В декабре того же года у нас родился сын.
Сейчас я забираю дочь, и мы все вместе едем на мою любимую Балтику. Родители уже ждут.
В конце августа, беззаботно отгуляв отпуск, прибыл и получил предписание.
Ура! Я назначен в ГОУ. Заместителем начальника одного из управлений. Правда, не того, в которое меня уже было назначили указом Президента. Тот указ отменили и назначили новым.
Понятно. Возвращаюсь в своё бывшее управление. Буду заниматься Малой Азией (Турция), частично Южным Кавказом и Ближним Востоком. Жаль. Хотелось заняться европейскими армиями, да Украиной той же, куда же теперь без неё. Но был и бонус. В управлении продолжали служить Морозов и многие офицеры, которых я хорошо знал.
Пока я был в академии, многое изменилось. Все изменения не в лучшую сторону. Прежде всего, прошло очень большое сокращение ГОУ, что неминуемо привело к снижению качества отрабатываемых вопросов. Для масштаба решаемых задач (весь мир) 150 офицеров и генералов очень мало. В ГОУ времён Генштаба ВС СССР было около 700 человек, а два года назад – чуть более четырёхсот. И вот сто пятьдесят… Теперь в управлениях меньше 30 человек. В направлениях по 8-9 человек – и это всё! То есть на весь масштаб задач по нашему управлению три направления плюс начальник и я, его заместитель. При этом количество задач и документов оставалось прежним. Поэтому, несмотря на свою нынешнюю должность, многие документы я отрабатывал лично, просто как так называемый «исполнитель». Даже начальник управления вынужден был кое-что отрабатывать сам. Такая тогда сложилась ситуация, прямо скажем, совсем вредная.
Кроме того, началась ротация (по терминологии министра), замена (по терминологии Генштаба).
Вообще, это нормально и даже правильно. Везде, но не в Генштабе, тем более в ГОУ. Тут, чтобы по-настоящему офицеру принять должность, т. е. вникнуть, нужно не менее полугода. В Генштабе тем ценнее офицер, чем дольше он служит на одном месте. Везде текучка кадров имеет свои минусы, но в ГОУ особенно.
Начал знакомиться с новыми офицерами (их немного), вникать. По заведённой, так и не сломленной традиции уходил после 23:00. В восемь утра был на службе. В субботу приезжал к девяти утра и уезжал в начале шестого вечера. После такого сокращения – это абсолютная необходимость, едва успеваем. Но до того качества, которое было два года назад, далеко. Очень далеко. Время летело невероятно быстро. Было интересно, но тяжело. Для меня вообще всё это было захватывающим. Не всем знакомо то чувство, когда с большим сожалением приходишь к выводу, что рабочий день уже пролетел и надо идти домой. При этом с нетерпением ждёшь следующий день. Но кому это знакомо, тот поймёт.
Позже начались бесконечные кадровые перестановки в Генштабе в целом и в ГОУ в частности.
Но всё-таки с главным мы нормально справлялись. Однако явно ощущалось невнимание к нашей тематике. Было понятно, что руководство страны упускало очень многое из того, что мы отрабатывали. Обратная связь напрочь отсутствовала. Всё было непонятно. Тут одно из трёх. Или НГШ совершенно не слышит Президент, или там министр либо НГШ в итоге что-то не то докладывает?
А время для такого расслабона было совсем неподходящим.
В 2009 году сирийское правительство после длительных переговоров отвергло проект строительства газопровода для поставок природного газа, который должен был начинаться в гигантском нефтегазовом месторождении в территориальных водах Катара и Ирана и проходить через Сирию и Турцию. Сразу после этого бывший министр иностранных дел Франции Дюма заявил, что Башар Асад отказался предоставлять свою территорию для проведения газопровода, якобы для того чтобы «защитить интересы России, союзника Сирии, которая является ключевым поставщиком газа в Европу».
Наше ГРУ, которое тоже, как и весь Генштаб, лихорадило не на шутку (сокращено сильно, полная и неоднократная смена командования), принялось примерно с весны 2010 года поставлять нам информацию о том, что британское правительство начало подготовку к свержению Башара Асада. То есть к моему приходу в ГОУ информация уже была. Нам было ясно, что задачи по свержению Асада они поставили раньше, но наша разведка вскрывала их планы с некоторой задержкой, что вполне естественно при таком бездумном сокращении и неоднократной смене командования ГРУ. Тем не менее именно тогда ГОУ начало прямо высказывать недовольство своими коллегами из ГРУ. Да, и раньше такое бывало иногда. Разумеется, ГОУ всегда хочется от ГРУ больше и быстрее всего и вся. Но чтобы наши претензии звучали так явно, настойчиво, неделикатно и, самое главное, абсолютно неоспоримо – такого ранее не было. Всегда старались очень аккуратно относиться друг к другу, ведь ГОУ и ГРУ не могут существовать друг без друга. Это два очень тесно связанных между собой органа военного управления Генштаба – главных органа, при всём уважении к Главному организационно-мобилизационному управлению Генштаба и к иным.
