На следующей неделе Луанн связалась с Марком. Их первый разговор привел к еще двум более официальным собеседованиям, в том числе с участием Тринити. Позднее в разговоре с Мэгги Луанн не поскупилась на похвалы в адрес Марка, и тем не менее Мэгги настояла на новой встрече с ним – на всякий случай. Прошло еще четыре дня, прежде чем она собралась с силами, чтобы побывать в галерее. Марк Прайс явился вовремя, одетый в костюм, и переступил порог ее кабинета, держа в руках тонкую папку. Чувствуя себя скверно, она просмотрела его резюме, отметила, что он из Элкарта, штат Индиана, а когда увидела дату окончания Северо-Западного университета, мысленно произвела быстрые подсчеты.
– Вам двадцать два года?
– Да.
Со своим аккуратным пробором в волосах, голубыми глазами, свежим детским лицом он походил на опрятного старшеклассника, готового к выпускному балу.
– И вы специализировались на теологии?
– Да, – подтвердил он.
– А почему именно на теологии?
– Мой отец священник, – объяснил он. – Со временем я хочу тоже стать магистром богословия. Чтобы пойти по его стопам.
Услышав это, она поняла, что ничуть не удивилась.
– Тогда почему вы заинтересовались искусством, если намерены пойти в священники?
Он сложил кончики пальцев вместе, словно желая как можно осмотрительнее выбрать слова.
– Я всегда был убежден, что у искусства и веры много общего. И то, и другое дают людям возможность исследовать нюансы своих эмоций и находить ответы на вопросы, которые ставит перед ними искусство. Ваши работы и скульптуры Тринити всегда заставляли меня задуматься и, что еще важнее, пробуждали чувства таким образом, что это зачастую приводило к ощущению чуда. Совсем как вера.
Ответ был хорош, но Мэгги тем не менее подозревала, что Марк чего-то недоговаривает. Не давая воли этим подозрениям, она продолжала собеседование, задавала стандартные вопросы о том, где и как он работал раньше, о его познаниях в области фотографии и новейшей современной скульптуры и наконец откинулась на спинку кресла.
– Почему вы считаете, что подойдете галерее?
Ее допрос с пристрастием не устрашил его.
– Прежде всего потому, что во время знакомства с мисс Соммерс у меня сложилось впечатление, что мы с ней сработаемся. С ее разрешения после нашего собеседования я провел некоторое время в галерее, а потом, после дополнительных исследований, обобщил свои мысли о работах, выставленных в зале в настоящее время, – он протянул ей папку. – Я оставил копию и для мисс Соммерс.
Мэгги полистала содержимое папки. Остановилась на случайно выбранной странице, пробежала глазами пару абзацев, которые Марк посвятил фотографии, сделанной ею в Джибути в 2011 году, когда эта страна столкнулась с одной из самых страшных засух за последние десятилетия. На переднем плане был виден скелет верблюда, на заднем три семьи в ярких разноцветных одеждах смеялись и улыбались, шагая по руслу пересохшей реки. Сгущающиеся грозовые тучи в небе подсвечивало красным и оранжевым заходящее солнце, они контрастировали с выбеленными костями и глубокими трещинами в иссушенной земле, указывающими, как давно на нее не падал дождь.
Комментарии Марка свидетельствовали о неожиданной технической осведомленности и зрелой оценке ее художественного замысла; она пыталась показать маловероятную радость в разгар отчаяния, ничтожность человека при столкновении со своенравными силами природы, и Марк подробно изложил суть этих намерений.
Мэгги захлопнула папку, зная, что остальное ей просматривать незачем.
– Вы явно подготовились, и для вашего возраста вы на редкость хорошо соответствуете предлагаемой работе. Но главным образом меня беспокоит не это. Я все еще хочу знать реальную причину, по которой вы желаете устроиться сюда.
Он нахмурился.
– По-моему, ваши фотографии исключительны. Как и скульптуры Тринити.
– И это все?
– Не совсем понимаю, о чем вы.
