Четыре
На следующий вечер мое сердце бешено колотится и подпрыгивает. Я готовлюсь к ужину, смотрю на себя в крошечное треснутое зеркало в моей комнате (здесь все такое старое и живописное), не в состоянии думать ни о чем, кроме одного: каковы мои шансы?
Я немного жалею, что не выгляжу чуть более по-итальянски. У всего итальянского персонала ретрита такие блестящие темные волосы и гладкая оливковая кожа, в то время как моя кожа на солнце покрывается веснушками. У меня – то, что называют «изящными чертами лица», что может показаться преимуществом, пока вы не увидите соблазнительную девятнадцатилетнюю девицу с коротко подстриженными волосами, курносым носом и округлыми плечами с ямочками…
Нет. Прекрати. Я нетерпеливо встряхиваю головой, чтобы прояснить мысли. Нелл сказала бы, что я веду себя как идиотка. Она бы не тратила на это время. При мысли о Нелл я автоматически вспоминаю о Гарольде – и прежде чем я могу остановить себя, открываю на своем компьютере папку «Гарольд».
Просмотр его фотографий немного успокаивает сердце. Гарольд. Любимый Гарольд. Просто глядя на его выразительную, умную морду, я улыбаюсь, но даже видео, на котором он пытается залезть в корзину для белья, не может решить мои проблемы. Закрыв папку, я продолжаю нервничать и испытывать неуверенность. Такой уж выдался день.
Утреннее занятие прошло как в тумане. В то время как все остальные участники обсуждали свои цели и старательно делали заметки о повседневных делах, я сосредоточилась на Голландце. Когда я вошла, он уже сидел между Писцом и Книголюбом (черт возьми), но я воспользовалась возможностью и села напротив него.
Наши глаза несколько раз встретились. Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Когда Фарида заговорила о противостоянии в художественной литературе, я послала ему шутливый жест, имитируя боевой прием, и он рассмеялся. Типа того.
Когда мы отправились на обед, я ощущала стопроцентную надежду. У меня был план: сесть рядом с ним, использовать все свои кокетливые уловки, а если они не подействуют, спросить напрямую: «Как ты относишься к отпускным романам?» (Если вопрос его потрясет, я смогу притвориться, что это сюжет моего следующего романа.)
Но он так и не появился. Он так и не появился!
Как можно не прийти на обед? Обед входит в ретрит. Это бесплатно. И вкусно. Я ничего не понимала.
Потом стало еще хуже: он не пришел на дневное занятие йогой. Фарида даже подошла ко мне и спросила: «Не знаете, где Голландец?»
(Примечание: она спросила меня. Это говорит о том, что люди заметили, что между нами есть связь. Хотя какая польза от связи, если его здесь нет?)
На этом этапе я сдалась. Я подумала: «Он ушел. Его это не интересует. Ни писательство, ни я». Затем я горько прокляла себя за то, что отвлеклась этим утром, потому что, в конце концов, этот курс совсем недешевый. Я решила переориентироваться, забыть о любви и заняться тем, ради чего приехала: писать. Не думать об отпускных романах. Писать.
Я села на кровать и некоторое время просматривала распечатку своей рукописи, размышляя, должен ли Честер слезть с повозки с сеном или, может быть, повозка с сеном должна загореться. Потом я подумала: а что, если Клара спряталась на телеге с сеном и теперь сгорит заживо? Но тогда это была бы такая короткая, грустная книга…
И тут произошло чудо. Из окна спальни, выходящего в один из закрытых двориков, донесся голос. Это Книголюб воскликнул: «О, Голландец! А мы думали, вы уехали».
Затем я услышала, как мужчина ответил: «Нет, я просто уходил после полудня. Как прошла йога?»
Затем последовал какой-то разговор, который я не расслышала как следует, и Книголюб сказал «Увидимся за ужином», Голландец ответил «Конечно», и мое сердце забилось, а рукопись соскользнула на пол.
