Все сложно. Почему мы терпим неудачи и какие уроки можем из этого извлечь
Элизабет Дэй
Мегаполис на грани нервного срыва. Книги, которые помогут понять наше общество
Сегодня Элизабет Дэй – одна из самых востребованных журналисток Великобритании и США, сотрудничающая с такими крупными изданиями, как The Times, The Telegraph, The Guardian, The Observer, Vogue и пр. Но далеко не все в жизни Элизабет было гладко. В школе она была изгоем, провалила важные экзамены, в двадцать ее преследовали неудачи на любовном фронте, а в тридцать ей пришлось распрощаться с мечтой о детях и семье. У нее за плечами неоднократные смены работ, партнеров и мест жительства, неприятие себя и своей внешности, периоды депрессии. В этой книге Элизабет делится откровенными моментами из личной жизни и отрывками интервью с известными актерами, политиками и бизнесменами. Их истории показывают, как кризисы и неудачи могут преподнести важные уроки и стать толчком к развитию и успеху.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Элизабет Дэй
Все сложно: почему мы терпим неудачи и какие уроки можем из этого извлечь
«Неудача – это приправа, которая придает успеху аромат».
Трумен Капоте
© Ивкина Н.М., перевод на русский язык, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Предисловие
Одно из моих самых ранних воспоминаний связано с провалом.
Мне три года, и моя сестра болеет. У нее ветрянка; она лежит в своей спальне – горячая, плачущая, сжимающая одеяло своими тоненькими пальцами, пока моя мама пытается успокоить ее, положив ладонь на ее лоб. У моей матери всегда холодные руки – очень приятно чувствовать их прикосновение, когда ты больна.
Я не привыкла видеть сестру в таком состоянии. Между нами четыре года разницы в возрасте, и для меня она всегда была олицетворением истинной мудрости. Я в равной степени люблю и боготворю ее – человека, который присматривает за мной и позволяет кататься на своей спине, пока она изображает лошадь, ползая на четвереньках. Человека, который еще до моего рождения категорично заявил родителям, что хочет сестру, и попросил уже наконец заняться этим вопросом. Когда она рисует что-то или строит замок из Lego, у нее всегда получается лучше, чем у меня, а я начинаю злиться из-за такой несправедливости – я слишком отчаянно хочу, чтобы у нас все было одинаково. Мама объясняет, что я младше и что мне нужна еще пара лет, чтобы догнать сестру. Но я слишком нетерпеливая и не хочу ждать. Больше всего на свете мне хочется быть такой же, как моя сестра.
Сейчас, глядя на ее влажные щеки и бледное лицо, я грущу и капризничаю. Мне не нравится видеть ее в состоянии дискомфорта. Мама спрашивает сестру, не нужно ли ей чего-нибудь; она просит грелку, и я осознаю, что могу помочь. Я знаю, где мама хранит грелки, и топаю к комоду, где беру свою любимую: меховой чехол делает ее похожей на плюшевого медведя с черным носом-кнопочкой. Еще я знаю, что грелка должна – как и следует из названия – греть. Я несу «медведя» в ванную – место, которое у меня ассоциируется с ненавистными вечерами, когда мама моет мне голову, а я до завершения процесса залипаю на трещинку на потолке. Больше, чем мытье головы, я ненавижу только подстригание ногтей на ногах.
Единственный кран, до которого я достаю, – в ванне, а не в раковине. Опираясь на эмалированный бортик, я тянусь к крану, чтобы подставить грелку и повернуть рычажок с красным кружочком. Не с голубым: я уже знаю, что голубой – это холодная вода. Но вот чего я не знаю, так это того, что нужно немного подождать, пока из «горячего» крана реально потечет горячая вода. В моем понимании она автоматически нагревается до нужной температуры, сама по себе.
Я пытаюсь закрутить крышку на «медведе», но в моих неуклюжих пальцах недостаточно сил, чтобы закрыть грелку до упора. Но это не страшно, думаю я; главное – принести ее моей страдалице как можно скорее, чтобы она почувствовала себя лучше, перестала плакать и снова стала спокойной, невозмутимой и мудрой старшей сестрой.
Вернувшись в спальню, я передаю грелку сестре, и она успокаивается, едва взглянув на нее. Мама выглядит удивленной, а я невероятно горжусь собой: я сделала что-то, чего она не ожидала! Но едва грелка оказывается в руках сестры, крышка слетает, и холодная вода заливает пижаму. Сестра взвывает – и этот звук еще хуже, чем тот плач, что я слышала ранее.