– Буду откровенна, – Мэгги тяжело вздохнула. Она слишком устала, слишком больна и у нее так мало времени, что она не в состоянии позволить себе что-нибудь, кроме откровенности. – Вы принесли резюме еще до того, как мы дали объявление о вакансии, и вы признались, что поклонник моих видео. Это тревожит меня, потому что иногда у людей, которые смотрят видео, посвященные моей болезни, возникает ложное чувство близости со мной. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь из них работал здесь, – она подняла брови. – Может, вы представляли себе, что мы станем друзьями и будем вести глубокие, исполненные смысла беседы? Это маловероятно. Сомневаюсь, что вообще буду часто заходить в галерею.
– Я понимаю, – вежливо и невозмутимо ответил Марк. – На вашем месте я скорее всего испытывал бы подобные чувства. Все, что я могу, – заверить вас, что в мои намерения входит только стать отличным сотрудником.
Она не стала принимать решение сразу. Вместо этого она рассудила, что утро вечера мудренее, и на следующий день посоветовалась с Луанн и Тринити. Несмотря на то что Мэгги мучила неуверенность, оба были не прочь дать Марку шанс, и в начале мая он приступил к работе.
К счастью, с тех самых пор Марк не давал Мэгги никакого повода раскаяться в своем решении. Химиотерапия продолжала изнурять ее все лето, в галерее она проводила всего несколько часов в неделю, но в те редкие моменты, пока она находилась там, Марк вел себя как истинный профессионал. Он жизнерадостно приветствовал ее, легко улыбался и всегда обращался к ней «мисс Доус». Никогда не опаздывал на работу, никогда не звонил сказать, что заболел, редко тревожил ее, а если и стучал тихонько в дверь ее кабинета, то лишь в тех случаях, когда добросовестный покупатель или коллекционер спрашивал именно ее, и Марк считал случай достаточно важным, чтобы ее потревожить. Возможно, потому, что он принял сказанное на собеседовании близко к сердцу, он никогда не упоминал о ее недавних видео или постах и не задавал ей личных вопросов. Время от времени он выражал надежду, что она чувствует себя неплохо, и это ее устраивало, поскольку он, в сущности, ни о чем не спрашивал, так что она сама могла решать, сказать что-нибудь или нет, если хотела.
Вдобавок, что самое важное, он преуспевал в работе. С клиентами он обращался любезно и обаятельно, «онкофанатов» вежливо направлял к выходу, прекрасно справлялся с продажами – вероятно, потому, что не был навязчивым ни в малейшей степени. На телефонные звонки он отвечал обычно после второго или третьего сигнала, копии снимков старательно упаковывал перед тем, как отправить по почте. Завершив все свои дела, он, как правило, задерживался в галерее на час-другой после закрытия. Луанн настолько впечатлили его достижения, что она преспокойно готовилась уехать на Мауи в декабре на целый месяц вместе с дочерью и внуками, как ездила почти каждый год с тех пор, как пришла работать в галерею.
Все перечисленное не было для Мэгги неожиданностью. Если что и удивляло ее, так лишь то, что за последние несколько месяцев ее сомнения и опасения, связанные с Марком, постепенно уступили место крепнущему чувству доверия.
* * *
Мэгги не смогла бы точно определить, когда это произошло. Так у соседей по дому, регулярно встречающихся в лифте, вежливость перерастает в уютное знакомство. В сентябре, как только ей полегчало после последней инфузии, она начала проводить на работе больше времени. Простые приветствия при встрече с Марком сменились краткими разговорами, постепенно их темы становились все более личными. Иногда эти разговоры происходили в маленькой комнате отдыха, отделенной от ее кабинета коридором, в других случаях – в галерее, если в тот момент там не было посетителей. Чаще всего их беседы завязывались после того, как галерею закрывали на ночь, и продолжались, пока они втроем разбирали и упаковывали снимки, заказанные по телефону или через сайт. Обычно ведущую роль брала на себя Луанн, болтая о том, как неудачно ее бывший выбирает себе новых подружек, или рассказывая о своих детях и внуках. Мэгги и Марк довольствовались тем, что слушали – Луанн умела развлечь. Время от времени один из них закатывал глаза в ответ на какое-нибудь замечание Луанн («как пить дать, мой бывший оплачивает всю пластику этой охотницы за деньгами!»), а второй еле заметно улыбался – происходил обмен знаками, предназначенными только для них двоих.