И теперь надежда неудержимо танцует вокруг меня. Я закрываю ноутбук, в последний раз брызгаюсь духами, натягиваю курту цвета индиго и направляюсь по освещенным свечами коридорам и внутренним дворикам в мощеный сад, где подают ужин. Я уже вижу Голландца – и пустой стул рядом с ним. Я займу это место.
Ускорив шаг, я подхожу к нему как раз перед Остин и как клещ вцепляюсь в стул.
– Сяду-ка я здесь, – говорю я самым беспечным тоном, на какой только способна, и быстро сажусь, прежде чем кто-нибудь успевает что-нибудь сказать. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поворачиваюсь к Голландцу.
– Привет, – улыбаюсь я.
– Привет! – Он улыбается в ответ, и все внутри меня сжимается от желания.
Его голос что-то делает со мной. Вызывает реакцию во всем теле. И дело не только в голосе – все его присутствие заводит меня. Его глаза выглядят так, как будто он уже знает, чего я хочу. Язык его тела очень выразителен. Улыбка неотразима. Когда Голландец тянется за салфеткой, его обнаженное предплечье касается моего, и я чувствую мурашки по всему телу. Нет, больше, чем мурашки. Страстное желание.
– Прошу прощения, – бормочу я, наклоняясь под предлогом налить воды – и впервые вдыхаю его запах. О боже. Да. Еще! Какая бы это ни была смесь гормонов, пота, мыла и одеколона… она действует.
Официант налил нам вина, и Голландец поднимает бокал, чтобы произнести тост за меня, а затем наконец-то разворачивается ко мне. Мужчина смотрит внимательно и сосредоточенно, как будто остальная часть стола исчезла и остались только мы вдвоем.
– Итак, – говорит он. – Нам нельзя вести светскую беседу.
– Нет.
– Я не могу спрашивать вас ни о чем личном.
– Нет.
– Чем больше мне говорят, что мне нельзя что-то делать, тем больше я хочу это сделать.
Его темные глаза буквально прикованы к моим, и у меня перехватывает дыхание, потому что я внезапно представляю, что еще он мог бы захотеть сделать. И что еще я могла бы захотеть сделать.
Неторопливо, не отрывая взгляда, Голландец потягивает вино.
– Я хотел бы узнать о тебе больше. – Он наклоняется вперед и понижает голос до шепота: – Давай нарушим правила.
– Нарушим правила? – потрясенно повторяю я. Я чувствую себя так, словно нахожусь в романе девятнадцатого века, и джентльмен спрашивает, может ли он писать мне запретные письма.
Голландец смеется, похоже, его забавляет моя реакция.
– Хорошо, ты не хочешь нарушать правила. А как насчет того, чтобы задать друг другу всего один личный вопрос?
Я киваю.
– Хорошая идея. Ты первый.
– Хорошо. Вот мой вопрос. – Он делает паузу, водя пальцем по краю бокала с вином, затем поднимает взгляд. – У тебя кто-нибудь есть?
Во мне что-то вспыхивает. Что-то радостное, сильное и острое одновременно. Он заинтересован.
– Нет, – говорю я, едва справляясь с голосом. – У меня… Нет.
– Отлично. – Он с прищуром смотрит на меня. – Это… я рад это слышать. А теперь ты задай мне вопрос.
– Хорошо. – Мои губы растягиваются в улыбке, потому что сейчас мы играем в игру. – Дай подумать. У тебя кто-нибудь есть?
– Ох, нет. – В его ответе есть ударение, на которое я обратила бы внимание в нормальной беседе, но у меня нет больше возможности задавать ему вопросы.
– Итак, теперь мы знаем всё, – говорю я, и Голландец смеется.
– На данный момент всё. Может, будем задавать друг другу по одному вопросу каждый вечер? Это будет наш десерт.
– Звучит неплохо.
Нас прерывают, когда подходит официант, который принес тарелки с пастой, и я пользуюсь возможностью снова украдкой взглянуть на Голландца, на его волевую челюсть, темные ресницы и крошечные милые «гусиные лапки» вокруг глаз, которых я раньше не замечала. Я понимаю, что понятия не имею, сколько ему лет. Я могла бы спросить его завтра вечером. Это может быть мой вопрос.
