Тогда запрещают курить везде. Запрещают говорить, что есть умные и дураки. Запрещают говорить слово против пидоров или про то, что все изобретения сделали белые. А приказывают говорить, что негр-викинг – это нормально, баба со штангой – это нормально, принимать на работу и учебу не по способностям, а по цвету кожи – это нормально. А кто против – те враги! Обрушивай на них весь свой запас агрессии!
Вот так, ребята, гуманизм без берегов и политкорректность без краев – превращаются не просто в диктатуру и тоталитарную идеологию – но в идеологию и диктатуру бессмысленности, идиотизма и смертельной злобы по кретинским вымышленным причинам.
Если люди разрушают и переиначивают нормальный порядок в обществе, когда умные и сильные, трудолюбивые и семейные – наверху, а бездельники, развратники и дураки – внизу, и если реформаторы хотят всех уравнять и слабым, глупым и извращенным дать побольше благ, отняв у умных семейных работяг – то такое переустройство неизбежно придется делать силком. Против человеческой природы, и против социальной природы, и против эволюции, и вообще против устройства Мира. Мир будет сопротивляться! Он не хочет стоять на голове!
И реформаторы делаются все злее, все остервенелее, все более жестоки и непримиримы. Огнем и мечом они насаждают свою веру: называй белое черным, а черное белым! Вся власть дуракам! Все блага бездельникам! Все уважение развратникам! И не сметь возражать!
Ничего. Когда они все сдохнут – мы спляшем на их могиле.
Все.
Прошу налить! С вами, сукиными детьми, бросишь тут пить. О, о! Спасибо за комплимент, нашелся тут мне тоже, можно подумать, что не читал я эту лекцию в университетах. Ну, может, не все слова употреблял. А за что меня били и гнали? Нормально! Бьют, гонят, затыкают? Значит, правду говоришь.
Глава 7. Голый мальчик
бродвейский мюзикл
либретто
сценографию легко представит себе любой,
кто хоть раз видел мюзикл по телевизору
музыка на ваш вкус (хоть Ллойд Вебер)
Хор. Наш король, наш король! Наш президент – король наших душ, надежда страны! Он вождь народа, он прекрасен душой и телом. Как он легко двигается, как прекрасно сидит костюм на его стройной фигуре. В новом костюме президент еще моложе и прекраснее!
Мальчик. Старый хрыч, старый хрыч! Вы объелись белены, он мерзок и гол! Его кожа дрябла, его ноги тощи, его пенис как сморщенный мизинец. Он шатается! Он озирается! Слабоумный придурок. Он не понимает, это пляж или воровской притон.
Конгресс. Наш Конгресс, наш Конгресс! Самые мудрые женщины и мужчины, самые преданные патриоты! Мы гордимся ими, мы вверили им свою судьбу!
Мальчик. Шайка воров в сумасшедшем доме, в доме, в доме шайка воров! Они крадут деньги народа, они разваливают страну, они бредят. Смотрите, как у них бегают глаза, как их руки шарят по карманам соседей. У них отвислые животы и кривые ноги. Они говорят сегодня одно, а завтра другое, и говорят бесконечно, всю жизнь говорят, они говорят. Прикройте их наготу, оденьте их в оранжевые тюремные робы!
Верховный суд. Смотрите, смотрите как они храбры! Смотрите скорей все на мантии их! Они неподкупны и служат Закону! Они так учены, им ведомы все инструкции. Они защитят всех невинных и осудят всех преступников. Страна может быть спокойна!
Мальчик. Глаза, глаза, протрите глаза! Вам видно, всем видно: они прислужники силы! Они служат миллиардерам, они служат губернаторам, они служат президенту, они служат толпе! Они служат даже журналистам! Они боятся осуждения, боятся шантажа, боятся сломать карьеру, боятся прессы и погромов. Это написано на их лицах, на их грудях, на их животах и на их задницах – смотрите, надписи проступают везде!
Хор. Кто этот поганый мальчик? Он расист! Он белый, он мужчина, он цисгендер! Высечь его, высечь! Распять, распять его, скорее распять!
Священник. Вера, Надежда, Любовь – вот что спасет нас! Как прекрасны их лица. Как развевается шелк их волос. Глаза их сияют, сияют, сияют. Да пребудут вечно с нами Вера, Надежда, Любовь, Любовь!
Мальчик. Ты лжешь, шарлатан, и смущаешь людей. Клячи, клячи, ужасные клячи! Веры здесь нет, одно ее платье, под ним пустота, пустота, пустота. Надежда вверх тянет свой средний палец, надежда нам всем показала язык. Зачем же Любви эти острые зубы, и толстый бумажник так туго набит: карты, там карты золотые и платиновые. Она любит богатство, любит комфорт, власть и славу любит она. Мне она ничего не даст, а ты, сутенер, живешь за ее счет.
Священник. Проклятие богохульнику! Ты Сатана!
Гей и лесбиянка. Любим, мы любим, мы верим в любовь!
