Я переворачивала страницу за страницей, разглядывала фотографию за фотографией – и последние сомнения отпадали, как осенние листья. Точнее, как отпадают подсохшие корочки с заживающей ранки.
Вот я стою, прижимая к себе любимого плюшевого медведя. Когда мне было четыре года, у него оторвалась правая лапа, и ее снова приделали, не очень аккуратно – вот она, эта лапа, криво пришитая, как будто медведь подрался с другим, большим медведем… А вот на мне длинное платьице в крупных цветах, я помню, как оно мне нравилось…
Я переворачивала страницу за страницей, словно наблюдая со стороны за своей собственной жизнью.
Вот мне шесть лет… семь… восемь…
Я перевернула очередную страницу.
Дальше ничего не было, словно на этом месте моя жизнь оборвалась.
На следующих страницах виднелись следы клея и клочки фотобумаги. То есть здесь тоже были наклеены фотографии, но кто-то их грубо, безжалостно вырвал.
Я пролистала альбом до самого конца, не нашла больше ни одной фотографии, закрыла его и положила обратно в ящик комода.
Что же это значит? Откуда здесь, в этой старой квартире, где я не бывала ни разу в жизни, мои фотографии? Кто была эта женщина, если она так внимательно, так пристально и упорно наблюдала за моей жизнью? Причем не только до восьми лет, но и потом. И отчего все поздние фотографии вырваны из альбома? И почему, черт возьми, я никогда не слышала о существовании этой Валерии Львовны Вальдшнеп?
Тут мой взгляд снова вернулся к шкатулке в пышных темно-красных розах.
Мне по-прежнему было страшновато ее коснуться, словно она скрывала какую-то тайну. Еще более значительную, чем та, которую я нашла под крышкой фотоальбома.
Ну что это, в самом деле!
Зачем прятать голову в песок, как страус? Зачем делать из мухи слона? Что уж такое страшное может прятаться под крышкой этой простенькой деревянной шкатулки?
Я решительно открыла ее – и комнату наполнила негромкая музыка.
Менуэт Боккерини.
Это была музыкальная шкатулка.
Иногда в таких шкатулках прячутся механические балеринки, которые начинают кружиться и крутить фуэте, стоит привести в движение механизм, открыв шкатулку.
Но в этой вместо маленькой балерины прятался игрушечный клоун – крошечный человек в яркой красно-желтой одежде, с грубо размалеванным лицом. Он кружился под музыку Боккерини, исполнял что-то вроде фуэте, подражая своим механическим сестрам – игрушечным балеринкам из других музыкальных шкатулок, но в его движениях была насмешка, грубая, жестокая пародия.
Крышка шкатулки изнутри была зеркальной и состояла из четырех хитро составленных частей, так что танцующий клоун многократно отражался в этих четырех зеркалах. В какой-то момент мне померещилось, что одно из отражений клоуна бросило на меня пристальный, изучающий взгляд.
Я вгляделась в его размалеванное лицо – и по спине пробежали мурашки: красная краска, которой был грубо намазан его рот, показалась незасохшей кровью…
Но не это было самым страшным.
Самым страшным было то, что я начала смутно вспоминать этого клоуна и его пародийный танец.
Когда и где я его могла видеть?
Я прикрыла глаза.
Кажется, это был сон…
Мне тогда было шесть или семь лет. Хотя что это я? Гораздо меньше – четыре или даже три. Не помню, где мы жили, но этот сон я теперь вспомнила удивительно отчетливо и ярко.
Красно-желтый клоун танцует передо мной, кружится на одной ноге, делая странные гипнотические жесты. Его руки кажутся мягкими и гибкими, словно две большие змеи. Он манит меня? Пытается что-то сообщить своими жестами?
Я заворожена, загипнотизирована его танцем, у меня нет своей воли. Я делаю шаг вперед, еще один шаг… вот я уже совсем близко к нему… еще немного – и он дотронется до меня своими мягкими, плавно извивающимися руками. Мне противно даже представить это прикосновение, но вместе с тем оно удивительным образом притягивает меня.