Но бывало и так, что Луанн уходила сразу после закрытия галереи. Тогда Марк и Мэгги работали вдвоем, и постепенно Мэгги немало узнала о Марке, несмотря на то что он по-прежнему не задавал личных вопросов ей. Он рассказал ей о своих родителях и своем детстве, и она поразилась сходству этого детства с фантазиями Нормана Роквелла[4 - Норман Роквелл (1894–1978) – американский художник и иллюстратор. Более 40 лет иллюстрировал обложки журнала The Saturday Evening Post.] – вплоть до чтения на сон грядущий, игр в хоккей и бейсбол и присутствия родителей на каждом школьном мероприятии, какое он мог вспомнить. Еще он часто рассказывал о своей девушке Абигейл, которая как раз приступила к работе над магистерской диссертацией по экономике в Чикагском университете. Как и Марк, она выросла в маленьком городке – в ее случае это был Уотерлу в Айове, – и он хранил на своем айфоне бесчисленное множество фотографий, запечатлевших их с Абигейл. Со снимков на Мэгги смотрела симпатичная рыженькая девушка солнечной среднезападной внешности, и Марк как-то упомянул, что намерен сделать ей предложение, как только она получит диплом. Мэгги помнила, как засмеялась после этих слов. Зачем жениться, если вы еще так молоды, спросила она. Почему не повременить несколько лет?
– Потому что, – ответил Марк, – она – та самая, с кем я хочу провести остаток своих дней.
– Откуда вы это знаете?
– Иногда такое просто знаешь – и все.
Чем больше она узнавала о Марке, тем больше верила, что его родителям повезло с ним. Он образцовый молодой человек, ответственный и добрый, опровергающий стереотипное мнение о лени и избалованности миллениалов. И все же крепнущая привязанность к Марку удивляла Мэгги хотя бы потому, что у них было слишком мало общего. Ее юность проходила… необычно, по крайней мере, некоторое время, в ее отношениях с родителями часто возникала напряженность. И сама она ничем не походила на Марка. Если он был старательным в учебе и с отличием закончил один из лучших университетов страны, она обычно еле справлялась с учебой в школе и отучилась в общественном колледже меньше трех семестров. В возрасте Марка она довольствовалась возможностью жить настоящим и принимать решения по ходу дела, в то время как у него, похоже, на все имелись четкие планы. Познакомься она с ним в молодости, она бы его скорее всего даже не заметила: в возрасте чуть за двадцать она отличалась умением выбирать совершенно неподходящих мужчин.
И все же порой он напоминал ей человека, которого она знала давным-давно, – того, кто когда-то был для нее целым миром.
* * *
К тому времени, как наступил День благодарения, Мэгги уже считала Марка полноправным членом семьи сотрудников галереи. Она не сблизилась с ним так, как с Луанн и Тринити – но их как-никак объединяли проведенные вместе годы, – однако он все равно стал для нее кем-то вроде друга, и через два дня после праздника они вчетвером допоздна задержались в галерее после закрытия. Был вечер субботы, на следующее утро Луанн улетала на Мауи, Тринити отбывал на Карибы, и по такому случаю они открыли бутылку вина под блюдо с сыром и фруктами, заказанное Луанн. Мэгги тоже взяла бокал, хотя даже представить себе не могла, что съест или выпьет что-нибудь.
Выпили за галерею – год был, несомненно, самым успешным из всех предыдущих – и провели за непринужденной беседой еще час. Под конец Луанн вручила Мэгги открытку.
– Там внутри подарок, – сообщила Луанн. – Открой после моего отъезда.
– А я тебе так ничего и не приготовила.
– Вот и хорошо, – подхватила Луанн. – Для меня лучший подарок – видеть, как ты постепенно приходила в себя последние месяцы. Только постарайся открыть его задолго до Рождества.