Забегая очень сильно вперёд, скажу, что руководитель нашей страны осознает в дальнейшем ошибки Д. Медведева в отношении Генштаба, сделает это перед нами публично на одном очень секретном совещании, но никого не накажет… Хотя тот удар который был нанесен по Генштабу в целом и по ГРУ, отдельно и сильнее – это удар с последствиями на добрых два десятка лет, не меньше.
Больше всего нас беспокоила подрывная деятельность в сирийской армии. Особенно быстро развивался мировоззренческий раскол между офицерами и всеми остальными категориями военнослужащих.
Ничего нового. Эти методы давно известны. Отработаны большевиками ещё в Русской императорской армии и назывались они тогда в РСДРП (б) «военно-боевая работа». Только формы изменились.
Сейчас это выглядело так: неправительственные организации подбирали самых «заряженных» граждан с резко оппозиционными взглядами, и те поступали на службу в армию. Далее эти новобранцы до определённого времени вели себя тихо. На этом этапе у них была задача мастерски освоить свои новые воинские специальности, завоевать солдатский авторитет. Потом они начинали подмечать всевозможные недостатки наиболее преданных правящему режиму офицеров и всячески их критиковать – скрытно, чисто в солдатской среде. Затем эти солдаты в критику начали добавлять политические аспекты – подмечали, что все эти «плохие» офицеры придерживаются одних политических взглядов. Следом обобщения уходили к определённой – правящей в Сирии – политической партии. Далее одно – Башар Асад! Большинство этих солдат были суннитами, людьми очень религиозными. И для нас это наука о том, к чему приводит отсутствие запрета в армии на любую партийно-политическую деятельность любой партии.
С другой стороны, эти неправительственные организации проводили работу с офицерским составом армии. Не хитро, но надёжно. Через родственников-знакомых начали внедрять в сознание многих офицеров, что они совершенно не по достоинству оцениваются правящим режимом. А многие из них были о себе очень высокого мнения! Тут надо отметить особенность сирийского общества: продвижение офицера сирийской армии было сильно ограничено из-за родственно-политических-религиозных взглядов офицера и его семьи. Напротив, независимо от профессионализма, продвигаются вверх офицеры не заслуженные, а принадлежащие к определённому слою сирийского общества (близкого к Башару Асаду). Среди офицеров наметились зачатки раскола. Вместе с тем ещё одна часть офицеров придерживалась европейских взглядов, становилась сторонниками смены режима на явно европейский, но только демократическим путём, и надо признать, что эта категория офицеров была самой образованной и технически продвинутой.
Этот момент был очень важным. Сирийскому Генштабу нужно было отреагировать. Как? Известный в нашей армии метод, однако никогда не доводившийся у нас до нормального результата. Надо было затеять переаттестацию офицерского состава на основе глобальных проверочных мероприятий с элементами соперничества. Стимулировать офицеров овладевать своими воинскими специальностями, стимулировать командирскую подготовку. Потом разрекламировать кое-какие результаты: такого-то сняли, а такого-то, наоборот, повысили. Но люди, которые определяют результаты, должны иметь непререкаемый авторитет. Грубо говоря, судейство должно быть открытым, объективным, беспристрастным. То есть вызывающим доверие у всех.
В 70-80-е годы у нас тоже начали вовсю проявляться проблемы, подобные сирийским. Тогда беспощадная советская коммунистическая партийная пропаганда всячески превозносила тему офицерских династий. Типа дед – герой, отец – герой, сын продолжает в том же духе. А на самом деле этот сын бездельник, иной раз распустившийся, разбалованный пьяница, которого политорганы тащат за уши и публикуют об этой династии слащавые статьи в армейских газетах. Многих всё это раздражало сильно, так как абсолютно все понимали лживость и лицемерие. Не изжито это явление полностью и в нынешней нашей армии, но всё-таки не имеет таких масштабов. Хотя вне армии у наших «шишек» сплошь чрезвычайно «талантливые» дети, а у многих жёны «талантливые бизнесменки».
Мы с тревогой и интересом наблюдали за сирийской армией. Размышляли о том, как могут соединиться религиозные оппозиционно настроенные солдаты и по-европейски оппозиционно настроенные офицеры. Мы не политологи и поэтому многое не понимали, а если честно, совершенно не соображали на эту тему. Так как в нашей системе координат тема религиозных и племенных факторов в офицерской среде не присутствовала вообще.
Но не просто сидели и наблюдали. Докладывали, причём регулярно.
Никакой реакции. Как тогда говорили: «глушняк». Вместе с тем, несмотря на чехарду в руководстве ГОУ, кое-какие задачи по отработке определённых задач поступали. Всё-таки ГОУ – это ещё какое «глубинное государство»!
Кроме того, именно в 2010 году начался самый радикальный этап реформы во всех Вооружённых силах России.
