– Все, что не гниет: ножи, горшки, браслеты. А, еще кости. Кентова пропасть костей.
– Где?
– Везде. Как будто здешних бедолаг перебили за завтраком.
Валин хмуро обратился к монаху:
– Итак, мы сами убедились: здесь пусто. Но что это «здесь»? Что погубило местных жителей?
– Это Ассар, – ответил Тан. – Город первых людей.
Гвенна коротко взлаяла – рассмеялась. Валин был бы рад расспросить Тана, откуда ему все это известно и почему город не отмечен ни на одной карте империи, но спускалась ночь, а они еще не нашли надежного укрытия. Гвенна с Анник – хорошие разведчицы, но Валин хотел до полной темноты собрать всех на удобной для обороны позиции. Он и в кромешной тьме неплохо видел и мог действовать – его явное преимущество, – но другим членам крыла не так повезло в Халовой Дыре, а остальные, не кеттрал, будут совсем слепы.
– Ладно, об этом после. А сейчас… – он указал на скальную стену, – идем внутрь, поднимаемся, находим место с окном на ущелье – мне нужно видеть долину.
Лейт шевельнул бровью и ткнул в сторону Тана большим пальцем:
– Он говорит, город древнее самой земли, а ты хочешь разбить лагерь в растрескавшейся скале. Нельзя ли найти место, где ничего не рухнет нам на голову?
– Я хочу забраться повыше, – ответил Валин.
– Чего ради? За крысами будешь гоняться?
Валин проглотил резкий ответ:
– Да, за крысами. Это утес, Лейт. Скалы сами собой не падают.
Пилот обвел рукой следы камнепадов на дне долины – там попадались валуны величиной с сельский домик.
– Скала крепкая, – заверил Тан, – а кента внутри.
Как будто это все решало.
– То, что нам нужно, – кивнул Валин. – Ну, двигаемся. Свет уходит, а мы здесь раскудахтались.
Кеттрал припустили легкой рысцой. Пирр и монахи на несколько шагов приотстали. Валин был уже на полпути к стене, когда сообразил, что Тристе осталась на месте. Она стояла на большой поляне, озиралась, блестя в меркнущем свете круглыми, как фонари, глазами, и стягивала на груди не по росту большую одежду.
– Тристе! – окликнул ее Валин. – Идем.
Она будто не услышала, и тогда он, ругнувшись себе под нос, повернул обратно. Плохо уже то, что собственное крыло оспаривает его решения – но те хоть умелые бойцы и понимают в тактике, – а всю дорогу до Аннура нянчиться с девчонкой… Эта мысль испарилась из головы, едва девушка повернула к нему лицо, словно смотревшее из зыбкого сна.
– Тристе, – позвал он, вглядываясь в это лицо. – Тристе!
Она наконец увидела его. Слезы, навернувшись на глаза, отразили последнее золото заката.
– Ты здорова? – Валин тронул ее за локоть.
Она кивнула, вся дрожа:
– Да. Просто… не знаю. Здесь такое грустное место.
– Ты замерзла, устала. Пойдем внутрь.
Она помедлила, но все же повернулась к древнему городу и позволила увести себя к скале.
* * *
Снаружи скала казалась прочной: гладкая поверхность выветрилась и выщербилась, ставни, если были на окнах, давно рассыпались в прах, но очертания дверного проема выглядели четкими, отвесы более или менее сохранились. Однако стоило шагнуть под резную притолоку, Валин увидел, что и здесь время и тление совершили свое тихое злодейство. Хоть костяком города и служила скала, зубила и резцы строителей не могли преградить дорогу воде и ветру. С немыслимой высоты стекали по скале ручейки. Вода, чистая и холодная, зимой наверняка замерзала, и лед за столетия отколол целые глыбы камня, отделив их от стен и потолка щелями. Местами проход загромождали обломки величиной с лошадь, а под ногами коварно перекатывались осколки помельче.
В глубине пещеры в ноздри бил запах сырого камня и лишайников. Через двадцать шагов в пугающей тесноте, испещренной бойницами для стрелков и дырами-убийцами, коридор вывел в высокое просторное помещение, отчасти естественное, отчасти выбитое в камне, – видимо, своего рода преддверие. В стенах еще держались крепления для факелов, а посередине, растрескавшаяся, но не утратившая изящества, красовалась большая чаша для воды. Когда-то зал, наверное, производил впечатление гостеприимства, а то и величия, но сейчас показался пустым и холодным, да и для обороны был слишком велик.