Мальчик. Какая любовь? Вы меня не родите, никого не родите, вы предаетесь похоти и мерзки перед лицом Господа. Вы растляете юных и совращаете легковерных.
Хор. Убить, убить, скорее убить!
Журналист. Я самый правдивый, я самый знающий! Я напишу всю правду о гадком мальчике в своей правдивой газете, я скажу всю правду о гадком мальчике на своем самом правдивом телевизионном канале. Пусть все узнают правду и осудят его!
Мальчик. Там нет никакого журналиста! Там есть чучело с громкоговорителем вместо головы и словарем вместо тела. Выведите его на солнечный свет – и он распадется и исчезнет! Видите прорезь под словарем? Туда кладут деньги, выбирают слова – и они поднимаются в громкоговоритель! Смотрите: боится, боится, он солнца боится!
Боец БЛМ. Он белый, он белый, их жизни не важны! Расист, убийца, торговец рабами. Молчать, молчать, он должен молчать! Он должен работать на черные жизни, пусть грех свой искупит, не то изобьем. Ботинок, ботинок, вот мой ботинок – целуй же его, скорее целуй.
Хор. Черные жизни, вы только нам важны! Черные жизни превыше всего! Черные жизни пусть белых заменят, пусть черным жизням несут все блага.
Мальчик. Вы слепы, вы глупы, вы просто больны. Доктор, вам доктор пропишет очки. Нет здесь ни черных, ни белых, ни желтых – люди, здесь люди, здесь люди живут. Мы умны и глупы, мы добры и злобны, богаты и бедны – здесь люди мы все. Споемте все вместе, станцуем все вместе, работаем вместе и вместе живем – земля, земля, это наша земля, одна на всех у нас с вами земля.
Король. Здесь я президент, и вам всем меня слушать. Покайтесь, покайтесь, скорее исправьтесь: системный расизм нас всех поразил. Нас всех осадили внутри террористы, теперь в Капитолий нам страшно зайти. Я всех наших граждан объединяю, но консерваторов я увольняю, рабочих ограблю, лентяям раздам – деньги, все деньги лентяям раздам!
Хор. О, как он мудр, как он прекрасен, как бескорыстен и как справедлив!
Мальчик. Он жулик, ворюга, он проходимец, взяточник наглый и полный дурак! Смотрите, смотрите: он взял у Китая, взял у Украины, взял у аятолл. Марионетка, им правят банкиры, ему олигархи заданья дают.
Директор ФБР. Этого внутреннего врага давно пора посадить. Мы прослушиваем его разговоры. Он не любит демократов. У него есть оружие. Он голосовал за республиканцев.
Министр обороны. Расстрелять!
Министр здравоохранения. Его надо лечить! Он ненормальный! Псих, он псих, несчастный наш псих.
Журналист. Он сумасшедший! Так и напишем! Да смотрите: он же голый! Видите: кто в здравом уме будет расхаживать по улицам голым?
Хор. Голый, он голый, смотрите – он голый! Псих, псих, совсем голый псих.
Король. Как тебе не стыдно явиться сюда голым, мальчик?
Мальчик. Да вы с ума сошли! Вот мои джинсы, вот моя майка, это кроссовки, а это ремень!
Министр здавоохранения. Галлюцинация. Сейчас приедет психиатрическая «скорая».
Хор. Он голый. У него галлюцинации. Он сумасшедший. Не надо обращать внимания на его безумные слова, его бессвязные глупости. Посадим, посадим больного в больницу, не будет, не будет он больше ходить. Голым, голым не будет ходить!
Постмодернист. Я узнал его! Это писающий мальчик из Брюсселя! Он привык публично описывать все! Ссыт, ссыт, он все обоссыт!
Хор. Отрежем, отрежем негоднику письку, не будет, не будет он ссать среди нас!
Сексолог. Он сменит свой гендер, он евнухом станет, он девочкой станет, полюбит он нас.
Мальчик. Проклятые голые кретины! Вы превратили страну в сумасшедший дом!
Хор. Укол, укол, поставьте укол. Психу больному поставьте укол!
Санитары. Несем кого надо, везем куда надо, на страже здоровья есть кому встать.
Хор. Оденьте его! Выздоравливай, мальчик.
Санитары. У него автомат! Ложись!!!
Глава 8. Лига стариков
– Мы падаем, мистер Смит! Бросайте всё вниз!
– Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью храбрых, джентльмены?
– С отвращением!
– Но есть ли у нас выход?
– Кажется, нет, джентльмены.
– Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится.
– Ага. Если ты не можешь делать то, что тебе нравится – пусть тебе нравится то, что ты делаешь!
– Делаешь – не бойся. Боишься – не делай. Чингиз-хан правильно понимал решение задач.
– И немедленно выпил!
Четверо мужчин вокруг стола развели по стаканам полбутылки дешевого бурбона и чокнулись. Пили они как-то по-русски: в большой глоток залпом, с выдохом и закуской. После чего закурили и продолжили трезветь.