И что было самое плохое? Что лежало в основе всех ошибок? В чём их системность?
Отбросим всех этих «сердюковских баб» – это тупорылые исполнители. Именно тупорылые. Их потом выставили как главных виновниц – попользовали и измазали говном. Поделом! Отбросим эту толстуху-любовницу, ну хоть её он спас – нормально. Ну а разве у нас в государстве могло быть по-другому? Любовница – это святое. Наша власть до такого не опустится, чтобы любовниц унижать. В этом я с ней согласен. О вкусах на любовниц тоже не спорят. Хотя это хороший пример того, насколько разный у нас министром вкус на всё. Он всего-то на пять лет меня старше, но его вкус на женщин говорит, что у нас явно диаметрально разные вкусы. Хорошо, что он хоть женщин любит, а не… Уже удовлетворительно. Да и я насчёт женщин совсем не святой, понимаю его хорошо. Посмотрим на дело системно. В чём проблема?
Проблема заключалась в том, что поступила команда ускорить военную реформу. А что это означало на практике? Что тут такого плохого?
Сразу пошёл на слом план реформы. Им было продумано в срок такой-то сделать определённые дела. Сначала одно, затем другое, потом следующее. Почти всегда одно вытекало из другого. Это очень важно! Но сроки изменили, и пришлось делать многое параллельно. Особенно это было наглядно на примере отмены приёма в военные вузы. На смену плановой работе пришла импровизация, т. е. полное отсутствие расчётов и слом научного подхода. Импровизация – страшное слово для военного дела вообще и для военной реформы в частности. Всё дело в этой импровизации гражданского военного министра, включая его окружение, не только баб, но и представителей соседнего ведомства.
Роль представителей этого ведомства мужского пола очень сильно недооценена в нашей публицистике на тему «сердюковских реформ». Но правда есть правда.
Один из них личность очень одиозная, но предельно тихая, как у них и положено. Пришёл он при министре С. Иванове. Сначала занимал незаметные должности. Потом занял должность одного из заместителей министра. И ещё не при Сердюкове занялся тем, что под видом передислокации в Кострому объединил на базе Костромского высшего военного командного училища химической защиты две военные академии. Да какие! Знаменитейшая Военная инженерная академия потом практически создавалась заново, а Военная академия войск РХБЗ – с ней вышло лучше, но все знаменитые учёные остались в Москве и устроились в гражданские вузы. Понравилось. Продолжили. Роль этой личности невозможно переоценить во многих вопросах. Правда, не всегда и не во всём его дела были плохими, было и хорошее, но меньше. Так часто бывает. Мало абсолютных злодеев. Однако этот человек молниеносно достиг звания генерала армии (это сильно нас обижало), и с ним никто не связывался. А если честно – все его боялись. Но в определённый момент он стал проявлять недовольство министром. Совсем не всегда мы с этим его несогласием были согласны. Звучит путано, но военная реформа – дело непростое.
Ну а сколько представителей соседнего ведомства занимало должности менее заметные или должности советников и помощников – трудно сказать. Одним словом – много. Но, несмотря на эту «незаметность», роль этих людей очень недооценена, ведь за многими одиозными решениями гражданского министра стояли именно они, а не бабы тупорылые.
Вот тут и слились эти два фактора. Импровизация + кадры. Но было и ещё одно слагаемое.
В то время НГШ не хотел или не мог донести нашу точку зрения до руководства страны. Дополнением к этому стало то, что наш генералитет к тому времени был полностью сломлен или подавлен методом увольнения, перемещения и полнейшей кадровой чехарды. Тут надо сказать, что многие кадровые решения были более чем оправданны. Более того, по многим и многим генералам министерства (не путать с Генштабом) плакала тюрьма, а их просто и тихо увольняли, что тоже вызывало недовольство и озлобление в Генштабе. С другой стороны, стирали в порошок тех генералов, кто имел своё мнение и высказывал его. Показательно была унижена и с треском изгнана большая группа генералов и полковников ГОУ и в целом Генштаба. К издевательству над ними подключались пресса и ТВ в лице мракобесных пропагандистов. Но особенно гадко было слушать так называемых военных «экспертов». Вот где люди без позвоночника и с наколенниками! Скажу прямо. После этих акций в Генштабе я не знал людей, которые продолжали бы смотреть ТВ. Сам я отвернулся от него уже давно. Опять же, меня это совсем не радовало, так как я считал, что ТВ – важнейший ресурс для формирования в стране патриотического, здорового и сильного гражданского общества. А там одно враньё осталось, не вынесли уроков из советского опыта, повторяем худшее, а не лучшее. Но самое главное, что после этого мы, полковники и генералы ГОУ, стали бояться проявлять инициативу, более того, боялись высказать своё мнение, даже когда его спрашивали. Отвечали во многих случаях (но не во всех) так, чтобы угодить. Вот это уже было страшно и для армии, и для страны. Старожилы ГОУ нам говорили, что такого не было даже при советской власти, при всех этих политорганах. Так сильно на нас подействовало увольнение этих самых умных и знающих генералов и полковников, причём абсолютно честных, не запятнанных никаким баблом (Генштаб к нему не имеет ни малейшего отношения, про деньги – это в министерство). С другой стороны, увеличился вес таких, как я, хотя меня это не радовало совершенно. Я понимал, что слишком многое ещё не знаю и мне надо учиться, учиться и учиться.
