.
– Поэтому ты и есть такая. Ты как буря, как ураган, как вихрь. Они тоже ничего не сделали, чтобы быть таковыми. Они не знают, что они настолько сильные, и тем не менее они такие есть.
– Но буря не думает.
– Вот именно. Нет необходимости думать.
– Это не очень хорошо… Мне кажется, что ты хочешь меня обидеть.
– Постой. По-твоему, какое-либо произведение искусства: статуя, картина, церковь… думают?
– Нет.
– Однако они являются произведением искусства. А лучшие произведения искусства…
– Возвышенные. Значит, это комплимент?
– Верно. Чтобы быть возвышенной, тебе не нужно что-либо делать, тебе достаточно просто быть собой. Только подумай, какая удача.
– А ты? Разве ты не возвышенный?
– Нет, я – нет.
– Почему?
– Как максимум, я могу создать что-то возвышенное. Но создать не означает быть.
– Модильяни, для подростка ты ведешь слишком сложные разговоры.
– Я приведу пример. Ты – возвышенная, я напишу тебя здесь, на сеновале, я создам картину. Если картина сможет отразить ту возвышенность, которая есть в тебе, тогда и картина будет возвышенной.
– А если нет?
– Тогда это будет ерунда. Но ты все равно останешься возвышенной.
– На всю жизнь?
– Если ты не изменишься.
– Но все меняются, мы стареем.
– Можно и в старости быть возвышенными.
– Но я буду некрасивая.
– Кто тебе это сказал? Может быть, ты будешь за пределами представлений о красоте. Будешь глубокая и сильная.
– Амедео, как же тебя сложно понимать иногда…
– Потому что я – не возвышенный. А вот ты – да, и поэтому тебя легко понимать.
– Амедео Модильяни, ты просто помешанный!
– Помешанный, но не возвышенный.
– Для меня – возвышенный.
– Нина, ты великолепна.
– Великолепная это меньше, чем возвышенная?
– Нет, одно без другого не бывает. Они неразлучны.
Я возвращаюсь домой – и вижу на столике в прихожей мужскую шляпу. Дверь в гостиную закрыта, оттуда доносится мамин голос, на который я поначалу не обращаю внимания. Я делаю несколько шагов и снова слышу ее голос, на этот раз – громкий, резкий и сухой. Плохой знак.
– Дедо!
Я останавливаюсь и некоторое время остаюсь неподвижен.
– Дедо!
Теперь я знаю, что она должна мне сказать что-то неприятное: тон и твердость голоса не оставляют сомнений. Я подхожу к закрытой двери гостиной и стучусь.
– Заходи.
У моей матери беспокойный вид. У Маргериты слегка прищурены глаза и сморщен кончик носа, как будто она чует жертву и знает ее судьбу. В комнате находится еще один человек, которого я никак не ожидал здесь увидеть, – маэстро Микели. Он смотрит на меня как на опасного преступника. Я решаю свести к минимуму свое удивление.
– Добрый день.
Мне никто не отвечает. Мама неподвижна, она застыла, словно статуя. Глядя на сестру, я не могу не думать, что если бы она сама занялась чем-то слегка безнравственным, то уделяла бы меньше внимания моим проступкам. В этой обвинительной тишине мне приходится сдерживать смех, потому что, глядя на сидящих рядом Маргериту и Микели, я понимаю, что они в чем-то похожи. Губы, сложенные уточкой, придают обоим вид тех, кто приговаривает себя ко многим лишениям.
Наконец мама нарушает молчание:
– Дедо.
– Да, мама.
– Ты знаешь сеновал, который находится в деревне недалеко от того места, куда вы ходите рисовать с другими учениками маэстро Микели?
– Сеновал?
– Да.
Я делаю вид, что не понимаю.
– Сеновал?
– Ты прекрасно понял.
Я начинаю испытывать неприятные физические ощущения: у меня учащается сердцебиение, я покрываюсь потом, меня бросает то в жар, то в холод. Комната вращается вокруг меня, лицо моей сестры увеличивается в гримасе и становится огромным. Кажется, я на грани краха.
– Сеновал?
– Перестань повторять одно и то же. Ты знаешь тот сеновал?
Слово само по себе вырывается из моего рта, я им не управляю.
– Сеновал?
Моя мать не верит своим ушам; она бросает взгляд на Микели, будто прося его проявить еще немного терпения.
До меня доносятся звуки… скрип деревянного пола. Это шаги моей сестры, которая поднялась с дивана и подходит ко мне с насмешливой улыбкой.
– Дедо. Ты знаешь, что такое сеновал? Это место, где хранится сено.
Маргерита, улыбаясь, гладит меня по волосам, затем отводит руку – и торжествующе показывает всем пару золотистых соломинок.