– Х-х-холодно, – заикаясь, выдавливает она, в неверии смотря на меня. Мама стягивает простыни и говорит ей, что все будет хорошо. Они обе словно забывают, что я стою там; я чувствую резкий укол стыда где-то в груди, и меня накрывает волной ощущения, что я подвела человека, которого люблю больше всех в мире, пытаясь при этом помочь. Я не понимаю, что пошло не так, но прикидываю, что вообще грелки оказывают не такой эффект.
Сестра вылечилась от ветрянки (не благодаря мне), а я со временем узнала все о работе чайников и бойлеров, о необходимости ждать несколько секунд, прежде чем аккуратно наполнить грелку через прорезиненное горлышко, и о том, как крепко закручивать крышку, выпустив излишки воздуха. Я также узнала, что какими бы благими ни были намерения, исполнение порой может страдать из-за недостатка опыта. Это одно из самых ярких впечатлений моего детства: очевидно, неудавшееся желание помочь в момент, когда я отчаянно этого хотела, оказало на меня значительное влияние.
Не то чтобы это был какой-то серьезный, выдающийся провал – но они и не должны быть такими. Становясь старше, я испытывала и более серьезные неудачи, от которых было труднее оправиться.
Я проваливалась на экзаменах в школе и в автошколе.
Я не смогла добиться того, чтобы мальчик, который мне очень нравился, ответил взаимностью.
Я не стала «своей» среди одноклассников.
Я не стремилась познать себя двадцатилетнюю, существуя как элемент долгосрочных отношений и отдавая свое чувство собственного «я» на аутсорс партнерам.
Я не смогла понять (в тот же период времени), что постоянное желание понравиться другим никогда не принесет удовольствия от жизни. Что, пытаясь сделать все для окружающих, ты забиваешь на себя. Что ты, таким образом, пытаешься собрать в кучу утекающую сквозь пальцы внутреннюю силу, питаясь положительными откликами других, не осознавая, что это не так работает. Это все равно что игнорировать огнедышащего дракона, поджигая фитиль свечи от языков его пламени.
Мой брак развалился, и к тридцати шести годам я была в разводе.
Мне не удалось завести детей, которых, как мне всегда казалось, я так хотела.
Я так и не начала играть в теннис хоть с какой-то толикой уверенности.
Я отчаянно игнорировала всеобъемлющие, сложные чувства вроде гнева и горечи, предпочитая маскировать их чем-то более терпимым – например, грустью.
Я слишком много переживала по поводу не имеющих принципиальной важности или находящихся вне моей зоны ответственности вещей.
Я не подавала голос, когда мной пользовались в профессиональных и личных отношениях.
Я не смогла полюбить свое тело. И все еще испытываю с этим проблемы. Это нескончаемый труд – но, по крайней мере, сегодня я люблю свое тело больше, чем ранее, и благодарна за возможность жить в этом волшебном, исправно функционирующем творении.
Принятие себя – это, по моему убеждению, акт мирной революции, но годами я умудрялась облажаться и здесь.
По пути я любила и теряла. Мое сердце разбивалось на множество осколков. Я меняла работу. Переезжала в другие дома и другие страны. Заводила новых друзей и разрывала контакты с прежними. Переживала полный упадок сил и справлялась с расставаниями.
Я становилась старше и начала лучше понимать себя. Я наконец осознала, как важно тратить деньги на чемоданы с колесиками и теплые зимние куртки. Я пишу эти строки на пороге сорокалетия – это больше, чем было моей матери времен того воспоминания о грелке и сестринской привязанности. И если я вынесла хоть один урок из этой шокирующе восхитительной авантюры под названием «жизнь», то вот он: именно провалы научили меня всему, чего я бы не познала в противном случае. Я больше развивалась как личность в результате неудачных событий, чем в тех случаях, когда все шло идеально. Выход из кризиса дарит какую-то ясность, а иногда и катарсис.
Именно провалы научили меня всему, чего я бы не познала в противном случае. Я больше развивалась как личность в результате неудачных событий, чем в тех случаях, когда все шло идеально.