В целом, Генштаб стал по многим вопросам бессилен. Спасало ситуацию то, что не по всем. За многие чисто военные вопросы стратегического характера не посмели они брать ответственность на себя. Делать всё нашими руками тоже не вышло – тут мы устояли под их агрессивным нажимом и запугиванием. Да, с нами всё или почти всё согласовывали, но в большинстве случаев это была формальность. И всё-таки мы возражали часто – чисто по военным вопросам, однако споров на совещаниях уже не было. Там, где это было не крайне принципиально: «Есть!», «Так точно!», «Согласовано». Изредка даже министру очень осторожно возражали, высказывали иное мнение. НГШ, зачастую несмотря на наше мнение, визировал документы – согласовывал. Иногда придёшь к нему – обоснуешь своё мнение. Кажется, нет у него ни одной возможности возразить. Промолчит или всё же что-то возразит, так что понимаешь бессмысленность дальнейших пояснений. Всё было бесполезно.
Иной раз жертвуешь чем-то ради более важного. Например, без всяких возражений ставишь свою визу на проекте решения о продаже каких-нибудь гарнизонных домов офицеров. Безропотно. Почему?
Видишь, что к проекту решения приложены многочисленные материалы. Смотришь на социологические исследования населения военных городков и понимаешь, чего люди хотят: им нужны бассейны, секции, рестораны, современные кинотеатры, современные магазины и так далее. Это не была социология, проведённая по заказу нашего министерства. Всё было гораздо глубже – там даже были социологические исследования торговых сетей, иные исследования по заказу губернаторов, например. Что тут возразить?! Что я могу сказать по поводу того, как этот ГДО влияет на боевую подготовку войск и особенно на оперативную подготовку штабов? Если честно, никак он не влияет. Ведь, по сути дела, эти ГДО в наше время превратились в залы для собраний – не более того. А в городах и для этих целей редко служили.
Вместо этого начинаешь возражать насчёт сокращения военных представительств, насчёт полного их «переформатирования» (извиняюсь за выражение). А тут есть что возразить. Пишешь, что надо немедленно забрать у них функцию контроля формирования цен на продукцию военного назначения. Заранее знаешь, что это просто вызов всей гражданской части министерства, в особенности представителям соседнего ведомства. Отлично понимаешь, что это просто идти в лобовую с министром. И всё равно гнёшь свою линию: пишешь о необходимости того, чтобы старший военпред предприятия оставался военнослужащим, и его полной независимости от всех, кроме нашего министерства, и что он должен заниматься ТОЛЬКО контролем технологии и качества продукции. Знаешь, что «на урну», но продолжаешь гнуть свою линию в надежде, что «ну раз мы согласились по этим ГДО, например, то, может, в этом вопросе вы нас услышите».
Иногда и по мелочи удавалось хоть что-то сделать. Но в основном это бесполезно потраченное время, а иной раз и гнев.
Однажды министр на меня наорал, но не оскорбил, удержался в духе: «Товарищ полковник!» Я собрал волю в кулак и промолчал, плебейски снёс это.
Тут уже наша военная психология. Умом всё понимаешь. Если бы министром был генерал, т. е. наш армейский человек, конечно, я бы отнёсся к этому как к вполне рабочему моменту. А тут видишь перед собой гражданского и воспринимаешь в штыки. Всё равно в сознании сидит вопрос: «Ты кто такой, что ты вообще о нашем деле знаешь и что ты прошёл, чтобы тут со мной так разговаривать?» То, что он министр обороны, сознание не воспринимает, хоть умри!
После этого мучился, мне было унизительно и стыдно. Но понимание того, что стоит его одёрнуть и меня очень быстро уволят, заглушало эти чувства. Тогда от решения министра уволить до указа Президента об увольнении проходило не более десяти, а чаще до семи дней.
То есть в итоге формула выглядела так: импровизация + кадры соседнего ведомства + игнорирование по большинству вопросов Генштаба.
Не всё шло плохо. Некоторые чисто военные вопросы нормально продвигались. Осенью 2010 года приступили к функционированию созданные на базе управлений военных округов оперативно-стратегические командования. Тогда было создано четыре таких командования: Запад, Юг, Центр и Восток. Это было не просто объединение управлений и штабов и переподчинение им объединений, соединений и воинских частей, хотя названия округа сохранили. Это было наделение уже в мирное время командующих и штабов межвидовыми полномочиями. Проще говоря, если бы эти командования были созданы ещё в 2007 году, то во время войны с Грузией командующий войсками ЮВО (тогда СКВО) спокойно бы отдавал приказы командующим Черноморским флотом, Каспийской флотилии и 4-й армии ВВС и ПВО. Разумеется, стратегические ядерные силы остаются вне этих командований, они остаются в подчинении Генштаба.