Из него вели дверные проемы – черные прямоугольники в темной стене, а вдоль боковых стен тянулись наверх широкие каменные лестницы. Они ничем не отличались друг от друга, поэтому Валин, не сумев выбрать, повернулся к Тану:
– Нам по которой?
Никто не отозвался.
– Все мы любим красивые интерьеры, – снова заговорил Валин, переждав и оглядывая спутников, – но отсюда ведет с десяток дверей, а у нас не хватит ни людей, чтобы приставить к каждой, ни материалов, чтобы их заблокировать. Так что если вы уже налюбовались архитектурой…
– Валин, – подал наконец голос Каден. – У тебя есть фонарь? Я здесь собственной руки у самого носа не вижу.
Валин чуть не огрызнулся со злостью: сперва надо забраться повыше, а уж потом думать об освещении, – но тут же спохватился – брат не преувеличивал. Его глазами зал виделся смутным и полутемным, но ориентироваться вполне можно было. Остальные же таращились в полную темноту.
«Сларновы штучки», – сообразил Валин, холодея при мысли о гнусной чернильной жиже черного яйца в глотке.
– Конечно, – сказал он, отбрасывая воспоминания и нашаривая в мешке оружейный фонарь.
Валин зажег его и поднял повыше. В мерцающем свете зал выглядел еще мрачнее. Облупившаяся на стенах и потолке штукатурка засыпала пол и обнажила камень. В нескольких шагах от них пол провалился, дыра зияла темнотой погреба. Строители, как видно, не только пробивались вверх, но и рыли вниз, и Валину нисколько не улучшило настроения открытие, что он стоит на истлевшем своде подземелья и что опора под ногами изрыта туннелями.
«Как тысячу лет держалось, – сказал он себе, – так и одну ночь продержится».
– Нам туда, – произнес Тан, указав на лестницу слева.
Валин глянул на монаха, кивнул и, достав из ножен один из широких мечей, стал подниматься.
Лестница изящно огибала зал, а под самым потолком ныряла в узкий, но высокий проем. Валин прижался к стене, пропустив Тана вперед, и стал отсчитывать пролеты в надежде запомнить путь наружу. Все здесь неприятно напоминало Халову Дыру, и, хотя темнота ему не мешала, все эти повороты туда-сюда, открывающиеся по сторонам камеры и змеящиеся коридоры морочили голову. Вскоре он утратил представление, какая дверь ведет наружу, а какая – в глубины земли. Добравшись до просторного зала, из которого во все стороны разбегались новые ходы, Валин остановился:
– Надеюсь, ты знаешь дорогу, монах.
– Долина там, – указал Каден.
– Как ты понял?
– Монахи давно обучились этому трюку, – пожал плечами Каден.
– Не доверяю я трюкам, – буркнул Валин, но Тан уже выбрал коридор.
– Он прав, – бросил монах через плечо. – И кента уже близко.
Трюк, как выяснилось, работал. Шагов через сорок они вынырнули из туннеля на широкий уступ. В сотне футов над ними скальная стена плавно изгибалась, образуя естественную крышу, защищавшую от дождя и снега, но не препятствующую свету и воздуху. После давящей темноты водянистый лунный свет показался ярким, слишком ярким. Валин шагнул к краю: обрыв в полторы сотни футов отгораживали остатки низкой стены. Они уже поднялись над вершинами сосен, с высоты взгляду открывалась вся долина. Валину видны были лунные блики – серебряные монетки на речных струях. Порыв ветра ударил в плечо, но он не отступил от края.
– Здесь были скамьи, – сказал Талал.
Отколовшись от остальных, лич осматривал темные углы:
– И прямо из скалы бил фонтан. Облицовка почти стерлась, но вода еще течет.
– Они вырубили сток, – показала Тристе, – и чашу.
– Кто-то здесь хорошо устроился, – добавил Лейт, оглядывая большое строение на дальнем конце уступа.
Это здание, в отличие от оставшихся позади залов и туннелей, было не вытесано в камне, а выстроено, точно крепость, на самом краю обрыва.
«Нет, – поправился Валин, отметив высокие окна и широкие проемы дверей. – Не крепость. Скорее, дворец».
Здание занимало половину площадки, поднималось на четыре или пять этажей, так что крыша почти упиралась в гранитный выступ.
– Огромный домина, – вставил пилот, – и при нем сад на полтеррасы.
– Где эти кента? – спросил Валин, медленно поворачиваясь кругом и сам не слишком понимая, что высматривает.