Я разглядываю лицо клоуна.
Оно грубо раскрашено, глаза подведены, контур вокруг рта обведен красной краской…
Нет, это не краска. Это кровь, еще не засохшая кровь капает с губ клоуна…
Я кричу от ужаса… и просыпаюсь.
Или это был не сон?
Менуэт Боккерини затих. Механический клоун сделал еще один поворот вокруг своей оси, сложил руки и опустился, словно умирающий лебедь.
Я поспешно захлопнула шкатулку, глядя перед собой и пытаясь понять, что это было, что за воспоминание всколыхнулось во мне при виде клоуна из музыкальной шкатулки.
Давно забытый сон или что-то совсем другое?
Вдруг у меня за спиной раздался хриплый крик:
– Мардук!
Я вздрогнула и обернулась.
Конечно, это грач кричал в своей клетке.
Он пристально смотрел на меня, склонив голову набок, и мне показалось, что взгляд говорящей птицы похож на взгляд механического клоуна, клоуна с кроваво-красными губами…
– Прекрати, Мардук! – прикрикнула я на грача. – Я теперь буду здесь жить, так что не стоит со мной ссориться!
– Мардук – дурак… – отчетливо проговорил грач.
– Вот здесь я с тобой совершенно согласна! – я усмехнулась. – И вообще, критическое отношение к собственной особе достойно всяческого уважения!
Грач обиженно нахохлился и ушел в свой домик переживать обиду. Точно как муж, подумала я. Когда он воображал, что я проявила к нему недостаточное уважение, ложился на диван, отворачивался лицом к стене и часа два выражал спиной мировую скорбь… Его мамочка тут же начинала суетиться, беспрерывно теребила его, интересуясь, не болит ли что у Витеночка, осторожно щупала его лоб на предмет повышенной температуры и даже интересовалась, был ли у него стул. Честное слово, сама слышала!
Как говорится, помяни черта – а он тут как тут. Не успела я подумать о муже, как зазвонил мой мобильник и на дисплее высветилось до боли знакомое имя.
– Да, Виталик! – проговорила я, стараясь не показать досаду.
– Где ты, Антосик? – проговорил он озабоченно.
– Я… я у подруги.
Я по-прежнему не собиралась ничего ему говорить про загадочную тетку, про ее завещание, про антикварный магазин и квартиру. Может быть, когда-нибудь потом придется это сделать. Когда я буду точно уверена, что квартира моя по закону.
Хотя… кажется, муж имеет право претендовать на мое наследство… Надо бы проконсультироваться у нотариуса Винетутова на этот счет.
– У подруги? – переспросил муж взволнованно. – У какой еще подруги?
– У… у Зои Желудевой, – выдала я первое попавшееся имя.
Не стала ссылаться на Ленку Соловьеву, потому что с него станется ей позвонить. Не то чтобы он мне не доверял, но все же… Имя злодейки Зойки всплыло отчего-то в голове.
– Кто это такая? – в голосе мужа прозвучали подозрительные нотки. – Ты мне никогда о ней не говорила!
Это что-то новенькое! Прежде муж никогда не интересовался моими подругами. Он вообще не интересовался ничем и никем, кроме себя, любимого. Вечно талдычил про свою трактовку образа Базарова и про то, что комиссия из роно высказала ему одобрение.
– Да говорила я! – ответила я как можно небрежнее. – Ты, наверное, просто забыл… мы с ней ходили в один детский сад, играли в одной песочнице…
Врать так уж уверенно, думала я, твердо стоять на своем, не меняя показаний.
– Ну, может быть, – смягчился муж. – Но ты у нее не задерживайся, приходи пораньше. Ты ведь помнишь, какой сегодня день?
– А какой? – спросила я испуганно, мысленно перебирая всевозможные праздники и годовщины.