После заверений Мэгги, что постарается обязательно, Луанн потянулась к блюду и взяла с него две клубничины. В нескольких шагах от них Тринити беседовал с Марком. Поскольку Тринити наведывался в галерею даже реже, чем Мэгги, она услышала, как он задает Марку личные вопросы из тех, которые она выяснила для себя еще несколько месяцев назад.
– Не знал, что ты играл в хоккей, – говорил Тринити. – Я большой поклонник «Айлендерс», хоть Кубок Стэнли они не выигрывали уже целую вечность.
– Это отличный спорт. До поступления в Северо-Западный я играл каждый год.
– Разве у них нет своей команды?
– Я недостаточно хорошо играю для университетского уровня, – признался Марк. – Правда, моих родителей это не смущало: если не ошибаюсь, они не пропустили ни единого матча.
– Они приедут навестить тебя на Рождество?
– Нет, – ответил Марк. – Мой отец организует поездку на Святую землю на праздники для двадцати прихожан нашей церкви. Назарет, Вифлеем – все по полной программе.
– А тебе не хотелось съездить?
– Это их мечта, не моя. И потом, я должен быть здесь.
Мэгги увидела, как Тринити бросил взгляд в ее сторону и снова перевел на Марка. Придвинувшись ближе, Тринити что-то сказал собеседнику шепотом, и, хотя Мэгги не различила ни слова, она точно знала, что услышал Марк, потому что несколькими минутами раньше Тринити уже выразил беспокойство в разговоре с ней.
Постарайся присматривать за Мэгги, пока мы с Луанн в отъезде. Мы оба немного тревожимся за нее.
В ответ Марк просто кивнул.
* * *
Тринити оказался даже более прозорливым, чем наверняка предполагал, но, с другой стороны, и ему, и Луанн было известно, что на десятое декабря у Мэгги назначена очередная встреча с доктором Бродиган. И, как и следовало ожидать, на этой встрече доктор Бродиган призвала Мэгги сосредоточить внимание на качестве ее жизни.
Наступило восемнадцатое декабря. Больше недели прошло с того ужасного дня, а Мэгги до сих пор не оправилась от оцепенения. И никому не рассказала о том, каковы ее прогнозы. Ее родители всегда верили: если они будут молиться со всем усердием, Бог как-нибудь исцелит ее, и чтобы объявить им правду, от нее требовалось больше мужества, чем она могла собрать. То же самое, хоть и в другом ключе, относилось к ее сестре; одним словом, сил у нее не было. Марк пару раз присылал эсэмэски, проверяя, как она, но излагать подробности ее положения в коротком текстовом сообщении казалось Мэгги нелепым, а встречаться с кем-либо лично она была еще не готова. Если бы речь шла о Луанн или даже Тринити, она могла бы им позвонить, но какой в этом смысл? Луанн заслужила отдых в кругу родных, не омраченный тревогами за Мэгги, у Тринити тоже была своя жизнь. И потом, никто из них все равно ничего не смог бы поделать.
В итоге Мэгги, ошеломленная своей новой реальностью, большую часть последних восьми дней провела или у себя в квартире, или совершая короткие медлительные прогулки по ближайшим улицам. Иногда она просто смотрела в окно, рассеянно поглаживая маленькую подвеску на цепочке, с которой не расставалась, в других случаях ловила себя на том, что наблюдает за прохожими. Впервые очутившись в Нью-Йорке, она была зачарована бурлящей вокруг нее деятельностью, подолгу смотрела, как поспешно люди ныряют в подземку, или разглядывала в полночь офисные небоскребы, зная, что где-то там все еще сидят за столами сотрудники. Наблюдения за лихорадочными перемещениями пешеходов по тротуару под ее окном напомнили ей первые годы, проведенные в большом городе, и ту молодую здоровую женщину, которой она некогда была. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь, вместе с тем годы пролетели, словно в мгновение ока, и она, не сумев объяснить себе это противоречие, стала предаваться размышлениям о себе больше, чем обычно. Время, думала она, всегда остается неуловимым.