В октябре 2017 года закончились мои весьма серьезные отношения. Разрыв был неожиданным и до жестокого внезапным. Мне вот-вот должно было исполниться тридцать девять. За два года до этого я развелась. Это не тот возраст, в котором я планировала остаться одинокой, бездетной, с незавидными перспективами на будущее. Мне было необходимо, говоря языком современной селф-хелп культуры, «исцелиться».
Так что я поехала в Лос-Анджелес – город, в который я снова и снова возвращалась, чтобы перезарядиться и начать писать. Это место, где мне дышится легче, потому что я знаю, что на следующий день солнце, скорее всего, снова будет сиять, а восьмичасовая разница во времени автоматически означает меньшее количество писем после двух часов дня. В то время я писала мемуары за одну политическую активистку, и, хотя я чувствовала себя словно оголенный нерв, целыми днями напролет в моей голове звучал голос сильной женщины, которая точно знает, чего хочет. Это была весьма любопытная дихотомия – ведь после дня за ноутбуком, выразив напористые и красноречивые убеждения этой женщины, мне приходилось вновь становиться мнительной собой. Но это помогло. Постепенно я и сама стала чувствовать себя сильнее.
Именно в Лос-Анджелесе мне пришла в голову идея записать подкаст How To Fail With Elizabeth Day – «Как облажаться». Я загружала большое количество подкастов, потому что после расставания от прослушивания музыки мне становилось грустно, но тишина заставляла меня чувствовать себя одиноко. Одним из подкастов, на который я подписалась, стал Where Should We Begin?, который вела известный психотерапевт Эстер Перель: в нем пары анонимно обсуждали проблемы, с которыми сталкивались в своих отношениях. Перель и подталкивала их к дискуссии, и уговаривала, и деликатно делилась своими наблюдениями – а я была поражена тем, что ее клиенты раскрывали самую уязвимую, самую интимную сторону своей личности. В то же время я много разговаривала со своими друзьями о разочаровании и потерях и набиралась мудрости из их личных запасов.
Я начала задумываться над проведением серии интервью, посвященной людским неудачам и тому, чему можно научиться на своих ошибках. Подвергнув изучению собственную жизнь, я осознала, что выводы, которые я извлекла из самых провальных эпизодов своей жизни, оказались несказанно значительнее тех, что проявлялись после более успешных моментов. Что, если и другие люди чувствуют то же самое, но не говорят об этом открыто, боясь унижения? Что, если эта беседа должна состояться, чтобы мы чувствовали себя более целостными и менее оторванными от жизни, когда все идет вразрез с нашими планами?
Мы живем в эпоху тщательно выверенной идеальности. В Instagram ежедневные посты ретушируются и обрамляются в рамку, чтобы зритель воспринял их так, как нужно нам. Нас сбивает с ног непрекращающийся поток знаменитостей, хвастающихся своим роскошным телом в бикини, доморощенных гуру, помогающих выбрать правильное киноа, политиков, выставляющих напоказ все то хорошее, чего они добились в своих избирательных округах. И это обескураживает. В этом мире счастливых, улыбающихся людей, засыпанном смеющимися эмоджи и гифками с водопадами сердечек, едва остается место для вдумчивой рефлексии.
Все меняется: сегодня в соцсетях уже проще найти тех заслуживающих уважения людей, которые стремятся открыто говорить о любых трудностях – от вопросов внешности до ментального здоровья. Но иногда это выглядит так же вымученно, как и все остальное. Словно честность – это всего лишь очередной хэштег.
А еще есть «личное мнение». Бесконечное, неуместное мнение, которое генерируется одним нажатием кнопки «твитнуть». Как бывший журналист Guardian Media Group, компании, которая одной из первых ввела секцию онлайн-комментариев и не спрятала ее за пейволом[1 - Система платной подписки на издание. – Прим. пер.], я могу лично свидетельствовать о количестве агрессивной желчи, которая ежедневно выливается в интернете. В чем только меня не обвиняли за восемь лет работы в Observer: у меня песок в вагине, я не понимаю разницу между мизогинией и мизандрией[2 - Термины «мизогиния» и «мизандрия» означают неприязнь или негативное предвзятое отношение по отношению к женщинам и к мужчинам соответственно. – Прим. пер.], и вообще я стала автором лишь благодаря тому, что я женщина или что у меня имеются некие тайные, протекционистские отношения с сильными мира сего (это не так). Если что-то в статье оказывалось хоть сколько-нибудь ошибочным (потому что я тоже человек, и в условиях приближающегося дедлайна в текст могла прокрасться ошибка, не замеченная корректорами), на меня выливался поток немедленного общественного порицания. Разумеется, я должна была проверять каждый факт, как и любой журналист. Но реакция казалась слегка несоразмерной в сравнении с происшествием.