Но какая мне разница, сколько ему лет? Нет, нет! Никакой!
Я внезапно чувствую радостное возбуждение. Я чувствую себя свободной! Меня не волнуют факты, детали или то, что может содержаться в его профайле на Match.com[20 - Math.com – сайт службы знакомств, работающей более чем в пятидесяти странах на двенадцати языках.]. Он здесь, и я здесь, и это все, что имеет значение.
– Подожди, у меня есть еще вопрос, – говорю я, когда Голландец заканчивает передавать оливковое масло. – Я думаю, это разрешено… Где ты был сегодня днем? – Я бросаю на него насмешливо-укоризненный взгляд. – Ты пропустил йогу!
– Ох. Так и есть. – Он с довольным видом берет вилку макарон. – Честно говоря, я не фанат йоги. Мне больше по душе…
– Стоп! – Я поднимаю руку. – Не говори! Слишком много личной информации!
– Блин! – восклицает мужчина, впервые выглядя по-настоящему расстроенным. – Как нам вообще разговаривать?
– Мы не должны разговаривать, – замечаю я. – Мы должны писать.
– А, – он кивает. – Touchе[21 - Touchе – «задела» (франц.).].
– Или, в твоем случае, надрать кому-нибудь задницу, – добавляю я, и Голландец смеется.
– И снова touchе.
Я набиваю рот орекьетте, это местная паста. Он подается с зеленью и розмарином и имеет превосходный вкус. Но если вчера вечером я просто радовалась хорошей еде, то сегодня не могу перестать наслаждаться этой восхитительной, дразнящей беседой. Или не-беседой.
Мужчина некоторое время молча жует пасту, а затем говорит:
– На самом деле я взял напрокат машину и поехал немного исследовать побережье. Там есть несколько бухточек… Милые деревушки… Было весело. – Он проглатывает кусок, поворачивается ко мне и беззаботно добавляет: – Я думал поехать и завтра. Поедешь со мной?
На следующий день мы едем вдоль побережья, и у меня кружится голова. Как может жизнь так потрясающе все расставить по местам? Как так вышло, что меня везут под палящим солнцем великолепными итальянскими пейзажами, играет радио, а рядом сидит самый совершенный в мире парень?
Я пытаюсь проявить разумный интерес к окружающей прекрасной, суровой природе, но мое внимание постоянно возвращается к Голландцу. Потому что он нравится мне все больше и больше.
Он уверенно ведет машину. Не боится заблудиться. Пять минут назад он спросил у старика дорогу на ужасной смеси английского и скверного итальянского. Но его улыбка была такой очаровательной, что старик в конце концов вызвал из дома говорящую по-английски женщину, которая нарисовала нам карту. И вот мы здесь, на крошечной автостоянке на вершине утеса, откуда не видно ничего, кроме оливковых рощ, скал и бесконечного синего Средиземного моря.
– Как называется это место? – спрашиваю я, чтобы хоть что-то спросить. (Мне все равно, как оно называется.)
– Понятия не имею, – весело отвечает Голландец. – Но женщина поняла, что я имел в виду. Я был здесь вчера. Здесь здорово.
– Я собиралась выучить итальянский, прежде чем ехать, – с сожалением говорю я. – Но на все не хватает времени… Ты говоришь на других языках?
– Я стараюсь, – говорит мужчина. – Но они не запоминаются.
Он говорит так непримиримо, что я не могу сдержать улыбки. Многие люди в этот момент начали бы нести какую-нибудь чушь, но только не он.
Я иду за ним следом по каменистой тропинке к небольшой скалистой бухте с галечным пляжем и самой чистой аквамариновой водой, которую я когда-либо видела. Здесь нет ни шезлонгов, ни пляжного бара; это не такое место. Посетители пляжа – в основном сидящие на полотенцах пожилые итальянки в шарфах, защищающих волосы, и компании орущих подростков.