Но создать эти командования – только половина дела. Такое, без всяких преувеличений, стратегическое реформирование управления войсками требовало немедленного технического обеспечения. То есть требуется оснащение этих командований современными средствами связи, обеспечивающими надлежащий объём и скорость. И надо признать: это делалось вполне успешно. Нормально в этом плане продвигались. В принципе, это и был первый этап реформы для всех наших войск связи и вообще для связи Вооружённых сил. Прошёл он успешно, просто на редкость. В целом реформа связи (с полным перевооружением) – одна из самых печальных во всей этой реформе, на войсковом уровне она не была доведена до запланированного Генштабом результата даже на 30 процентов. Всё опять уперлось в «деньги».
А что в войсках и на флотах? В войсках шло безжалостное сокращение. Дивизии переформировывались в бригады. Это огромное сокращение.
Например. В итоге в строю общевойсковых бригад должно остаться чуть больше 2000 танков. Почти десятикратное сокращение. Обоснованно? Безусловно. Здесь вотчина Генштаба, и мы хорошо понимали, что в условиях ограниченных людских и прочих ресурсов этого вполне достаточно. Существующий характер угроз (то есть тот который признан Верховным, а он не совпадал со списком Генштаба) тревог о нехватке танков у нас не вызывал. Это ради примера. Валить тут всё на министра не стоит, то был не его вопрос. Примерно в таком же духе всё продвигалось в авиации, на флотах, но РВСН почти не затронуло.
Особенно тяжело было переживать огромное сокращение офицеров и прапорщиков. Вот это вопрос министра. Мы в разное время выдвигали большое количество предложений по разумному использованию ценнейших кадров. Иной раз просто радикальные, даже для расширения количества вариантов им на выбор. Например, с целью сохранить офицеров и прапорщиков, пережить какое-то время, а потом решить вопрос по-другому предлагали сформировать офицерские полки, где все должности рядового состава предлагалось укомплектовывать молодыми офицерами и прапорщиками, которых почти залпом высвободилось большое количество. Были генералы, готовые стать командирами таких батальонов и дивизионов, полковники, готовые возглавить офицерские роты и батареи при условии сохранения окладов по предыдущим воинским должностям офицерам и прапорщикам. Кроме того, это был бы большой и надёжный кадровый резерв, в том числе инструкторов и советников. Но ответ министра был: «Нет». Дорого. Эх, как это нам через несколько лет пригодилось бы в разных уголках мира! Но было уже поздно. Дополнительно началось переименование воинских должностей, понижение штатно-должностных категорий и так далее. Резали по живым людям, по их судьбам. Действовали просто зверски. Сроки!
Как-то на совещании у НГШ вышло даже высказать своё мнение о том, что бригады надо формировать, но называть их полками – традиционным названием русских воинских формирований. Наполнение делать бригадным, называть полком, при этом сохранить истинные наименования самых заслуженных полков Советской армии, дополнительно возродить самые знаменитые полки Русской императорской армии. НГШ отверг это предложение и не стал объяснять. Очень жаль. Хотя в дальнейшем, забегая вперёд, скажу, что В. Путин всё-таки с нами согласился. Нам удалось это реализовать, но соответствующее распоряжение В. Путина выполнено только частично. Ну что тут сказать? Я до сих пор не понимаю, как можно не добиться исполнения собственного приказа. Кроме того, часть о том, что возрождённые полки должны участвовать в военных парадах в исторической полковой парадной форме, вообще проигнорирована – полностью и окончательно. Поскольку этот вопрос не давал мне покоя: я считал его очень важным, полагая, что наша армия должна взять всё лучшее как из советской, так и из русской, то однажды я задал его одному из руководителей администрации Президента. Он мне ответил очень коротко и многозначительно:
– Лидер коммунистов…
– Вы это серьёзно? – с усмешкой спросил я.
– Политика. Пока что так.
Первые массовые акции протеста в Сирии вспыхнули в марте 2011 года.
Наш МИД сразу их охарактеризовал как часть общего движения под названием «арабская весна». Что-то похожее к тому времени уже проходило в Бахрейне, Египте, Йемене, Ливии и Тунисе. Мы с этим категорически не согласились. ГРУ нас снабжало другими сведениями. Мы их анализировали и считали это целенаправленной политикой по уничтожению Сирии, прежде всего её армии. Отлично понимали, что происходящее в сирийской армии – это часть процесса, происходящего в государстве. Дипломаты по устоявшейся традиции наши возражения восприняли в штыки. Сразу и бесповоротно. Опять же, представляя дело так, что мы в ГОУ очень узко мыслим и всё «специфически» воспринимаем. Их слова ложились на хорошо удобренную почву гражданского министра.