– Лично мне уже шестьдесят шесть лет, – сказал бородатый толстяк в кожаной куртке, похожий на байкера. – Возраст старейшин давно наступил. Осталось поймать второго зайца – смерть в бою, идеал ухода мужчины. Со смыслом и музыкой. Так что смотрите. Мне чего бояться? Мне это все одна радость.
– Позорней и гибельней в рабстве таком голову выбелив, стать стариком, – рассмеялся щуплый очкарик, наматывая на палец седые поэтические кудри.
Третий, в джинсах и сапожках косивший под сухопарого ковбоя, сосредоточенно разглядывал красно-белую пачку «Мальборо», пророчащую, что убивает именно курение и ничто иное. На лице его отражалась та мысль, что дважды два равно четырем.
– Хотите умереть – прыгайте с моста, – сказал он. – Застрелитесь. Устройте самосожжение на лужайке перед Белым Домом, под плакатом «Позор убийцам Америки». Трупы у нас возят фургонами, и ваши не затруднят. Вы что, теракт планируете? – Ковбой потянул носом, плюнул на окурок и положил его в пепельницу.
А четвертый щелкнул зажигалкой и зажег большую свечу в рождественском подсвечнике посреди стола. Согласно закону природы, все посмотрели на язычок пламени.
– Сегодня мы с божьей помощью зажжем свечу, которую им не удастся погасить в веках, – сказал четвертый. – Ты прекрасно знаешь, что все продумано и подготовлено. Лучше уже не будет. Какая муха тебя сегодня укусила?
– Это супер-теракт, – сказал поэт. – Героическая симфония. Это теракт, каких в мире не было со времен русской коммунистической революции.
– Ислам отдыхает, – хмыкнул байкер.
– Ислам и сам неплох, – согласился четвертый. – Но он забыл одну вещь. На каждого обрезанного найдется тот, кто его обрезал.
– Режьте, братцы, режьте, режьте осторожно, режьте, чтобы видел пассажир дорожный.
– Если ты хочешь мира – тебе придется сделать его из войны, потому что его больше не из чего сделать, – сказал четвертый.
– Охренеть, какой ты умный и образованный, – поцокал языком поэт.
Обед на столе был собран в эстетике походного минимализма: вареная фасоль, жареное мясо и яблоки. Воскресная посиделка старых друзей. Квартирка их приютила обшарпанная, однако не дешевая: за окном сквозь дождь чертился серый контур Ист-ривер, Бруклинский мост и Манхеттен.
Четвертый спросил:
– Патроны в третью пятерку передали?
– Да у них теперь на месяц пальбы хватит, – улыбнулся поэт.
– Хватит тянуть, – подытожил байкер. – Завтра выступаем.
– Ладно, – сказал ковбой. – Юта и Вайоминг готовы.
Глава 9. Сандерс, Ребе и облом
Этот пентхауз фешенебельного дома на 66-й Ист выглядел по меньшей мере странно. Из лифта Берни с колебанием шагнул в какой-то тесный трухлявый сарай. Он скорчил гримасу, огляделся и толкнул щелястую дверь из шершавых старых досок. Дверь, разумеется, заскрипела. За ней… за ней… вообще там была деревня.
Деревенский двор. Трава, лужа, мощеная редким булыжником дорожка и крытый соломой дом. Маленький, кривенький и невесть из чего сляпанный. И все было какое-то серое, сырое, бедное, даже куры и навоз пахли бедностью. Только небо наверху было синее, промытое, с быстрыми обрывками облаков. (А навоз-то откуда, подумал Берни.)
– Ну-ну, – пробормотал Берни, – это ж почем стоит на Манхэттене такая бедная деревенская жизнь?
– Да нет здесь никакого Манхэттена, – возник в воздухе на диво ясный и ровный голос. В венской качалке у крыльца сидел… ну да, вот именно, смотря кто сидел. Можно сказать: маленький седенький старичок. А можно: величественный среброкудрый старец. И глаза у него были не то мудрые, не то бойкие, не то уставшие от всего, что видели.
– Впрочем, деревни тоже нет – продолжал он, прихлебывая чай из стеклянного стакана с подстаканником – Ведь материальное и духовное должны же когда-нибудь сойтись. Вот они и сошлись. Где же, если не здесь? И когда же, если не сейчас? Так что все окружающее, – он обвел рукой, – это просто отображение нашего духовного мира.
Тогда Берни увидел покосившийся дощатый забор, а под ним заросли крапивы и яркие васильки.
– Я его тоже люблю – сказал чаевник, и Берни заметил летящего в небе жениха-Трампа, держащего за руку отклонившуюся на девяносто градусов невесту-Хиллари.
– Ребе, – покаялся Берни, – я атеист, но…
– Бывает и хуже, – махнул тот, кого он назвал ребе, и указал ему на стул рядом с собой: – Садись, чаю попьем. Поговорим. Ты же знал, к кому шел?
– Знал.
– К кому?
– К Любавическому Ребе.