По обе стороны бухты – скалистые утесы, и на каждом – подростки, которые лазают, загорают, курят и пьют пиво. Пока я осматриваюсь, девушка в красном бикини прыгает в море со скалистого выступа и летит, визжа и размахивая руками. Мгновение спустя за ней следует мальчишка-подросток, который прыгает, болтая в воздухе ногами, и входит в воду с громким всплеском.
Они коротко борются в воде, затем он с торжествующим воплем поднимает над водой ее бикини, а девушка истерически смеется. Аудитория подростков на скалах разражается радостными возгласами, и Голландец бросает на меня настороженный взгляд.
– Вчера все было не так дико, – говорит он. – Мы можем поискать место потише.
– Нет, мне нравится, – улыбаюсь я. – Такое ощущение… ну, ты понимаешь. Ощущение реальности. Вау, – добавляю я, наблюдая, как другая девушка прыгает с каменного уступа. – Это высоко.
– Это здорово.
– Ты прыгал?
– Конечно. – Он смеется над выражением моего лица. – Я имею в виду, это безопасно. Там глубоко. Хочешь попробовать?
– Э-э… конечно! – говорю я, прежде чем успеваю подумать, хорошая ли это идея. – Почему бы и нет?
Мы находим свободное место на галечном пляже, и я снимаю свободное платье, втягивая при этом живот. Хотя я стараюсь не смотреть в его сторону, я чувствую, как Голландец разглядывает меня в купальнике. Он черный, с глубоким вырезом, и я знаю, что это сексуальный фасон, потому что Рассел говорил, что он «радует глаз»…
Нет. Я резко обрываю собственные мысли. Я не вспоминаю о Расселе. С чего бы мне сейчас вспоминать несносного бывшего парня?
Я складываю платье, скромно отводя взгляд от раздевающегося Голландца, но также умудряюсь украдкой поглядывать на него. У него темно-синие плавки, и он явно посещает тренажерный зал. Мускулистые бедра и волосатая грудь. Мне нравится волосатая грудь.
Я чувствую струйку пота на лбу и вытираю ее. Здесь еще жарче, чем на утесе, и плеск волн невероятно манит.
– Жарко, – говорю я, и Голландец кивает.
– Окунемся. Хочешь?.. – Он указывает на прыгунов, и у меня начинает крутить желудок. Я была бы вполне счастлива просто поплавать. Но я этого не признаю, поэтому говорю:
– Конечно!
И мужчина улыбается.
– Круто. Идем.
Он ведет меня по извилистой тропинке, петляющей по склону утеса. Мы карабкаемся по скалам, мимо пещер, пару раз останавливаемся, чтобы пропустить пробегающие мимо нас шумные группы подростков. Когда мы наконец выбираемся на скалистый выступ и смотрим на белую воду внизу, я одновременно испытываю восторг и ужас.
– Готова? – Голландец жестом указывает на край, и я нервно хихикаю. Позади нас стоит парень лет двадцати, не скрывающий своего нетерпения, и я отступаю в сторону. Мы смотрим, как он берет хороший разбег, затем прыгает со скалы и падает в плещущую внизу голубизну.
– Лететь далеко, – говорю я, стараясь, чтобы голос был непринужденным, а не свидетельствовал о моем ужасе.
– Поэтому и забавно, – с жаром говорит Голландец.
– Точно! – Я несколько раз киваю, а затем небрежно добавляю: – Я имею в виду, что есть грань между «забавным» и «ужасным».
Мужчина смеется.
– Ага. – Тут выражение его лица внезапно становится озабоченным. – Погоди. Мы перешли эту черту ради тебя? Прости. Это я тебя сюда затащил. Я не знаю, где твои пределы.
Я буквально слышу, как он внезапно задумывается: «Я ее совсем не знаю; почему я заставляю ее прыгать со скалы?»
– Хочешь спуститься пониже? – добавляет он, отступая в сторону, чтобы дать спрыгнуть группе из трех подростков. – Можем спуститься.
На мгновение я испытываю искушение. Но потом вспоминаю, что он сказал на днях: иногда полезно выйти за пределы зоны комфорта.