По одной из резолюций Президента поняли, что он сторонник позиции МИД. Но дело в том, что он наложил резолюцию на документ, где точка зрения Генштаба отражена настолько убого, что вызвала у нас оторопь. Понятно. Это проделки аппарата нашего министра.
Видя это всё, мы решили не сдаваться и подготовить соответствующий проект доклада начальника ГОУ министру (в инициативном порядке – такая задача нам не ставилась), прекрасно понимая, что мнение начальника ГОУ очень тяжело проигнорировать. Более того, кто бы ни занимал должность Президента, проигнорировать это мнение непросто и ему. Прекрасно понимая, что такой доклад, попав на стол к министру, почти одновременно ляжет на стол кому-то очень великому в администрации Президента (неофициально), соседнее ведомство такое не проспит. Вот в таком виде работал тогда гражданский (политический) контроль над военными. Именно на это у нас и был расчёт. К тому же мы догадывались, что как только наш проект доклада попадёт к начальнику ГОУ, то его содержание начнут пристально изучать наши соседи и кто-то в администрации. Отлично понимали, что этот политический контроль присутствует в ГОУ в полной мере, насквозь, и уж кого-кого, но ГОУ оставить без внимания они не могут. Догадывались, что всё это у них работает через делопроизводство всех уровней. Поэтому решили сразу же всё на эту тему регистрировать официально – подконтрольный нам «слив». Но это всё негласный политический контроль. Для движения доклада в установленном порядке было неопределимое препятствие – тогда мнение начальника ГОУ могли услышать, только если ему не будет препятствовать НГШ. Однако и здесь мы схитрили. Отлично знали, что НГШ Сирию видит нашими глазами, просто не хочет с кем-то воевать. Но когда ему официально доложит начальник ГОУ, деваться будет некуда, он доложит министру. Придётся или министру доложить, или нам ставить другие задачи, что чревато. И вот когда министр получит этот доклад, расчёт был на то, что в нём будет слишком серьёзная и «горячая» тема. Просто уже изучив психологию гражданских чиновников, мы поняли, что, получив этот «горячий пирожок», он не захочет держать его в своих руках, попробует отфутболить дальше. Дальше – это кому? Понятно: Президенту. Почему? А потому что, если мы окажемся правы и будет плохо, потом начнут разбираться, кто и что делал. Выяснится кто, что и кому докладывал. То есть быстро найдут виновника, на котором всё остановилось. Опасность они хорошо чувствовали.
Сели с моим начальником управления и решили готовить обстоятельный доклад, т. е. этот «горячий пирожок». Поручили направлению Морозова. Я непосредственно курирую эту работу.
Собрались с Морозовым и ещё тремя полковниками из его направления. Как водится, составили календарный план-график с тематическими вопросами (гражданские чиновники это называют «дорожной картой», чёрт бы побрал их терминологию).
Взялись за отработку при соблюдении полной секретности. Знали об этой работе только мой начальник, я, Морозов и те трое полковников.
Как ни крути, но приходилось излагать и некоторые факты общественно-политического характера. Это всё очень связано в современных войнах.
Примерно за месяц до начала первых сирийских беспорядков в социальной сети Facebook появились призывы к «дню гнева», а именно к массовым демонстрациям в Дамаске и Алеппо против Президента страны Башара Асада. 15 марта несколько сотен человек откликнулись на призыв социальных сетей и вышли на улицы в Дамаске. Протестующие требовали прекращения чрезвычайного положения, действовавшего с 1963 года, восстановления личных, политических и экономических свобод, ликвидации коррупции. На следующий день прошла ещё одна демонстрация, участники которой требовали освобождения политзаключённых.
Честно говоря, я сам думал о том, что с этим невозможно не согласиться.
Уже через три дня вспыхнуло восстание в Даръа, городе на границе с Иорданией. Акция протеста против произвола полиции закончилась столкновениями и кровопролитием: три человека погибли на месте и ещё один скончался от полученных ранений. Похороны погибших привели к новым беспорядкам. В последующие дни протестующими были сожжены офис правящей партии, Дворец правосудия, полицейские участки, осквернён памятник Хафезу Асаду, отцу Башара Асада. Часть города перешла под контроль протестующих, а расположенная там мечеть была превращена в полевой госпиталь, куда доставлялись получившие ранения и пострадавшие в результате применения слезоточивого газа демонстранты. Члены запрещённой мусульманской организации (не пишу название, потому что, возможно, она и у нас запрещена, не разберёшься теперь с этими запретами), группировавшиеся вокруг имама местной мечети, взяли на себя организацию противостояния властям. Именно здесь религиозные деятели впервые пересекли запретную линию.