Чуда она не ждала – в глубине души она всегда знала, что об исцелении не может быть и речи, – но разве плохо было бы узнать, что химиотерапия немного замедлила рак и подарила ей лишний год или два? Или что появилась еще какая-нибудь экспериментальная терапия? Неужели она слишком много просит – дать ей еще один, последний антракт, прежде чем начнется финальное действие?
Вот что отличало битву с раком. Ожидание. Слишком многое за последние несколько лет было связано с ожиданием. Ожиданием приема у врача, ожиданием терапии, ожиданием улучшения после терапии, ожиданием, чтобы выяснить, подействовало ли лечение, ожиданием, когда она оправится настолько, чтобы попробовать новую терапию. До того как стал известен ее диагноз, любое ожидание раздражало ее, однако теперь именно оно медленно, но верно стало реальностью, определяющей ее жизнь.
Даже сейчас, вдруг подумала она. Вот я здесь, в ожидании смерти.
За оконным стеклом, на тротуаре, люди кутались в зимнюю одежду, их дыхание вылетало изо рта облачками пара, они спешили к неизвестной цели; по узкой проезжей части длинная вереница машин с мигающими задними фарами ползла вдоль живописного ряда кирпичных домов. И все эти люди вели свою повседневную жизнь, как будто это было самое обычное дело. Но ничто теперь не казалось ей обычным, и она сомневалась, что когда-нибудь покажется вновь.
Мэгги завидовала им, этим незнакомцам, которых она не узнает никогда. Они жили, не считая отпущенные им дни, чего ей уже не суждено. И, как всегда, людей было так много. Она уже привыкла к тому, что в большом городе повсюду, в любое время года оказывается в толпе и это создает неудобства даже в простейших вещах. Если ей требовался ибупрофен из аптеки «Дуэйн Рид», приходилось стоять в очереди; если у нее вдруг возникало желание посмотреть фильм, оказывалось, что очередь выстроилась и к кассе кинотеатра. И даже когда она собиралась перейти улицу, ее неизбежно окружали другие прохожие, спешили и толпились у перехода.
Но зачем спешить? Она задумалась об этом сейчас, как задумывалась о многом другом. Как и всем, ей было о чем жалеть, и теперь, когда ее время истекало, она не могла удержаться от воспоминаний. Были в ее жизни и поступки, которые она лучше бы не совершала, были и возможности, которые она упустила, а теперь они уже больше ей никогда не представятся. О некоторых сожалениях она честно рассказала в одном из своих видео, призналась, что так и не примирилась с ними и к решению этой проблемы ничуть не ближе, чем когда только узнала свой диагноз.
Но нет, после последней встречи с доктором Бродиган она не плакала. Вместо этого она, когда не смотрела в окно и не гуляла, сосредоточилась на обыденных делах. Подолгу спала – в среднем по четырнадцать часов в сутки, заказывала по Интернету рождественские подарки. Записала, но еще не выложила в Сеть очередное «онковидео», посвященное ее последнему приему у доктора Бродиган. Заказывала смузи и старалась допивать их, устроившись в гостиной. Недавно даже попыталась сходить на обед в «Кафе Юнион-сквер». Ей всегда нравилось заходить туда, чтобы перехватить что-нибудь вкусное прямо у барной стойки, но этот визит оказался напрасным, поскольку все, что касалось ее губ, имело искаженный вкус. Рак отнял еще одну радость жизни.
До Рождества осталась неделя, и сегодня, когда солнце начало угасать, Мэгги вдруг ощутила потребность выйти из квартиры. Она оделась потеплее, многослойно, рассудив, что немного побродит без определенной цели, но едва очутилась за порогом, настроение просто побродить улетучилось так же стремительно, как и возникло. И она направилась прямиком к галерее. Вряд ли ее ждет обилие работы, но приятно будет убедиться, что там все в порядке.