Может, я прозевала день рождения свекрови или еще что-то столь же священное?
– Сегодня пятница! – ответил он со значением.
И тут до меня все дошло – и причина его звонка, и неожиданный интерес к моим подругам…
Все дело в том, что сегодня – пятница, а по пятницам у моего несравненного мужа запланирован супружеский секс.
Это правило он установил раз и навсегда и не допускал никаких отступлений. Где-то он вычитал, что секс раз в неделю полезен для здоровья, и эта мысль глубоко засела у него в сознании. А пятницу он выбрал как наиболее удобный день – завтра не нужно идти на работу и можно выспаться, восстановив затраченную энергию.
Так что каждую пятницу, невзирая на погоду, настроение и состояние здоровья, он требовал от меня неукоснительного исполнения супружеского долга. Думаю, что единственной уважительной причиной, чтобы отказаться от этого, послужила бы его собственная смерть. Ну, или моя, хотя тут я уже не настолько уверена.
Интересно, что, как и все другие вопросы, Виталик обсудил это с матерью и получил ее одобрение. Ну как же – ведь речь идет о его драгоценном здоровье!
Так что каждую пятницу свекровь смотрела на меня со значением и только что не инструктировала, что и как я должна делать с ее несравненным сыночком. А в субботу утром сразу же меняла постельное белье. Вот не успеешь встать утром с кровати, как она уже несется с чистыми простынями и пододеяльниками!
От одной мысли о сексе у меня заболели зубы. Больше того, меня затошнило, как часто тошнило в последнее время. Я даже огляделась в поисках лимона. Лимона, к сожалению, не было, так что я глубоко вдохнула и выдохнула.
– Ты знаешь, дорогой, – проговорила я едва слышно, – сегодня, к сожалению, ничего не получится.
– Как?! – в его голосе прозвучал чуть ли не мистический ужас, словно я сообщила ему, что завтра состоится конец света. – Как?! Но ведь ты знаешь, что по пятницам…
– Да, я помню, конечно, – поспешно перебила я его, пока он не изложил, чем именно мы занимаемся по пятницам. – Я помню, но у Зои, у этой моей подруги, высокая температура, так что мне, наверное, придется у нее переночевать…
– Кто тебе дороже – какая-то Зоя Рябинкина или…
– Но, Виталик, я не могу оставить больного человека без помощи! Она живет одна, ей даже лекарство подать некому! Вспомни, чему ты учишь школьников на своих уроках! Ты сеешь разумное, доброе, вечное! И ты хочешь, чтобы я оставила больного человека в беспомощном состоянии? Это политика двойных стандартов! И вообще, она не Рябинкина, а Желудева, Зоя Желудева…
– Не говори ерунды! – перебил меня муж. – Если для тебя наша семейная жизнь ничего не значит…
И тут в его голосе что-то изменилось.
– Ты сказала, – проговорил он испуганно, – ты сказала, что у нее, у этой твоей подруги, высокая температура?
– Ну да, – подтвердила я, почувствовав, что появился шанс отвертеться. – Тридцать девять и четыре.
Если врешь – всегда нужно врать с десятыми долями. Такая точная, уверенная ложь выглядит достовернее правды.
– Тридцать девять и четыре? – переспросил муж взволнованно. – А чем она больна?
– Понимаешь, врач пока не смог поставить диагноз. Кроме высокой температуры и ломоты в суставах, пока нет никаких симптомов. Врач сказал, что завтра картина станет более ясной, и тогда…
– Но это же может быть что-то очень заразное! – теперь в голосе мужа звучала настоящая паника. – Высокая температура, ломота… Знаешь что, пожалуй, тебе действительно лучше переночевать там. А уже завтра, когда картина определится и врач поставит диагноз…
– Да, милый, но как же наша семейная жизнь? – на этот раз возразила я, стараясь не переиграть.