Одним из инструментов протестной мобилизации стал племенной фактор, взорвавшийся в молодёжной среде городских мигрантов – выходцев из арабских племён, экономически не приспособленных, недовольных своим маргинальным экономическим и политическим положением и обвинявших в этом правящий режим. Племенное единство, как объединяющий фактор, использовалось при создании сетевых структур оппозиции почти во всех крупных городах.
Протесты оппозиции, вдохновлённой успешными революциями в Тунисе и Египте, принимали формы шествий, которые всегда перерастали в столкновения с полицией, сопровождались актами вандализма, поджогами.
Появились первые жертвы. Сирийский Президент публично признал частичную правоту требований протестующих, лично извинился перед членами семей погибших. 29 марта правительство ушло в отставку, Асад сменил премьер-министра и 20 апреля отменил режим чрезвычайного положения, действовавший 48 лет…
То есть выполнил очень много. Но было уже поздно…
Поэтому эскалация продолжалась. И сразу же начались репрессии против «зачинщиков», очень бестолковые. Иной раз под репрессии попадали просто активные люди. Это плохо. В итоге новый виток, ещё более злобный, но более целенаправленный. И наши «партнёры» это тонко уловили. Им нужно было просто поддать кислорода в этот огонь справедливого протеста.
21 апреля неизвестными в Хомсе были зверски убиты два генерала и их семьи. За этими преступлениями в самом городе и его ближайших окрестностях последовала целая серия нападений, диверсий и убийств, совершавшихся вооружёнными боевиками. У нас действительно не было никаких данных о степени участия в этом спецслужб.
СМИ Сирии обвинили в организации зверских убийств радикальных исламистов.
Зарубежная сирийская оппозиционная организация – партия… (не пишу название на всякий случай, а вдруг запрещена) – утверждает, что офицеры были убиты наймитами режима с целью предотвратить их переход на сторону восставших. Оба генерала служили в частях, расквартированных близ Хомса.
Кроме них, подобным способом были убиты ещё минимум два солдата сирийской армии и два офицера, один из них – в ранге полковника.
Это был явный сигнал, и мы в ГОУ, в отличие от МИД, не могли его пропустить.
О чём это говорило?
В сирийском обществе армия имеет особое положение – это стрежень государства. Почему? Рядом злейший и заклятый враг – Израиль. В то время всё общество смотрело на армию. Как она себя поведёт? С кем армия? С кем этот непререкаемый авторитет? От этого зависит судьба протеста.
А в армии шли нехорошие процессы, но она была ещё управляема, офицеры могли подавить любые поползновения своих солдат.
И тут эти убийства. Убийства не простые, а с двойным дном. Почему?
1. Это очень громкие убийства. О них будет знать каждый сириец.
2. Версия о том, что это сделал Асад, служила не столько для его обвинения, сколько для того, чтобы известить сирийское общество о том, что даже в армии генералы недовольны Асадом и хотят поддержать протестующих. То есть армия с нами! Мало того, так ведь Асад, такой зверь, убил уважаемых офицеров – злейших врагов Израиля (это уже больше расчёт на младших офицеров).
Явные действия на раскол сирийской армии. А это наш Генштаб не может пропустить ни при каких обстоятельствах. Почему? И зачем нам это всё? Причём здесь вообще Генштаб нашей страны? Коротко:
1. Не будет сирийской армии – не будет Сирии.
2. Не будет Сирии – не будет России на Ближнем Востоке. На её территории будут США, Турция и, возможно, Израиль. А им это, получается, надо. Вот ведь как выходит.
3. С Ближнего Востока уйти можно, вернуться невозможно. У нас там просто не будет места. Кто нас туда пустит?
4. Для чего вообще этот Ближний Восток нам нужен? Ну хотя бы для влияния на цены нефтяные.
5. Не будет Сирии – будет газопровод из Катара в Европу. Возможно, будут нефтепроводы к сирийским портам и дальше по дну моря в Европу. А зачем тогда Европе «Газпром» или «Роснефть»? А что тогда будет в России?
6. В конце концов, это был единственный пункт материально-технического обеспечения ВМФ в Средиземном море!
Это в «крупную клетку», не углубляясь.
Несложно в этом разобраться любому человеку.
Но почему-то мои сограждане, с которыми я разделяю политические взгляды, которых называют демократами/западниками, не хотят слышать и понимать такое элементарное. Досадно, но факт. Не все, конечно. Но многие. У России есть свои интересы, и они должны соблюдаться любым политиком независимо от того, сталинист он, либерал или единоросс.
Тогда в ГОУ немногие были сторонниками «Единой России». Хотя мы на эти темы не разговаривали, я понимал, кто и каких взглядов придерживался. Мой начальник управления был сторонником «Справедливой России». Я был и оставался (тогда) сторонником партии «Яблоко», Морозов всегда голосовал за КПРФ, хоть Сталина он очень не любил. Но разные политические взгляды не мешали нам делать общее дело. Хорошо, что деятельность политических партий в армии запрещена! Возможно, для некоторых это прозвучит пафосно, но все мы, независимо от политических взглядов, были патриотами. Конечно, все понимали, что режим Башара Асада «зарвался» и «зажрался», понимали, что требования протестующих справедливые, понимали чаяния сирийцев. Вместе с тем также понимали, что ЛЮБАЯ смена режима – вред интересам России. А интересы России – это, разумеется, высшая общемировая гуманитарная ценность для нас.