Галерея находилась на расстоянии нескольких кварталов, и Мэгги шла медленно, стараясь ни с кем не столкнуться. Налетал ледяной ветер, и к тому времени, как за полчаса до закрытия Мэгги толкнула дверь галереи, она уже дрожала от холода. Внутри было непривычно многолюдно: Мэгги ожидала, что с наступлением праздников посетителей поубавится, но явно ошиблась. К счастью, у Марка, похоже, все было под контролем.
Как всегда, когда она входила, головы повернулись в ее сторону, на некоторых лицах были видны проблески узнавания. «Извините, ребята, не сегодня», – вдруг возникла у Мэгги мысль, она помахала всем присутствующим и поспешно скрылась в своем кабинете. Дверь за собой плотно закрыла. В кабинете стояли письменный стол и офисный стул, одну из стен занимали встроенные стеллажи со стопками фотоальбомов и сувенирами, указывающими на обширную географию ее путешествий. Напротив стола помещался серый двухместный диванчик – в самый раз, чтобы свернуться клубком, если ей понадобится прилечь. Резное деревянное кресло-качалка в углу, с подушками в цветочек, привезенное Луанн из загородного дома, стало теплым штрихом в современном кабинете.
Свалив перчатки, шапку и куртку кучей на стол, Мэгги заново повязала платок на голове и тяжело опустилась на офисный стул. Она включила компьютер, машинально проверила продажи за неделю, отметила, что их объем вырос, но поняла, что не в настроении подробно изучать цифры. И вместо этого, открыв другую папку, принялась перебирать любимые снимки, пока не остановилась на цикле, отснятом в монгольском Улан-Баторе в прошлом январе. В то время она понятия не имела, что это будет ее последняя поездка за границу. Температура держалась намного ниже нуля все время ее пребывания там, резкий ветер был способен обморозить кожу меньше чем за минуту; немалых усилий требовало поддержание фотоаппарата в рабочем состоянии, потому что при таких низких температурах его детали вели себя непредсказуемо. Она помнила, как часто прятала фотоаппарат под куртку, чтобы согреть своим теплом, но эти снимки были настолько важны для нее, что она почти два часа выдерживала натиск стихии.
Ей хотелось найти способы отразить на фотографиях токсичный уровень загрязнения воздуха и его видимое влияние на население. В городе с полутора миллионами жителей, где почти каждый дом и предприятие всю зиму жгли уголь, небо казалось темным даже при дневном свете. Все это свидетельствовало о кризисе здравоохранения, как и об экологической катастрофе, и ей хотелось, чтобы ее снимки подстегнули людей к действию. Она сохранила множество фотографий детей, которые пачкались сажей всякий раз, выходя на улицу поиграть. Ей удалось сделать изумительное черно-белое изображение грязной ткани, которой занавешивали открытое окно, наглядно свидетельствующей о том, что творится внутри в целом здоровых легких. Кроме того, она охотилась за выразительной панорамой города и наконец сумела поймать тот кадр, которого ждала: ярко-голубое небо, которое внезапно, враз сменилось бледной, почти тошнотворно желтой мглой, как будто сам Бог провел идеально ровную линию, разделив небо надвое. От этого снимка захватывало дух, особенно после того, как Мэгги потратила на его обработку несколько часов.
Разглядывая его теперь в тишине своего кабинета, она поняла, что больше никогда не сумеет сделать что-либо подобное. По работе она уже никуда не поедет, возможно, не покинет Манхэттен, разве что поддастся на уговоры родителей и вернется в Сиэтл. Да и в Монголии все осталось по-прежнему. Вдобавок к фотоочерку, который она опубликовала в «Нью-Йоркере», еще несколько изданий, в том числе «Сайентифик Американ» и «Атлантик», пытались привлечь внимание общественности к опасному уровню загрязнения в Улан-Баторе, но за прошедшие одиннадцать месяцев состояние воздуха там, если уж на то пошло, лишь ухудшилось. Ей пришло в голову, что это еще одно фиаско ее жизни, такое же, как проигранная битва с раком.