– Но Антосик! – перебил меня муж. – Как ты можешь быть такой бессердечной? Твоя близкая подруга тяжело больна, рядом с ней нет никого, кто мог бы ей помочь, даже лекарства подать некому! Разве можно оставить больного человека в беспомощном состоянии? Вспомни, чему я учу детей на своих уроках!
– Ну, раз ты так считаешь, дорогой, пожалуй, я у нее действительно останусь! – и я отключила телефон, пока он не передумал.
Ну что ж, вопрос решился сам собой, и у меня совершенно неожиданно образовался свободный вечер. Мне не придется объясняться с мужем, не придется выдерживать многозначительные взгляды и намеки свекрови, не придется сдерживать приступы тошноты. Я могу просто посидеть в кресле, отдохнуть…
Старое резное кресло возле окна как будто приглашало меня. Я опустилась в него, кресло уютно скрипнуло, и я почувствовала покой, покой и свободу…
Машинально протянула руку к этажерке, взяла с нее первую попавшуюся книгу.
Книга была без обложки, без начала и конца. Текст начинался прямо с середины фразы:
…Огненная колесница солнца выкатилась на небосвод и озарила своим сиянием долину Исса. В этот день эту безлюдную обычно долину трудно было узнать. Две огромные армии расположились по сторонам неширокой речки Пинар, окрасив ее выжженные солнцем берега пурпуром, багрянцем и лазурью своих одежд, грозным сверканием испытанных в схватках боевых доспехов.
По левую сторону реки выстроилась в боевом порядке армия Александра.
Сам полководец находился на правом фланге во главе отряда гетайров – отборных тяжеловооруженных всадников, знатных македонцев и греков, составлявших его личную гвардию. В сверкающих на солнце бронзовых доспехах, вооруженные кривыми мечами – махайрами, гетайры выглядели грозно и величественно, словно каждый из них был воплощением бога войны Ареса.
Кроме двух тысяч гетайров, на правом фланге македонской армии стоял отряд щитоносцев, три тысячи отборных пехотинцев под командой Никанора, легкая кавалерия, критские лучники и пехота из числа союзных варваров.
Левый фланг занимала тяжелая фессалийская конница и конница греческих союзников, за ними выстроились фракийские и иллирийские пехотинцы.
В центре македонской армии стояла знаменитая фаланга, ощетинившаяся длинными копьями – сариссами, как огромный смертоносный еж. Здесь было восемь полков – девять тысяч македонцев и десять тысяч греков.
На другом берегу реки стояла армия персидского царя.
В отличие от стройного, геометрически правильного построения македонцев, персидская армия казалась морем – беспорядочным и безбрежным. С персидского берега доносились ржание коней и рев верблюдов, гортанные крики их погонщиков, скрип тысяч повозок и телег и крики воинов разных племен и народов.
Здесь были высокомерные мидийцы в шапках из позолоченной меди, киликийцы в кованых панцирях, карийцы в пышных шелковых тюрбанах и длинных кольчугах, парфяне в медных кирасах, с кривыми мечами и маленькими круглыми щитами, полудикие жители далекой Гиркании в накидках из тигровых шкур, индийцы в бумажных полосатых одеждах, эфиопы в львиных шкурах, черные белуджи, кочевники Средней Азии, на своих легких, как ветер, конях, ливийцы на четырехколесных военных колесницах.
В центр своей армии, против фаланги Александра, Дарий поставил своих лучших бойцов – греческих наемников, тяжеловооруженных латников-гоплитов, которым не раз приходилось сталкиваться в бою с македонцами. По сторонам от греческой пехоты он разместил отборную персидскую панцирную конницу – испытанных в боях бородатых всадников, вооруженных тяжелыми кривыми мечами. Сам же царь на своей боевой колеснице находился в центре построения, окруженный своей гвардией – отрядом «бессмертных». С высоты колесницы Дарий гордо озирал свою огромную армию, уверенный в ее непобедимости.