В таких условиях трудно пробовать что-то новое или рисковать из страха оказаться подвергнутым немедленному публичному осуждению. Мой хороший приятель Джим в 60-х был адвокатом по гражданскому праву; он брался за дела, которые не надеялся выиграть, потому что с моральной точки зрения так было правильно. И недавно его весьма обескуражил тот факт, что едва открывшие свою практику юристы, которых он курировал, слишком боятся делать то же самое – защищать в суде дело без гарантии на победу.
– А я им говорю: «Господи, да хотя бы попробуйте! Чтобы разобраться, как поступать правильно, нужно хоть раз облажаться», – сказал мне Джим как-то за ужином. – Какая разница, что думают люди? Когда ты окажешься на необитаемом острове, сам по себе, и будешь пытаться выжить, разве тебя будет волновать чужое мнение? Черта с два! Ты будешь слишком занят, пытаясь развести огонь с помощью увеличительного стекла и привлечь внимание проплывающего корабля, чтобы не сдохнуть.
Но студенты Джима выросли в эпоху, когда провал воспринимается как конец всего, а не как обязательный перевалочный пункт на пути к успеху. В культуре, где от каждого из нас ждут безоговорочных взлетов и предоставления нескольких площадок для критики. Как раз в тот момент, когда успех стал всепоглощающим чаянием, стыд достиг статуса патологического состояния общества. Неудивительно, что эти студенты заранее чувствуют себя побежденными. Неудивительно, что мы воздерживаемся от признания своих ошибок или поворотов «не туда».
Однако чем больше я размышляла над этим, тем больше хотела отдать дань уважения всем тем провалам, которые сделали меня мной. Хотя проживание негативных ситуаций – не самый приятный опыт, я благодарна им, потому что в ретроспективе я осознаю, что принимала иные, верные решения как раз благодаря этому. Я осознаю, что стала сильнее.
Сегодня в соцсетях уже проще найти тех заслуживающих уважения людей, которые стремятся открыто говорить о любых трудностях – от вопросов внешности до ментального здоровья. Но иногда это выглядит вымученно, словно честность – это всего лишь очередной хэштег.
Так и зародился подкаст How To Fail With Elizabeth Day, где я спрашивала «успешных» людей о том, какие уроки они извлекли из своих неудач. Суть проста: я предлагала каждому из собеседников рассказать о трех ситуациях, в которых, по их мнению, они потерпели фиаско. Можно было вспомнить о чем угодно – от неудачных свиданий и заваленных тестов на вождение до сокращений на работе и разводов. Вся прелесть концепта заключалась в том, что интервьюируемый сам решал, о чем пойдет речь, и в теории это вело к тому, что он охотнее раскрывался, был менее зажатым. Я также понимала, что уже сам выбор гостя многое расскажет о нем.
Имея семнадцатилетний опыт проведения интервью со знаменитостями для газет и журналов, я чувствовала восхитительный трепет свободы от осознания того, что мне не придется подгонять детали встречи под требования определенного редактора, которому нужен определенный ракурс. Я планировала вести живую запись от сорока пяти минут до часа и позволять интервью быть самодостаточным – быть честной беседой о вещах, которые редко упоминаются в публичном пространстве.
Первый эпизод подкаста привлек тысячи слушателей. Второй моментально катапультировался на третью строчку в iTunes, обогнав My Dad Wrote a Porno, Serial и Desert Island Discs. После выхода восьми эпизодов число скачиваний достигло 200 тысяч, а я подписала контракт на книгу. Каждый день я получала десятки сообщений от потрясающих людей, переживавших на тот момент неудачный период, и все они писали, как мой подкаст им помог.
Женщина, которая в пятнадцать лет узнала, что никогда не сможет иметь детей.
Сотрудник рекламного агентства, лишившийся работы из-за хронической усталости.
Человек, у которого я однажды брала интервью для газеты и который снова вышел со мной на связь. Все для того, чтобы сказать, что его мать, лежащая в палате интенсивной терапии после трансплантации костного мозга и девяти дней химии, едва способная дышать и говорить, слушала мой подкаст, потому что он ее успокаивал. «Все и правда становится лучше», – написал он. Я читала его сообщение, пока жарила тост, и разрыдалась. Тост сгорел.