Между этими мыслями не должна была возникнуть связь, но в тот миг она появилась, и на глаза Мэгги сразу же навернулись слезы. Она умирает, она в самом деле умирает, и до нее вдруг дошло, что скоро она встретит свое самое последнее Рождество.
Как же ей следует распорядиться последними драгоценными неделями? И что вообще означает «качество жизни», если речь идет о повседневных обстоятельствах? Она и так уже спит больше, чем когда-либо, но что подразумевается под качеством – следует ли высыпаться, чтобы чувствовать себя лучше, или спать поменьше, чтобы дни продолжались дольше? А как быть с привычными делами? Утруждать ли себя записью на чистку зубов? Рассчитаться ли с долгами по кредиткам или продолжать сорить деньгами? Потому что какое это имеет значение? Что вообще имеет значение на самом деле?
Сотни беспорядочных мыслей и вопросов обрушились на Мэгги; совсем растерявшись, она почувствовала, что захлебывается слезами, и наконец сдалась. Она не знала, сколько продолжался всплеск эмоций – время ускользнуло. Наконец выплакавшись, она встала и вытерла глаза. Взглянула в окно с односторонним стеклом над письменным столом, убедилась, что в галерее не осталось ни души и что входная дверь заперта. Как ни странно, Марка нигде не было, хотя свет остался включенным. Пока она размышляла, где бы он мог быть, в дверь постучали. Даже его стук был вежливым.
Она задумалась, как оправдываться, пока видны следы ее срыва, но потом решила: к чему беспокоиться? Ей давно уже нет дела до собственной внешности; она понимала, что выглядит ужасно даже в лучшие моменты.
– Заходите, – позвала она, и пока Марк входил, вытащила салфетку из коробки на столе и высморкалась.
– Привет, – тихо произнес он.
– Ага.
– Тяжко?
– Да ничего.
– Я подумал, что это вам не повредит, – он протянул стакан из тех, что продают навынос. – Бананово-клубничный смузи с ванильным мороженым. Вдруг поможет.
Она узнала логотип на стакане – заведение по соседству, через пару дверей от галереи, – и удивилась, откуда он узнал, что с ней творится. Может, догадался, заметив, что она сразу прошла к себе, а может, просто вспомнил просьбу Тринити.
– Спасибо, – она взяла стакан.
– Вы как, ничего?
– Бывало и лучше, – она отпила глоток, радуясь, что сладость напитка ощущают даже ее измученные вкусовые рецепторы. – Как прошел день?
– Насыщенно, но лучше, чем прошлая пятница. Мы продали три фотокопии, в том числе уже третью «Спешку».
Количество копий каждой ее фотографии ограничивалось двадцатью пятью; чем ниже был номер копии, тем выше цена. Снимок, о котором говорил Марк, был сделан в час пик в токийской подземке, где платформу заполонили тысячи мужчин в черных костюмах, которые выглядели совершенно одинаковыми.
– А скульптуры Тринити?
– Сегодня ни одной, но по-моему, есть большая вероятность, что продадим в ближайшем будущем. Днем заходила Джекки Бернстайн вместе со своим консультантом.
Мэгги кивнула. Джекки уже купила ранее две работы Тринити, и он будет рад узнать, что она заинтересовалась еще одной.
– Что там с сайтом и телефонными заказами?
– Шесть подтверждены, двое покупателей запросили дополнительную информацию. Подготовка проданных работ к отправке много времени не займет. Если хотите отправиться домой, могу помочь.
Едва он это произнес, у Мэгги в голове начали всплывать вопросы: действительно ли я хочу домой? В пустую квартиру? Киснуть в одиночестве?
– Нет, я останусь, – отказалась она, встряхнув головой. – Во всяком случае, на некоторое время.
Она почувствовала, что Марку стало любопытно, но расспрашивать он не станет. И поняла, что собеседования все еще напоминают о себе.
– Вы наверняка следите за моими публикациями в соцсетях и смотрите видео, – начала она, – так что, скорее всего, имеете общее представление о том, что происходит с моей болезнью.
– Вообще-то нет. Ваши видео я не смотрел с тех пор, как начал работать здесь.