– Внутри, – ответил Тан.
– Нам подойдет, – кивнул Валин. – Идем внутрь.
– Я думал, тебе нужен обзор, – проворчал пилот.
– Мне нужен обзор, – согласился Валин, – но я не хочу, чтобы видели меня. В этом дворце есть окна. И кента в нем. Обоснуемся там.
Дворец, даже обветшавший и осыпающийся, не обманул ожиданий. Он не походил на кроличьи норы нижних туннелей: здесь потолки были высокими, фигурные окна щедро пропускали лунный свет и прохладный ночной воздух. Нет, это не укрепление, но к чему укреплять свое жилище тем, кто поселился на отвесной скале без малого в две сотни футов?
– Наверх!
Тан махнул рукой на широкую центральную лестницу с раскрошившимися перилами.
– Мне казалось, мы и так наверху, – скрипнул Лейт. – Говорят, нехорошо слишком возноситься.
– И это слова пилота крыла! – заметила Гвенна.
– Как вы думаете, что здесь было? – спросил Каден, проводя ладонью по камню.
Валин только плечами пожал:
– Королевский дворец. Или храм. Или гильдейский зал, если в городе правили купцы.
К его удивлению, Тристе покачала головой.
– Сиротский приют, – сказала девушка так тихо, что он подумал, не ослышался ли.
– Приют? – удивилась Пирр.
Убийца с самой высадки выглядела скорее заинтересованной, нежели озабоченной, но руку далеко от ножей не убирала.
– Жаль, что там, где я выросла, не заботятся так о сиротах.
Тан, не слушая наемницу, повернулся к Тристе и впился в нее взглядом:
– Откуда тебе это известно?
В поисках поддержки она оглянулась на Кадена, потом указала туда, откуда они пришли, – на дверной проем:
– Над входом вырезано. Разве никто не видел?
Валин покачал головой. Ему, в сущности, было плевать, склад здесь размещался или бордель, лишь бы был хороший обзор, хватало выходов и потолок не грозил обвалиться на голову. А вот Рампури Тан сверлил девушку своим пустым непроницаемым взглядом.
– Покажи, – сказал он.
– Мы поднимаемся наверх, – распорядился Валин. – Хочу установить периметр до полной темноты.
Тан повернулся к нему:
– Так устанавливай. А девушка пойдет со мной.
Валин прикусил язык. Монах не входил в его крыло и ему не подчинялся. Можно было настаивать, но Рампури Тан не из тех, кто уступает давлению, а каждая минута, потерянная в споре, увеличивала их уязвимость. Кроме того, от монаха исходило чувство опасности – что-то такое было в его манере держать необычное копье и в холодной невозмутимости взгляда. Валин полагал, что, дойди до драки, сумеет его убить, однако проверять это не хотелось, да и причин не было.
– Ладно, – отрезал он. – Я вас прикрою. Только быстро.
Они нашли надпись там, куда указала Тристе. Слова, рябые от щербин, наполовину скрывал лишайник. Валин прищурился, пытаясь разобрать буквы, и понял, что язык ему незнаком. На Островах учили много языков, но эти значки казались чужими: резкие, угловатые – такие удобно вырубать резцом, а не выводить кистью. Вздернув бровь, он обратился к Тристе:
– Можешь прочитать?
– По-моему, да.
– Что там написано? – требовательно спросил Тан.
Она стояла в глубокой тени, разглядывая притолоку и вздрагивая от внезапно подступившего ночного холода. Валин уже ждал, что девушка признается в непонимании языка, но она, поначалу запинаясь, заговорила на удивление певучим, музыкальным голосом:
– Йентайн, на си-йентанин. На си-андреллин, эйран.
Звучало это так же странно, как выглядели выбитые в камне знаки, и Валин обернулся к Тану. Лицо монаха по-прежнему ничего не выражало. Познакомившись с хин, Валин начал понимать, как много значили для него чуть заметные проявления человеческих чувств. Прищур глаз, побелевшие костяшки пальцев, напряженные плечи – все это он умел читать, различая знаки воинственных намерений, покорности, гнева или спокойствия. А монахи, особенно Тан, были для него словно белые листы, вычищенный палимпсест, хранящий абсолютную пустоту.
– Что это означает? – спросил Валин, главным образом чтобы разбить хрупкое молчание.
Тристе сдвинула брови и почти без запинки перевела:
– Дом для тех, у кого нет дома. Не имеющим семьи – любовь.