Преподаватель в университете, который написал, что подкаст впервые заставил его задуматься о проблеме женского бесплодия, и отметил, что теперь он лучше понимает свою жену и дочерей.
Студентка двадцати с чем-то лет, которая спросила, не требуется ли мне какая-либо помощь от нее, поскольку она видела в моей идее огромный потенциал.
Люди, которые писали мне, что чувствуют себя менее одинокими, менее пристыженными, менее грустными, менее изобличенными.
Люди, которые писали мне, что чувствуют себя более сильными, более позитивными, более понятыми.
Люди, которые писали мне, что в прошлом у них появлялись мысли о суициде; которые доверяли мне истории о случавшихся депрессивных эпизодах; которые рассказывали о своих жизнях с искренностью, быть достойной которой было истинной честью для меня.
Все эти люди слушали. Все эти люди чувствовали себя причастными к идее, которую так элегантно выразил Артур Рассел в припеве песни «Love Comes Back»: «грустить – не преступление». К идее, что из провала порой можно вынести более значимый урок, чем из беспроблемного успеха.
Это захлестнуло меня эмоциями. Я была тронута и также весьма удивлена таким откликом. Я всегда верила в то, что честность в вопросах уязвимости лежит в основе настоящей силы, но эта идея вызвала такой резонанс, какого я никогда себе и представить не могла.
Подкаст, без всяких сомнений, стал единственной успешной составляющей моей жизни. Да, я тоже осознаю всю ироничность ситуации. Как и другие люди. Один из моих друзей начал предварять каждое письмо и сообщение для меня фразой «Известной ходячей катастрофе, Элизабет Дэй». Некоторые комментаторы, однако, посчитали, что беседы с чередой знаменитостей, оплакивающих проигранные крикетные матчи (Себастьян Фолкс) и нелепые однодневные интрижки (Фиби Уоллер-Бридж), оказались запредельной формой прибеднения.
Их аргументация строилась на следующем: если человек в конечном итоге стал успешным, он априори не мог быть жертвой настоящего, всепоглощающего провала. Почему я не звала на запись подкаста людей, которых неудачи буквально держат за глотку? Или почему я не могла просто позволить каждому лажать по-своему, не заставляя людей чувствовать себя отвратительно по поводу того, что они терпят фиаско недостаточно хорошо? Разве проигрыш – это не что-то, с чем просто примиряешься и справляешься, а не обсуждаешь?
Что я могу на это ответить? Не то чтобы я активно пропагандировала неудачи. Просто в какой-то момент все мы неизбежно столкнемся с ними, и вместо того, чтобы воспринимать их как невероятную катастрофу, от которой невозможно оправиться, возможно, стоит качать мышцы своей эмоциональной стабильности и учиться у других. В таком случае, когда в следующий раз что-то снова пойдет не так, мы будем лучше подготовлены и сможем справиться с последствиями. Когда слушаешь, как известный человек – кто-то, кто, с нашей точки зрения, добился всего – открыто вещает о своих неудачах, это сближает, не наоборот. Особенно когда эти люди говорят о депрессии, или неудачных поворотах карьеры, или разрушенных отношениях. Потому что многие из нас рано или поздно пройдут через то же самое и будут переживать, что эти события окажутся определяющими.
Я также не говорю, что все неудачи можно легко пережить. Есть вещи, от которых нельзя оправиться, не то что обсудить их с кем-то. Существует огромное количество областей, в которых я абсолютный ноль. Взявшись за эту книгу, я четко понимаю, что я не эксперт и не могу предложить читателю ничего, кроме своего собственного жизненного опыта. Я привилегированная белая женщина из среднего класса, живущая в мире, обезображенном проявлениями расизма, неравенства и нищеты. Я не знаю, каково это: ежедневно сталкиваться с микровспышками агрессии, получать плевки в лицо на улице или быть ограниченной в карьерном росте из-за цвета моей кожи. Я понятия не имею, что значит существовать на прожиточный минимум, быть беженцем или инвалидом, иметь серьезные проблемы со здоровьем или жить при диктатуре с отсутствием свободы слова. Я не родитель, не мужчина, не домовладелец, и я не могу с уверенностью рассуждать на эти темы. С моей стороны попытка сделать это была бы высокомерной и оскорбительной. По этой причине все последующие главы основаны на личных соображениях – со всем уважением к моим интерсекциональным братьям и сестрам. Все, что вы прочитаете далее, – лишь один из ракурсов провальности. Возможно, что-то из этого покажется вам знакомым. Возможно, и у вас есть своя история. Возможно, мне когда-нибудь доведется ее услышать.