Наше обоснование в докладе о том, что процессы, происходящие в Сирии, не являются эволюцией революции под названием «арабская весна», не носило какой-то там научный или теоретический характер. Писали мы об этом не для того, чтобы поставить на место мидовцев. Наши доклады всегда имели предельно практический характер, и чтобы не лезть в вопросы МИД, мы предлагали меры по поддержке сирийской армии, а не политического режима. Не спорю – немного хитрили. А что тут плохого? Обоснованно полагали, что если сейчас армия покажет свою сдержанность, ум, силу и потенциальное единство, то эту силу увидят полиция, чиновничество, деловые люди – они всегда поддержат сильного. Тогда государство устоит, наши политики через МИД и прочие структуры смогут помочь в проведении назревших давно реформ. При этом мы настаивали на том, что применение армии внутри страны против протестующих неминуемо приведёт к расколу в ней. Это страшно для любой страны, а для Сирии – смерть. Армия, в отличие от полиции и других силовых структур, является срезом общества, его составной частью и не может использоваться в правоохранительных целях внутри страны. Армия – это единство любой страны в войне с иным государством. Военнослужащие армии, по сравнению с полицией или военнослужащими, проходящими военную службу в ФСБ (например), не имеют никаких силовых прав по отношению к остальным гражданам. Вместе с тем нам был известен настрой некоторых сирийских генералов и политиков, которые хотели применить армию и решить всё одним махом. Вот это «одним махом» вообще вызывало у нас сильнейшую тревогу.
В докладе мы писали о том, что сирийской армии надо предложить нашу помощь в виде советников. А советники должны представить руководству сирийской армии конкретный план. Среди предложений были и такие, как её немедленная очистка от политически неблагонадёжных элементов; выдвижение на вышестоящие должности офицеров, пользующихся авторитетом среди подчинённых-профессионалов, независимо от принадлежности к различным кланам; командирование неблагонадёжных офицеров, увольнение которых нежелательно по разным причинам (склонных к переходу на сторону оппозиции), в Россию под видом обучения и переподготовки. И много чего ещё такого, о чём писать до сих пор нельзя.
Делать это надо было срочно, так как ситуация в Сирии развивалась быстро и только в худшую сторону.
Начальник ГОУ наши предложения поддержал, а вечером мы кое-что дополнили уже по указанию НГШ.
Через два дня нам поступила команда приступить к подготовке плана оказания помощи САА.
Так в 2011 году началась работа, которая растянулась на несколько лет. И от того, что мы предложили тогда, уже через полгода не осталось ничего. Потом скорость устаревания наших новых предложений возрастала и возрастала, до тех пор пока нам не была поставлена задача готовить всё с нашим прямым участием. Но до этого ещё далеко.
Поначалу мы получали бодрые доклады сирийского Генштаба о готовности защитить страну и режим.
В июне 2011 года началась военная операция сирийской армии в Джиср-эш-Шугуре (провинция Идлиб). По заявлениям сирийского руководства, операция сирийских вооружённых сил в этом городе была направлена против террористических групп, в то время как сирийская оппозиция назвала это репрессиями против мирных протестующих.
Вооружённые столкновения в Джиср-эш-Шугуре стали поворотным моментом в войне в Сирии. Кто сейчас об этом помнит и знает? Немногие. Но мы в ГОУ отнеслись к этим событиям со всей серьёзностью. Мы уже тогда поняли, что ждёт сирийскую армию. Знали, что мнение Генштаба, изложенное в том докладе, не разделил ни наш министр, ни соседние ведомства. Однако неожиданно поддержал наш МИД. Многие нас не поддерживали не потому, что все там были такие тупые, а мы самые умные. В основном все считали, что надо обязательно задавить силой эти протесты, если применить для этого армию – ничего страшного. Ничего удивительного тут нет. Если человек не служил, то он не понимает, что такое солдат. Не понимает, кто такие армейские офицеры. Не понимает, что это и есть народ. Не понимает, что в армии будет очень много несогласных воевать со своим народом. Не поверили нам, что эти действия приведут к расколу в сирийской армии.
Военной операции предшествовали массовые антиправительственные протесты, для подавления которых войска применили оружие, что привело к многочисленным жертвам. Государственные телеканалы демонстрировали кадры с выгоревшими зданиями государственных учреждений, полицейских отделений и сожжёнными автомобилями. По словам властей, силы безопасности и полиция в городе подверглись нападениям вооружённых банд, которые нападают на государственные учреждения, запугивают население и блокируют дороги, ведущие к городу.