Я многому научилась, работая над подкастом и над этой книгой. Один из наиболее интересных фактов, подмеченных мной во время поиска потенциальных гостей, – это то, насколько по-разному мужчины и женщины воспринимают неудачи. Все дамы моментально разгадывали концепт, и все они уверяли меня, что у них такой богатый выбор историй, что они не понимают, как свести их до необходимых трех.
Когда слушаешь, как известный человек – кто-то, кто, с нашей точки зрения, добился всего – открыто вещает о своих неудачах, это сближает, не наоборот. Потому что многие из нас рано или поздно пройдут через то же самое и будут переживать, что эти события окажутся определяющими.
«Да, мне отлично удаются неудачи. Думаю, потому что я часто рискую и заставляю себя пробовать что-то новое, – сказала активистка Джина Миллер. – Это, с одной стороны, повышает шанс на фиаско, а с другой – это способ по-настоящему проживать жизнь… Все мы в какой-то момент столкнемся с неудачами, и, по-моему, надо просто с этим смириться. Это неизбежно случится, так что лучше уж иметь какую-то стратегию на этот случай. Когда знаешь, что у тебя заготовлен план действий, можно идти по жизни и рисковать по-настоящему».
Большинство мужчин (но ни в коем случае не все) отвечали, что не уверены, сталкивались ли они с неудачами, и что они, вероятно, не лучшая кандидатура для этого конкретного подкаста.
За этим утверждением стоит наука: было доказано, что миндалевидное тело в головном мозге, «центр страха», который помогает обрабатывать эмоционально окрашенные воспоминания и реагировать в стрессовых ситуациях, легче активируется у женщин, чем у мужчин, в ответ на негативный раздражитель. В результате было выдвинуто предположение, что женщины чаще мужчин формируют устойчивые, эмоциональные воспоминания о негативных событиях и обдумывают «повороты не туда» из прошлого. Передняя поясная кора – отдел мозга, который помогает нам распознавать ошибки и взвешивать мнение, – у женщин также больше.
Косвенным воздействием этого, согласно книге Кэтти Кей и Клэр Шипман «Сама уверенность»[3 - На русском языке книга вышла в издательстве «Альпина Паблишер» в 2015 году. – Прим. пер.], стало то, что женщины раз за разом становятся жертвами собственной же неуверенности в себе: «По сравнению с мужчинами, женщины не считают себя достойными продвижения по службе, полагают, что хуже справятся с экзаменами, и в целом недооценивают свои способности».
Если бы женщины обладали большей уверенностью и позволяли себе ошибаться, подозреваю, ситуация бы изменилась. У меня самой произошел разрыв шаблона, когда Себастьян Фолкс заявил, что неудача – это вопрос восприятия. До записи нашего подкаста он прислал мне на электронную почту ироничное письмо, в котором среди его провалов были перечислены следующие:
«…случай, когда мы с моим приятелем Саймоном проиграли в финале парного турнира[4 - Вероятно, речь идет о теннисе. – Прим. пер.] 40+ и были вынуждены довольствоваться поощрительным призом.
Что же касается крикета, то в одном из матчей я как-то набрал 98 очков, а потом нелепейшим образом все слил.
Одна из моих книг попала в шорт-лист «Bancarella», важной литературной премии в Италии, но не выиграла (награда ушла родственнику председателя жюри).
И, разумеется, нельзя не упомянуть тот досадный случай, когда мое знаменитое суфле ? la nage d’homard поднялось до нелепых 288 мм вместо желаемых 290».
Разумеется, это была шутка, и во время интервью для подкаста он с чувством рассказал о пережитых эпизодах депрессии и школьных годах, когда он ощущал себя белой вороной. Однако мысль, которую он пытался донести, была весьма серьезной: провал – не более чем ракурс, с которого мы рассматриваем случившееся. Например, комментируя ту историю с итальянской премией, он сказал: «Неудача ли это? Я бы так не считал. Мне казалось, что это скорее успех: ты едешь в Милан, чтобы тебя восхваляли не в твоей родной стране за книгу, которая абсолютно не связана с Италией».
